— Да-а…
— Он такой милый, — продолжала Энн. — Наверное, очень гордится вами?
— Надеюсь.
— Вы должны добиться успеха в Америке, чтобы не разочаровывать его. А чем вы хотите заняться?
Джимми опять призадумался.
— Работать в газете.
— О! У вас есть опыт?
— Небольшой.
Энн словно бы чуточку отстранилась, энтузиазм ее капельку подмок.
— Что ж, профессия неплохая. Но мне она не очень нравится. Я встречала только одного газетчика, он был очень плохой. Из-за него у меня предубеждение.
— А кто это?
— Вряд ли вы с ним знакомы. Он в американской газете работал. Некий Крокер.
Налетевший порыв ветра отогнал их к ступенькам, сделав разговор невозможным, а заодно замаскировав прореху. Джимми не мог вымолвить ни слова. Он онемел. Оказывается, Энн встречалась с ним и раньше. Нет, это выше его разумения! Глухой тупик! Новая ее фраза дала разгадку. Теперь они укрылись подлодкой, он хорошо все слышал.
— Столкнулась я с ним пять лет назад. Говорили мы недолго, но предубежденность у меня держится до сих пор.
Джимми потихоньку прозревал. Пять лет назад! Ничего странного, что они не узнали друг друга. Он покопался в памяти, но на поверхность ничего не вынырнуло. Ни проблеска воспоминаний о той, первой встрече! И все же тогда произошло что-то очень для нее важное, раз это ей так накрепко запомнилось. Вряд ли он сам по себе показался ей таким гадом, чтобы оставить столь неизгладимое впечатление.
— Мне бы хотелось, чтобы вы занялись чем-то подостойнее, — заметила Энн. — По-моему, самое лучшее в Америке то, что это — страна приключений. Шансов там миллион! Может случится что угодно. Вы любите приключения, мистер Бейлисс?
Ни один мужчина не примет даже намека на мысль, будто у него недостает на это смелости.
— Само собой! — с негодованием воскликнул Джимми. — Брошусь в любое, что подвернется под руку.
— Я рада.
Ее теплые чувства стали глубже. Она обожала приключения, и любого мужчину оценивала, в основном, по его склонности к ним. Вращалась она в обществе, скорее вежливом, чем авантюрном, и ей это прискучило.
— Приключения… — горячо начал Джимми и выдержал паузу. — В общем, я их люблю, — слабо закончил он.
— Ну и отношение у вас! Слишком уж пресно! Приключения — главное в жизни!
Джимми показалось, что ему бросили превосходную реплику для монолога, который он намеревался произнести с той самой минуты, как встретил Энн. Часто, в бессонные ночи, куря трубку и мечтая о ней, он воображал именно такую сцену — они вдвоем, на опустевшей палубе, и она наивно подает реплику для тихих, нежных речей, от которых в ответ вздрогнет, быстро взглянет на него и, запинаясь, спросит, скрывается ли тут какой-то особый смысл. Правда, сцена представлялась ему при лунном свете, а сейчас небо черное и ревет шторм, так что нежный полушепот исключается. И все же, если отбросить эти неувязки, случай слишком хорош, чтобы его упустить. Такой реплики можно вообще больше не дождаться. Джимми потерпел, пока корабль выпрямится после самоубийственного нырка по склону огромной волны и, наклонившись к Энн, проорал:
— Главное в жизни — любовь!
— Что?! — не расслышала она.
— Любовь! — еще громче гаркнул Джимми.
Секунду спустя он уже жалел, что не отложил этого сообщения, — через несколько шагов они очутились в гавани относительного затишья; сегмент корабля, совершенно непонятного предназначения, выступал вперед, образовывая уголок, где появилась возможность слышать нормальный человеческий голос. Джимми притормозил, Энн тоже, хотя и не так охотно. Она уже испытывала разочарование, теплые ее чувства поостыли. На этот предмет у нее имелись свои устойчивые взгляды и она не собиралась их менять.
— Любовь! — Было слишком темно и лица ее не видно, но в голосе звучало презрение. — Ни за что бы не подумала, что у вас такие обывательские взгляды. Вы мне казались другим!
— Э? — тупо откликнулся Джимми.
— Ненавижу болтовню о любви. Подумаешь, какое чудо! Видите ли, главное в жизни! Каждая книга, каждая песня — все об этой любви. Прямо как будто сговорились! Убеждают сами себя, что за углом их поджидает сюрприз, вот-вот изловят! И не думают больше ни о чем, пропускают все на свете…
— Это Шоу, да? — уточнил Джимми.
— То есть как?
— Вы повторяете афоризмы Бернарда Шоу?
— Нет, — ехидно отвечала Энн. — Я сама так думаю.
— А я уверен, где-то это слыхал.
— Значит, общались и с другими разумными людьми.
— Откуда такая горечь?
— Не понимаю.
— Почему вы так настроены против любви?
