— Ты еще мала, дитя мое, тебе еще нет полных двенадцати лет. Ты можешь положиться на слова старика, немало повидавшего, пока он не потерял зрение. Работать нужно, работа радует сердце и приносит удовлетворение человеку, к тому же она дает возможность сводить концы с концами. И если человек беспрерывно трудится всю свою жизнь, и в будни, и в праздники, он, пожалуй, скопит столько деньжонок, чтобы оплатить свои похороны. Но поверь, дитя мое, никто еще не разбогател одним лишь своим трудом. Те немногие богачи, которых мне довелось знать, никогда ничего не делали. Трудятся одни бедняки. Думаю, что так обстоит дело не только у нас, а повсюду на свете. Но знания и радость, которую доставляет хорошая книга, дороже всяких богатств на свете, и, будь я на твоем месте, я прежде всего научился бы читать и писать. Ты знаешь, их больше всего раздражает, когда человек грамотен и образован.
Девочка никак не могла понять, кого это «их» имел в виду старый Эйольфур в своих философских рассуждениях. До самой смерти старика девочка воспринимала его высказывания как туманные пророчества, хотя он больше чем кто-либо другой пользовался ее уважением.
Точно так же ничего не добилась девочка, когда стала спрашивать о деньгах своих напарниц. Они даже и не подумали отвечать на такой глупый вопрос.
— Работай, работай, дурочка, нам не до разговоров, а если твои руки не терпят соли, иди домой отдыхать.
Так прошло две недели. Через неделю начиналась пасха.
В вербное воскресенье Салка Валка с трудом натянула на себя праздничное платье. Она из него выросла, и при малейшем неосторожном движении оно трещало по всем швам. Когда она спустилась вниз, то посреди кухни увидела мать, одетую в новое, только что купленное платье с большими розами. Соседские женщины с восторгом рассматривали эту роскошную обнову, а мать, улыбаясь, вертелась во все стороны, давая всем возможность разглядеть материал и не забывая при этом добавить, что, она надеется, господь бог простит ее суетность. Девочка стояла в стороне, не выказывая особой заинтересованности. Новое платье не щадило наружности матери, оно подчеркивало все ее недостатки. Только сейчас Салка заметила, до чего безобразны у матери зубы и как мало они подходят к розам на ее платье, как некрасивы ее руки, цветом напоминающие солонину. А эти бока, широкие, как у лошади! Боже ты мои, да она в тысячу раз лучше в своем старом, истрепанном платье.
На следующий день после работы Салка Валка набралась храбрости и отправилась к подрядчику.
— Вы собираетесь платить мне деньги? — спросила она низким срывающимся голосом.
— Что? — изумился подрядчик.
— Когда я получу заработанные мною деньги?
— Насколько мне известно, твой заработок поступает на счет матери.
— Ничего не знаю, давайте мне мои деньги, — потребовала девочка.
— Я не бухгалтер и не управляющий Йохана Богесена, мое дело отмечать рабочие дни и сообщать об этом в контору.
На следующий день Салка Валка выяснила, что, хотя деньги здесь никогда не выплачиваются наличными, на заработанную сумму можно получить разных товаров в лавке. Узнав, что женщины собираются в субботу пойти в лавку, чтобы сделать закупки к пасхе, она, не теряя надежды, присоединилась к ним. Старый Йоун из Кофина, дедушка Арнальдура, стоял за прилавком. Это был злой, неприветливый старик, он вечно ворчал и жаловался, что ему нет покоя от этих людей, что, как только сезон лова подходит к концу, у этих несчастных одно на уме — как бы поскорее промотать денежки. Они вовсе не думают о том, чтобы отложить копейку на похороны. Старик ходил всегда в старом, лоснившемся сюртуке, блестящем как зеркало. Под пиджаком виднелась серая манишка. Мороз оставил следы на его руках: суставы у него были красные, распухшие. Старик очень неохотно показывал товар своим покупателям, и лишь после долгих уговоров и упрашиваний удавалось добиться, чтобы он вытащил что-нибудь из-под прилавка. Он ворчал, что его покупатели не стоят того, чтобы с ними возиться, и все старался поскорее вновь запихнуть товар под прилавок. Каждую мелочь он словно с кровью от сердца отрывал. Тем не менее ему приходилось снимать с полок и вытаскивать из коробок платья, передники, кружева и тесьму, шерстяные юбки и рубашки для молодых девиц и выкладывать их на прилавок. Девушки сбивались в кучу, рассматривали эти богатства, прикладывали их к себе, охали и ахали, а потом исчезали за перегородкой и, прячась от взоров мужчин, примеряли платья. Женщины постарше довольствовались куда меньшим. Когда первая волна покупателей схлынула и лавка стала пустеть, Салке Валке удалось спросить старого Йоуна, найдется ли в лавке красивое платье для девочки.
