И Докучаев вдруг забрызгался, залился, захлебнулся смехом.
– Чему смеетесь?
– Строителям коммунизму.
Он потер колено о колено, помял в ладонях, будто кусок розовой замазки, свою толстую нижнюю губу и козырнул бровью.
– Только что-с довершил я, Владимир Васильевич, маленькую коммерческую комбинацию. Разрешите в двух словах?
– Да.
– Спичечному, видите ли, Полесскому тресту понадобился парафин. На внешнеторговской таможне имелся солидный пудик. Цена такая-то. Делец, Владимир Васильевич, «на прямом ходу» как поступит? Известно как: купил на государственной таможне, надбавил процент и продал государственному спичечному тресту.
– Полагаю.
– Ну, «кружастый» или «посылистый», скажем, купил, подержал, продал. Процентик, правда, возрос, но капитал не ворочался. Тучной свиньей лежал. Обидно для капитала.
– А на «вороватом ходу»?
У Ильи Петровича загораются зрачки, как две черные свечки:
– Две недели тому назад гражданин Докучаев покупает на таможне парафин и продает Петрогубхимсекции. Играет на понижение. Покупает у Петрогубсекции и продает Ривошу. Покупает у Ривоша и перепродает Северо-Югу. Покупает у Северо-Юга, сбывает Техноснабу и находит желателя в Главхиме. Покупает в Главхиме и предлагает… Спичтресту. Причем, изволите видеть, при всяком переверте процент наш, позволю себе сказать, был в побратанье…
– …с совестью и законом?
– Именно… Прикажете, Владимир Васильевич?
– Пожалуй!
Докучаев открывает бутылку шампанского:
– Сегодня Спичтрест забирает парафин с таможни.
– Так, следовательно, и пролежал он там все эти две недели?
– Не ворохнулся. Чокнемся, Владимир Васильевич!
Вино фыркает в стаканах, как нетерпеливая лошадь.
Илья Петрович ударяет ладонь об ладонь. Раздается сухой треск, словно ударили поленом о полено.
Ему хочется похвастать:
– Пусть кто скажет, что Докучаев не по добро-совести учит большевиков торговать.
Я говорю с улыбкой:
– Фиораванти, сдвинувший с места колокольню в Болонии, а в Ченто выпрямивший башню, научил москвитян обжигать кирпичи.
Он повторяет:
– Фиораванти, Фиораванти.
46
Сергей подбрасывает в камин мелкие дрова. Ольга читает вслух театральный журнальчик:
– «Форрегер задался целью развлечь лошадь. А развеселить лошадь нелегко… Еще труднее лошадь растрогать, взволновать. Этим делом заняты другие искатели. Другие режиссеры и поэты… Лошадиное направление еще только развивается, еще только определяется…»
Сергей задает вопрос, тормоша угли в камине железными щипцами:
– А как вы считаете, Ольга, Докучаев – лошадь или нет?
– Лошадь.
Я встреваю:
– Если Докучаев и животное, то, во всяком случае…
Сергей перебивает:
– Слыхал. Гениальное животное?
– Да.
– А по-вашему, Ольга?
– Сильное животное.
– Неужели такое уж сильное?
Тогда, не выдержав, я подробно рассказываю историю с парафином.
Сергей продолжает ковыряться в розовых и золотых углях:
– Ты говоришь… сначала Петрогубхимсекции… потом Ривошу… потом Северо-Югу… Техноснабу… Главхиму и, наконец, Спичтресту… Замечательно.
Ольга хохочет.
– Замечательно!
Сергей вынимает из камина уголек и, улыбаясь подергивающимся добрым ртом, закуривает.
От папиросы вьется дымок, такой же нежный и синий, как его глаза.
47
«Людоедство и трупоедство принимает массовые размеры» («Правда»).
48
Вчера в два часа ночи у себя на квартире арестован Докучаев.
49
Сергей шаркает своими смешными поповскими ботами в прихожей. Он будет шаркать ими еще часа два. Потом, как большая лохматая собака, долго отряхаться от снега. Потом сморкаться. Потом…
Я взволнованно кричу:
– Ты слыхал? Арестован Илья Петрович!
Он протягивает Ольге руку. Опять похож на добродушного ленивого пса, которого научили подавать лапу.
– Слыхал.
– Может быть, тебе известно за что?
– Известно.
Ольга сосредоточенно роется в шоколадных конфектах. Внушительная квадратная трехфунтовая коробка. Позавчера ее принес Докучаев.
Вздыхает:
– Больше всего на свете люблю пьяную вишню.
И, как девчонка, прыгает коленями по дивану:
– Нашла! нашла! целых две!
– Поделитесь.
– Никогда.
Сергей сокрушенно разводит руками, а Ольга сладострастно запихивает в рот обе штуки.
– Расскажи про Докучаева.
– Что же рассказывать?