Теперь Энн твердо знала, что он ей совсем не нравится. Свободомыслящей, с ясными рассудком девушке очень обидно, чтобы ее воззрения воспринимали как горькую разочарованность.
— У меня достало мужества подумать самостоятельно. Все заблуждаются, а я — нет. Весь мир сговорился, вообразив, будто есть какая-то любовь, и она — самое главное в жизни. Но это их оболванивают поэты и романисты. Сплошное надувательство в гигантских масштабах.
Волна нежного сочувствия окатила Джимми. Теперь ему все стало ясно. Конечно, всю жизнь общаясь с Ролло и Кларенсами, разочаруешься в любви.
— Вы еще просто не встретили нужного человека, — сказал он, думая о том, что она, правда, встретила, но недавно. Попозже он ей объяснит.
— Да нет никаких этих людей! Если вы имеете в виду, что существует тип мужчины, который может внушить так называемую романтическую любовь. Я сторонница брака…
— И то хорошо! — удовлетворенно воскликнул Джимми.
— …но не в результате белой горячки. Брак — это разумное партнерство между двумя друзьями, которые знают друг друга и друг другу доверяют. Чтобы не ошибиться, надо понять, что нет никакого этого трепета, а значит — выберем симпатичного, доброго человека с чувством юмора, который хочет сделать тебя счастливой…
— А-а! — Джимми поправил галстук. — Уже кое-что.
— Как это «кое-что»? Вас шокируют мои взгляды?
— Я не верю, будто взгляды эти — ваши. Начитались кого-то из мрачных писак, которым только и дай все анализировать.
Энн топнула ногой. Стука не получилось, но движение Джимми уловил.
— Замерзли? — поинтересовался он. — Давайте пройдемся.
Чувство юмора у нее воспрянуло вновь, оно редко дремало подолгу, и она расхохоталась.
— Знаю, знаю, что вы думаете! Считаете, будто я позирую! Что это не мое мнение!
— Естественно, не ваше. Но что вы позируете — не считаю. Время идет к обеду, и вы загрустили, вот и видите в жизни одно черное мошенничество. Скоро пропоет труба, и через полчаса вы снова станете сама собой.
— Я и сейчас какая есть. Просто вы не можете поверить, чтобы хорошенькая девушка придерживалась подобных взглядов.
Джимми взял ее за руку.
— Разрешите, я помогу вам. Тут на палубе — дырка от сучка. Осторожнее! А теперь слушайте. Я рад, что вы сами про это заговорили. Ну про то, что вы — самая хорошенькая девушка в мире…
— Ничего подобного я не говорила!
— Вам помешала скромность. Но факт остается фактом. Я рад, повторяю, потому что я и сам так думаю. Мне очень хотелось бы обсудить это с вами. Таких волос я вообще не видел!
— Вам нравятся рыжие волосы?
— Золотисто-рыжие.
— Очень мило, что вы их так называете. В детстве почти все мальчики дразнили меня Морковкой.
— Теперь их, несомненно, постиг дурной конец. Если на расправу с детьми, критиковавшими пророка Елисея, он послал медведей, то на ваших маленьких дружков надо бы спустить свору тигров. Но были среди них, несомненно, души и потоньше. Не все же дразнили вас Морковкой?
— Да. Некоторые — ржавым кирпичом.
— Этих, надеюсь, четвертовали. Глаза у вас на редкость красивы!
Энн отняла у него руку. Обширное знакомство с молодыми людьми подсказывало ей, что пора менять тему.
— Вам понравится Америка.
— Мы не Америку обсуждаем.
— Это вы, не я. Замечательная страна, если хочешь добиться успеха. На вашем месте я бы отправилась на Запад.
— А вы на Западе живете?
— Нет.
— Тогда зачем мне отправляться туда? Где вы живете?
— В Нью-Йорке.
— Я тоже буду жить в Нью-Йорке.
Энн держалась настороже, но ей было и забавно. Предложение, к которому Джимми стремительно продвигался, не было новостью для нее. В течение нескольких сезонов в Бар Харборе, Такседо, Палм Биче и в Нью-Йорке она занималась в основном тем, что сыпала отказами, остужая пыл у вереницы сентиментальных юношей, которые складывали свои ненужные ей сердца у ее ног.
— В Нью-Йорке жить никому не запрещается.
Джимми молчал. Он изо всех сил сражался с надвигавшейся печалью, стараясь легкомысленным тоном поддерживать бодрость духа, но явное ее равнодушие просто обескураживало. Один из молодых людей, которому пришлось подбирать брошенное было к ее ногам сердце и тащить его в починку, говорил близкому другу, что идиот, который ухаживает за Энн, испытывает страдания горячего шоколада, в который бултыхнули мороженое. Услышь это сравнение Джимми, он признал бы его абсолютную точность. Ветер с моря, колючий и бодрящий, стал ледяным, а звенящая его песня превратилась в тоскливые завывания.
