После всех этих отвлекающих событий продолжать обсуждение было невозможно. Фру Фанни Гарман уже застегнула перчатки, а перед окном давно были видны лошади из Сансгора. Фру Фанни открывала рот только затем, чтобы зевнуть. Время от времени она делала гримасу консулу Виту, показывая, как ей скучно, на что он отвечал ей тем же, когда осмеливался.
Капеллан собирался, собственно, закончить собрание краткой молитвой. Однако получилось иначе. Когда дамы начали вставать, раздался такой удивительный шелест и шорох их шелковых платьев, что у него не хватило духу начать.
Кроме того, это общество несколько отличалось от многочисленных миссионерских и благотворительных обществ, в которых религиозная сторона обычно занимает видное место. Большая часть присутствующих здесь дам обычно не принимала участия в подобных вещах; намерением капеллана и было как раз собрать в своем обществе самых знатных дам, которые раньше лишь ограничивались тем, что вносили деньги.
При этом он вовсе не думал сделать свое общество более аристократическим и замкнутым, чем другие общества в городе. Но он придерживался взгляда, что в наше время священники слишком много обращаются к среднему классу и не воздействуют на тех, кто занимает высшее положение в обществе и считает, что достиг высших степеней образованности.
К ним-то он и хотел обратиться.
Но город, к сожалению, его не понял. И подобно тому, как всегда между бесчисленными обществами с самыми разными задачами и разнообразными благотворительными комитетами, созданными для любых целей, царят конкуренция и сильное соперничество, так и в этом случае все вместе стали косо смотреть на нового конкурента — на это изысканное, в высшей степени респектабельное «Общество помощи падшим женщинам общины святого Петра», председателем которого был консул Вит!
III
Мадам Спеккбом практиковала и в окрестностях города, и ее самолюбию очень льстило, когда перед ее дверью останавливалась одноместная или даже двухместная двуколка.
Когда бывало место, она брала Эльсе с собой. Кроме этих поездок, Эльсе, собственно, и не видала сельской жизни: обычно она никогда не выходила за пределы узких, извилистых улиц города; самое большее, что она могла позволить себе, — это взять тайком чью-нибудь лодку и покататься немножко по бухте.
Однажды в погожий день в конце августа ей довелось поехать с мадам, которую вызвали за город, на кирпичный завод консула Вита, где жена управляющего уже давно лечилась у мам Спеккбом.
В связи с этим событием весь Ковчег пришел в движение, и все соседские ребятишки благоговейно обступили двуколку, чтобы посмотреть, как будет садиться мам Спеккбом. Кристиан Фалбе кивал со своего этажа; Банда собралась у чердачного окна, откуда можно было видеть, как поедет повозка, и все кричали и махали Блохе. Она вертелась, сияя от счастья, и смеялась так, что узенькая улочка звенела от ее смеха.
Солнце светило еще не очень ярко. Его серо-фиолетовые лучи прорезывались сквозь тихий, тяжелый осенний туман, который поднимался с озер и сырых болот и смешивался с темно-коричневым утренним дымом из всех труб города.
Но когда они поднялись выше в гору, туман рассеялся, если не считать нескольких его клочьев, застрявших в городских садах и под большими деревьями у церкви. Потеплело, и воздух стал таким прозрачным, что далеко на востоке показалась полоска открытого моря. Но над фиордом у города, над островами, над высокими синими горами, на лугах и желтых пашнях, на холмах и поросших вереском полях, сиреневых от цветов, еще лежало раннее осеннее утро — такое тихое и красивое.
Блоха сначала столько смеялась и болтала, что мам Спеккбом попросила ее попридержать язык. Мадам больше хотелось побеседовать с возницей, стоявшим сзади, о том, кто в этих краях чем болеет, и вообще, как тут живет народ.
Эльсе замолкла — не потому, что она так уж считалась с мадам, просто у нее постепенно пропало желание болтать.
Она молча, уйдя в себя, наслаждалась всем тем, что видела вокруг. Всякий раз, завидев корову, она уже не вскрикивала от восхищения, а радовалась, думая, как приятно должно быть ходить вот так и жевать свежую, прохладную траву.
Царила мертвая тишина, и озера, появлявшиеся и исчезавшие за холмами, были гладкими, как зеркало. Рожь стояла уже светло-желтая, но в овсе еще попадались зеленые пятна — в долинах, где слой почвы был глубже. Вчерашний ветер пригнул к земле тяжелые короткие колосья. Отовсюду струился запах чего-то теплого и зрелого.
