он стоял так, не чувствуя на себе рук Роджера, страх его ослабевал, а вместо страха накипала неистребимая подлость.
— Ну, что скажете? — спросил Роджер.
— Паскуда, — сказал он. И, сказав, прижал подбородок к груди, поднял стиснутые кулаки и стал боком к Роджеру, похожий на мальчишку, чье упрямство трудно переломить.
— Ну держись! — крикнул Руперт. — Ну, теперь будет по всем правилам.
Но то, что за этим последовало, не было ни особенно эффектным, ни особенно поучительным. Роджер быстро шагнул к своему противнику, поднял левое плечо и, замахнувшись правым кулаком снизу, ударил его справа по голове. Яхтсмен упал на четвереньки и уткнулся в настил лбом. Постоял так с минуту, упираясь лбом в доски настила, и потом мягко повалился на бок. Роджер посмотрел на него, подошел к краю причала и спрыгнул на катер.
Матросы понесли хозяина домой. Они не вмешивались в то, что происходило на причале, просто подошли туда, где он лежал на боку, подняли и понесли провисавшее у них на руках тело. Кто-то из негров помог им спустить его с причала и внести в каюту. Тело внесли, и дверь за ним затворилась.
— Надо бы вызвать врача, — сказал Томас Хадсон.
— Он не очень сильно стукнулся, когда рухнул, — сказал Роджер. — Я беспокоился за причал.
— Последний удар по уху не пойдет ему на пользу, — сказал Джонни Гуднер.
— Физиономию вы ему загубили, — сказал Фрэнк. — А уж ухо! Первый раз вижу, чтобы ухо так разнесло. Сначала оно было как виноградная гроздь, а потом стало как апельсин.
— Голые руки — вещь опасная, — сказал Роджер. — Люди понятия не имеют, что ими можно натворить. В глаза бы мне не видать этого типа.
— Теперь, если встретитесь с ним, сразу его узнаете.
— Надеюсь, он очухается, — сказал Роджер.
— Драку вы провели просто блистательно, мистер Роджер, — сказал Фред.
— Ну ее к черту, эту драку, — сказал Роджер. — И кому она была нужна?
— Он сам во всем виноват, — сказал Фред.
— Бросьте огорчаться, — сказал Роджеру Фрэнк. — Я этих битых много перевидал. Ничего ему не сделается.
Негры расходились с причала, толкуя между собой о драке. Их смутил вид этого белого человека, когда его уносили на яхту, и вся их бравада насчет поджога комиссарского дома понемногу испарилась.
— Всего вам хорошего, капитан Фрэнк, — сказал Руперт.
— Уходишь, Руперт? — спросил его Фрэнк.
— Да, мы хотим заглянуть к мистеру Бобби, посмотрим, что там делается.
— Всего хорошего, Руперт, — сказал Роджер. — До завтра.
Роджер сидел мрачный, левая рука у него распухла и стала величиной с грейпфрут. Правую тоже разнесло, но не так сильно. Больше ничто не говорило о том, что он участвовал в драке, разве только оторванный ворот свитера, болтавшийся на груди. Один удар пришелся ему по голове, и на лбу вскочила небольшая шишка. Джон смазал ему ободранные, кровоточащие костяшки пальцев меркурохромом. Роджер даже не посмотрел на свои руки.
— Пошли к Бобби, поглядим, может, там идет веселье, — сказал Фрэнк.
— Вы не огорчайтесь, Родж, — сказал Фред Уилсон и взобрался на причал. — Только сосунки огорчаются.
Они зашагали по причалу — один с гитарой, другой с банджо — и пошли прямо на огни и пение, доносившееся из открытых дверей «Понсе-де-Леон».
— Славный малый Фредди, — сказал Джонни Томасу Хадсону.
— Он всегда был славным малым, — сказал Томас Хадсон. — Но в паре с Фрэнком ему быть вредно.
Роджер молчал, и Томасу Хадсону было неспокойно за него — за него и за многое другое.
— Может, пора домой? — сказал ему Томас Хадсон.
— У меня все еще кошки на сердце скребут из-за этого типа, — сказал Роджер.
Он сидел спиной к корме и правой рукой держал левую.
— Пусть больше не скребут, — вполголоса сказал Джон. — Он уже на ногах.
— Да-а?
— Вон вышел, да еще с ружьем.
— Ой, худо мне будет! — сказал Роджер. Но голос у него был веселый. Он сидел спиной к корме и даже не оглянулся.
Яхтсмен вышел на корму, на сей раз в пижамных штанах и в куртке, но прежде всего бросалось в глаза ружье. Уже после ружья Томас Хадсон перевел взгляд на лицо, а лицо было страшное. Кто-то обработал его, на щеках были полоски пластыря, марли и мазки меркурохрома. Только с ухом ничего не сделали. От боли до него, наверно, и дотронуться нельзя, подумал Томас Хадсон, и оно торчит жесткое, раздутое и выделяется теперь больше всего. Они молчали, и он тоже молчал, повернув к ним свою изуродованную физиономию и сжимая в руках ружье. Глаза у него так затекли, что он, должно быть, почти ничего не видел. Все молчали.
Роджер медленно повернул голову, увидел его и бросил через плечо:
— Идите поставьте ружье на место и ложитесь спать.
Он все стоял с ружьем в руках. Его распухшие губы шевельнулись, но он не мог выговорить ни слова.
— Выстрелить человеку в спину — на это подлости у вас хватит, только кишка тонка, — спокойно бросил через плечо Роджер. — Идите поставьте ружье на место и ложитесь спать.
Роджер сидел все так же спиной к нему. И вдруг он решился на выходку, которая Томасу Хадсону показалась отчаянной.
— Вам не кажется, что этот тип напоминает леди Макбет, когда она выходит из своей опочивальни в ночной сорочке? — сказал он, обращаясь к остальным, кто был с ним на корме.
Томас Хадсон замер в ожидании. Но ничего не случилось, и, постояв еще немного, яхтсмен повернулся и ушел в каюту, унося с собой ружье.
— Вот теперь я вздохну свободно, — сказал Роджер. — Я чувствовал, как пот катится у меня из подмышек прямо к ногам. Пошли домой, Том. Он очухался.
— Не очень-то он очухался, — сказал Джонни.
— Хватит с него, — сказал Роджер. — Тоже называется — человек.
— Пошли, Роджер, — сказал Томас Хадсон. — Пойдем, побудешь у меня.
— Ладно.
Они простились с Джоном и пошли по Королевскому шоссе к дому. Кругом все еще праздновали день рождения королевы.
— Хочешь, зайдем в «Понсе-де-Леон»? — спросил Томас Хадсон.
— Ой, нет, — сказал Роджер.
— Я хотел сказать