Он оборачивает на меня свои синие нежные глаза:
– Арестован за историю с парафином. Мы проверили твои сведения…
Кричу:
– Кто это «мы»? Какие это такие «мои сведения»?
– Ну и чудак. Сам же рассказал обстоятельнейшим образом всю эпопею, а теперь собирается умереть от разрыва сердца.
Ольга с улыбкой протягивает мне на серебряном трезубчике докучаевскую конфекту:
– Владимир, я нашла вашу любимую. С толчеными фисташками. Разевайте рот.
1
Заводом «Пневматик» выпущена первая партия бурильных молотков.
2
Госавиазавод «Икар» устроил торжество по случаю первого выпуска мощных моторов.
3
Завод «Большевик» доставил на испытательную станцию Тимирязевской сельскохозяйственной академии первый изготовленный заводом трактор.
4
– Ольга, не побродить ли нам по городу? Весна. Воробьи, говорят, чирикают.
– Не хочется.
– Нынче премьера у Мейерхольда. Что вы на это скажете?
– Скучно.
– Я позвоню Сергею, чтобы пришел.
– Не надо. С тех пор как его вычистили из партии, он брюзжит, ворчит, плохо рассказывает прошлогодние сплетни и анекдоты с длинными седыми бородами.
– От великого до смешного…
И по глупой привычке лезу в историю:
– Князь Андрей Курбский после бегства из Восточной Руси жил в Ковеле «в дрязгах семейных и бурных несогласиях с родственниками жены». Послушайте, Ольга…
– Что?
– Я одним духом слетаю к Елисееву, принесу вина, апельсинов…
– Отвяжитесь от меня, Владимир!
Она закладывает руки под голову и вытягивается на диване. Каждый вечер одно и то же. С раскрытыми глазами будет лежать до двух, до трех, до четырех ночи. Молчать и курить.
– Фу ты, чуть не запамятовал. Ведь я получил сегодня письмо от Докучаева. Удивительно, вынесли человека на погреб, на полярные льды…
– …а он все не остывает.
– Совершенно верно. Хотите прочесть?
– Нет. Я не люблю писем с грамматическими ошибками.
5
Бульвары забрызганы зеленью. Ночь легкая и неторопливая. Она вздыхает, как девушка, которую целуют в губы.
Я сижу на скамейке с стародавним приятелем:
– Слушай, Пашка, это свинство, что ты ко мне не заходишь. Сколько лет в Москве, а был считаных два раза.
У «Пашки» добрые колени и широкие, как соборные ступени, плечи. Он профессор московского вуза. Но в Англии его знают больше, чем в России. А в Токио лучше, чем в Лондоне. Его книги переводятся на двенадцать языков.
– И не приду, дружище. Вот тебе мое слово, не приду. Отличная ты личность, а не приду.
– Это почему?
Он ерзает бровями и подергивает короткими смышлеными руками – будто пиджак или нижняя рубаха режет ему под мышкой.
– Почему же это ты не придешь?
– Позволь, дружище, сказать начистоту: гнусь у тебя и холодина. Рапортую я зиму насквозь в полуштиблетишках и не зябну, а у тебя дохлые полчаса просидел и пятки обморозил.
– Образно понимать прикажешь?
Он задумчиво, как младенец, ковыряет в носу, вытаскивает «козу», похожую на червячка, с сердитым видом прячет ее в платок и бормочет:
– Ты остришь… супруга твоя острит… вещи как будто оба смешные говорите… все своими словами называете… нутро наружу… и прочая всякая размерзятина наружу… того гляди, голые задницы покажете – а холодина! И грусть, милый. Такая грусть! Вам, может, сие и непризаметно, а вот человека бишь со свежинки по носу бьет.
Зеленые брызги висят на ветках. Веснушчатый лупоглазый месяц что-то высматривает из-за купола храма Христа. Ночь вздыхает, как девушка, которую целуют в губы.
Пашка смотрит в небо, а я – с завистью на его короткие, толстые – подковками – ноги. Крепко они стоят на земле! И весь он чем-то напоминает тяжелодонную чашку вагона-ресторана. Не красива, да спасибо. Поезд мчит свои сто верст в час, дрожит, шатается, как пьяный, приседает от страха на железных икрах, а ей хоть бы что – налита до краев и капли не выплеснет.
6
Заходил Сергей. Ольга просила сказать, что ее нет дома.
7
– Ольга, давайте придумывать для вас занятие.
– Придумывайте.
– Идите на сцену.
– Не пойду.
– Почему?
– Я слишком честолюбива.
– Тем более.
– Ах, золото мое, если я даже разведусь с вами и выйду замуж за расторопного режиссера, Комиссаржевской из меня не получится, а Коонен я быть не хочу.
– Снимайтесь в кино.
– Я предпочитаю хорошо сниматься в фотографии у Напельбаума, чем плохо у Пудовкина.
