— Идет, — ответила Билл. — Время нуждается в герое, и герой явится на сцену.
Смидли встрепенулся, как испуганное животное.
— Герой что-то не торопится, черт бы его побрал. Уже половина второго, а от него ни слуху, ни духу. Ты все повторяешь, что он идет, а его нет как нет. Пойду погляжу в его комнате, может, он там. Скорее всего дрыхнет без задних ног. Проклятие. Надо же так нас подвести! Если Англия поставляет теперь таких дворецких, то бедная Англия.
Кипя негодованием, он засеменил к двери, и Билл неодобрительно зацокала языком, как мать-спартанка, разочарованная малодушием своего отпрыска.
— Смидли-то как разнервничался!
— Я его не осуждаю, — сказал Джо. — Мне тоже неспокойно.
Билл презрительно фыркнула.
— Тоже мне — мужчины! Ни капли выдержки.
— Ладно, пускай никакой выдержки у меня нет. Но, повторяю, мне неспокойно. Мы же все в одной лодке. У меня ноги холодеют, а по спине ползает что-то липкое и мохнатое. А вдруг этот гадкий дворецкий и вправду не придет?
— Придет.
— А если он не сумеет открыть сейф?
Билл, которая вместе с одиннадцатью добропорядочными мужчинами и женщинами несколько дней кряду восседала в ложе жюри присяжных, когда способности отсутствующего на данный момент субъекта красноречиво описывал окружной прокурор, это предположение показалось смешным.
— Не сомневайся. Он в этих делах собаку съел. Почитал бы ты, что писали о нем газеты во время процесса. Это был гвоздь сезона.
Джо немного успокоился.
— Правда?
— Чистая правда.
— Ты ему доверяешь?
— Безусловно.
Джо перевел дыхание.
— Билл, ты возвратила меня к жизни.
— Вот и хорошо.
— Я, наверное, засомневался просто из-за того, что профессия дворецкого у меня плохо ассоциируется с искусством медвежатника. Обычно я представляю себе дворецкого как почтенного господина, роль которого сводится к произнесению примерно такого текста: «Да, милорд», «Нет, милорд», «Извините, миледи, ее милость герцогиня в данный момент разговаривает по телефону. Она пожелала, чтобы я предложил вам чашечку чаю», а не к вскрытию сейфов. Но если ты выступаешь его гарантом, дело другое. Я чую, что наше процветание где-то в пределах достижимого.
— Можешь объявить об этом родным и знакомым.
— Не замедлю. Билл, если я правильно понимаю, ты знаешь о женщинах все.
— Мне случалось иметь с ними дело.
— Женщины ведь, что деньги, правда?
— Правда.
— Им нравятся мужчины, которые твердо стоят на земле. То есть таких, которых французы называют «Ом серьё». Правильно?
— Абсолютно.
— Следовательно, если Фиппс извлечет этот дневник и Смидли отстегнет нам двадцать тысяч, я превращусь в состоятельного партнера преуспевающего литературно-посреднического агентства и стану другим человеком. Тогда и Кей ко мне переменится.
— Она бросится к тебе на шею с криком «Мой герой!»
— Точно. Примерно на такой текст я и рассчитываю. Но для этого необходимо участие Фиппса.
— Тоже верно.
— Без Фиппса нам ничего не удастся конструктивно решить.
— Ничего.
— Итак, все сводится к одному и тому же: где Фиппс? А! — с неожиданным облегчением закончил Джо, обрывая себя на полуслове. Дверь снова отворилась.
Но вопреки ожиданиям вошел не Фиппс, а Кей. Она очаровательно выглядела в пижаме, тапочках и пеньюаре, и в любой другой момент сердце Джо запрыгало бы, как у поэта Вордсворта, когда он, поэт Вордсворд, увидел тучку в небе. Теперь же он безучастно смотрел на нее, как будто, оказавшись не дворецким, умеющим бомбить сейфы, она обманула его в лучших чувствах.
— Ты! — вяло произнес Джо.
— Так точно, сэр, — ответила она. — А где Фиппс? Реакция Билл тоже была весьма прохладной.
— И ты туда же, — сказала она. — Мне казалось, я велела тебе идти спать.
— Извините, сержант, я уже проснулась.
— Непослушная девочка! Если будешь продолжать в том же духе, плохо кончишь. Но раз уж ты здесь, воспользуемся твоим присутствием. Ты можешь приготовить бутерброды.
— Какие бутерброды после такого обеда!
— Бутерброды никогда не помешают, — ответила Билл. Ее раздражение улетучилось. Она критически осмотрела Кей.
— А прехорошенькая она у нас, да, Джо? Смотри, какие глазки.
— Я видел.
— Спасибо, Билл. Мне приятно, что ты находишь мои глаза красивыми.