Но когда они отъехали от города настолько, что пашни кончились и по обеим сторонам дороги потянулись сиреневые холмики — покрытые вереском кочки, от свежего воздуха прямо захватывало дыхание, так что Эльсе несколько раз глубоко вздохнула и схватилась за грудь — ей показалось, что корсет стал ей слишком тесен.
Все эти красоты природы, о которой она так мало знала, наполняли ее какой-то своеобразной болью, так что слезы выступили на ее глазах. Она перебрала в уме все свои мелкие грехи, и ей показалось, что она не заслуживает того, чтобы это благословенное солнце светило ей.
Но затем она почувствовала, как всю ее, с головы до ног, охватило какое-то бесконечно теплое чувство здоровья. И она сразу почувствовала такую радость, такую уверенность, такую благодарность за все — всем, что могла бы выпрыгнуть из повозки и кинуться в объятия первому встречному, — хотя бы для того, чтобы поблагодарить за свою радость, за свое безмерное счастье. Ей казалось, что она в неоплатном долгу перед всем и всеми на свете.
Ее охватило предчувствие большого-большого счастья. Она откинулась назад, насколько это было возможно в трясущейся повозке, и предалась мечтам.
Но на этот раз это были не старые ее грезы о невесте и каретах, а новая мечта — большая, удивительная, неясная, — почти пугающая.
Эльсе украдкой расстегнула несколько пуговиц на платье, чтобы добраться до корсета, — он действительно был слишком тесен.
Когда они приехали, теперь уже Блохе хотелось попросить мадам попридержать язык — так глубоко она погрузилась в свои мечтания и так жаль было, что приходилось расставаться с ними.
Дом управляющего находился несколько в стороне от прочих зданий завода. Пока мадам сидела у больной, Эльсе решила осмотреть странные длинные дома, у которых вместо стен были полки.
Еще наполовину погруженная в мечты, она бродила, рассматривая все эти новые и удивительные вещи, и все производило на нее сегодня впечатление чего-то странного и нереального.
Она не замечала потных и перемазанных глиной рабочих, сновавших вокруг нее, но зато долго стояла, глядя на большое водяное колесо, приводившее в движение глиномешалки. С задней стороны колеса, где поднимались лопасти, прыгали тысячи мелких капелек воды; они взлетали, описывая дугу, и падали маленькими ясными звездочками, бросая блики на вращающееся черное колесо.
Под водяным колесом было свежо и прохладно. Однообразный плеск вертящихся лопастей и ясные жемчужины брызг, пляшущих перед глазами, увлекли ее опять в мир грез. Внезапно ее окликнули. Она мешала пройти какому-то богатырю, который, кряхтя от натуги, тащил тяжелый груз к печи.
Эльсе пошла дальше длинными проходами, где кирпичи стояли словно молитвенники на полках, — полки кончались наверху, высоко над ее головой, и тянулись далеко-далеко, до самого конца прохода, где на солнце копошилось несколько крохотных человечков.
Сквозь дыры черепитчатой крыши то тут, то там проникал солнечный луч, протягивавший в воздухе длинную косую светящуюся полосу и наносивший на пол круглый солнечный блик.
Воробьи, свившие себе наверху гнезда, все еще продолжали вести свою греховную возню с шумом и драками. Из соседнего прохода слышались ритмичные удары лопаток, которыми выравнивают кирпичи, прежде чем отправить их в сушку; где-то вдалеке молодой веселый парень пел за работой грустную песнь о любви; но среди всего этого шума явственно выделялся терпеливый и однообразный плеск большого водяного колеса, вращавшего глиномешалки, от которых шел скрип и скрежет.
Эльсе услышала голоса и, полная любопытства, свернула в боковой проход. Там стояли три молодых парня, формовавших кирпичи. Взгляд ее тотчас приковал к себе один из них, стоявший у формовочного стола и заполнявший глиной форму.
На вид ему было лет девятнадцать — двадцать. Черные волосы слегка курчавились за ушами, веки у него были большие и несколько тяжелые. Оторвав взгляд от работы, он уставился на Эльсе темными, почти черными глазами.
Она отвернулась и покраснела. Ей показалось, что ни разу в жизни она не видела ничего прекраснее. У него был легкий темный пушок под носом, но в остальном его рот — с такими ярко-красными и нежными губами — был совсем как у девушки. Эльсе вдруг показалось, что именно о таком рте она мечтала весь день.