Джо не мог равнодушно реагировать на этот диалог. Недовольство тем, что вместо страстно ожидаемого Фиппса пришел кто-то другой, рассеялось, и он смог отдать должное пижаме, пеньюару и тапочкам. Ему подумалось, что, если у них с Кей будет общий дом, она именно в таком виде станет выходить к нему по вечерам.
— Красивыми! Господи, что за бессмысленное слово!
— Джо хочет сказать, — пояснила Билл, — что ты не смогла выбрать в своем скудном словаре mot juste. Он считает, что, анализируя твою внешность, мы не должны удовлетворяться первым пришедшим на ум словом. Нам следует не ленясь взять с полки «Тезаурус» Роджета и не торопясь порыться в нем. Ты, верно, думаешь, Джо, что ее глаза скорее напоминают двойную звезду?
— Это ближе к истине.
— А лоб у нее какой? Алебастровый?
— Пожалуй, можно остановиться на алебастровом.
Кей села, сбросила с ноги тапку и безуспешно попыталась поймать ее носком. Как и тетя Вилыельмина, она пребывала в прекрасном расположении духа. Дрожь, сотрясавшая представителей мужского пола, женщин обошла.
— Если вы оба закончили посвященную мне дискуссию… — сказала она.
— Закончили? — переспросила Билл. — Да мы еще и не начинали! Так только, прошлись по поверхности. Мне нравится ее костяк, Джо. У нее такие меленькие, тоненькие косточки.
Джо согласно кивнул.
— Это первое, что я заметил, когда мы познакомились — меленькие, тонкие косточки. «Черт! — сказал я себе. — У этой девушки такие меленькие косточки!»
— А что было потом? — спросила Кей.
— У него замерло сердце, — ответила Билл. — Я, кстати, припомнила, что, ребенком, Джо обещал маменьке, что нипочем не женится на девушке, если у нее не будет меленьких, тонких косточек. Ну что, Смидли? Он вправду дрыхнет?
Вошел запыхавшийся и на вид еще больше встревоженный Смидли. Становилось ясно, что тайна исчезнувшего дворецкого глубоко засела в том, что не вполне корректно можно было назвать его сознанием.
— Никаких следов. В его комнате пусто. Что могло с ним случиться? — единым духом выпалил он. — Ой, что это?
— Ты о чем?
— Звуки слышу. За дверью. Шаги.
— Успокойся, Смидли, — сказала Билл. — Это наверняка Фиппс. Голову отдам на отсечение — Фиппс. Думаю, что Фиппс. Да, конечно, Фиппс! — заключила она, когда в темноте за стеклянной дверью на террасу вырисовалась неясная фигура. — Добрый вечер, Фиппс.
— Добрый вечер, — сказал дворецкий.
С прибытием солиста, лидера движения или, если угодно, штурмана, который должен в сложных условиях вывести команду к месту безопасной дислокации, экспедиционный корпус испытал всеобщее облегчение. Смидли что-то проворчал. Джо тоже. Кей приветливо улыбнулась. Билл от избытка чувств погладила вошедшего по плечу. Одетый, по-видимому, в выходной костюм, излучая спокойствие и уверенность, он казался таким знающим, таким надежным, что ни у кого не осталось сомнения в том, что он выполнит любое возложенное на него задание. В руке он держал котелок, без которого ни один английский дворецкий не выезжает за границу.
— Приветствуем тебя, достойный Фиппс, — сказала Билл. — Мы уж думали, ты не придешь.
— Я слегка припозднился, мадам. Меня задержали. Приношу свои извинения.
— Ничего страшного. Но признаюсь, мы немножко понервничали. Особенно мистер Смидли, который даже предпринял розыски. А что же тебя задержало?
— Я имел беседу с мистером Глутцем, мадам. У Смидли глаза полезли на лоб от удивления.
— С кем-кем?
— Глутцем, сэр. «Медула-Облонгата-Глутц». Тем самым джентльменом, который нынче у нас обедал. Он позвал меня, чтобы обсудить детали моего контракта.
— Чего — чего?
Дворецкий возложил котелок на письменный стол, сделав это с той старательностью и изящностью, с какими особы королевской крови укладывают закладной камень.
— Моего контракта, сэр. Если позволите, я объясню. Я после обеда находился в буфетной, и мистер Глутц пожаловал туда собственной персоной. После обмена любезностями он приступил к делу и предложил мне играть роли дворецких в его учреждении.
— Боже милостивый!
— Да, сэр, должен признать, что я тоже испытал некоторое удивление, услышав это из его уст. Я даже поначалу воспринял это как признание моих скромных заслуг или же как то, что у меня на родине называют розыгрышем, а в Североамериканских Штатах — надувательством. Но вскоре я понял, что джентльмен не шутит. Видимо, он действительно высоко оценил то, как я исправлял свои обязанности за обедом.