— Красивое платье для девочки? Моли бога, дитя мое, чтобы он хранил тебя, вот что я тебе скажу. Ты кто?
Салка Валка объяснила, кто она.
— Ничего не знаю, — сказал старик. Девочка легко представила себе, как по ночам старик превращается в тролля.
— Твоя мать ничего не заработала, сомневаюсь, имеет ли она счет в нашей лавке.
Девочка стояла на своем, но старик и слушать не хотел ни о ее делах, ни о делах ее матери. Он ничего не знает. Пусть она справится у бухгалтера, открыт ли счет в лавке на ее имя или на имя матери. А теперь ей лучше всего оставить эти глупости, пойти домой и не мешать человеку работать.
Вот каким образом девочка неожиданно очутилась в таинственном царстве гроссбухов, в которые в этом поселке заносились человеческие судьбы вместе с их доходами и расходами. Салка Валка была не из той породы людей, что отступают перед препятствиями. Раз Ирод сказал нет, она направила свои стопы к Пилату.
Пилат, встретивший Салку недружелюбным взглядом из-под очков, был старый, высохший счетовод со злым, визгливым голосом; он почти с головой утонул в книгах, похожих издали на Ветхий и Новый завет.
— Тебе что нужно?
Девочка объяснила, что привело ее сюда. Счетовод посмотрел на нее из-под очков. Уголки его рта были опущены, точно он собирался заплакать.
— Сигурлина Йоунсдоттир не имеет у нас ничего на счету, — ответил он холодно, дребезжащим голосом и снова нырнул в свои фолианты. — Вот здесь все расписано: кредит — ее дочь Сальвор Вальгердур работает на очистке рыбы… дней столько-то… Дальше тут записано: дебет — клеенчатый фартук для девочки, для себя — платье, чертовски дорогое, ночная сорочка, чулки, ботинки, кружева и прочее и прочее. Сигурлина Йоунсдоттир осталась нам еще должна около пятидесяти крон. А ну, отправляйся и закрой за собой дверь.
Едва за девочкой захлопнулась дверь лавки, она расплакалась тут же па крыльце. Представьте себе девочку-подростка в обтрепанной куртке, подпоясанной шнурком, горько плачущую на ступеньках крыльца, здесь, в маленьком городишке у моря, в сгущающихся сумерках вечера. И не так уж громко она плакала, в ее плаче не чувствовалось отчаяния. Но сколько было в нем горечи из-за несовершенства мира, равнодушного к ее желаниям, к ее маленькой особе! Неужели богу доставляет удовольствие видеть ее в этих вот лохмотьях? Как может это нравиться Иисусу, который сам всегда так красиво одет на картинках в библии. Обида, как раковая клешня, глубоко засела в душе. Девочка не знала, что ей делать: перебить ли окна в этой проклятой лавке или пойти домой и разорвать в клочки новое платье матери. А может быть, лучше всего забросать камнями все окошки в церкви, чтобы показать богу, что она все равно не сдастся? Она брела по площади, не разбирая дороги, полностью отдавшись чувствам, клокотавшим в ее душе. Позади нее послышались шаги, ее обогнал какой-то мужчина. Наверно, он не обратил бы на нее внимания, если бы не услышал приглушенных рыданий у себя за спиной. Мужчина остановился и обернулся.
— Чего плачешь, малышка? — спросил он.
Девочка не собиралась отвечать. Она больше не верила, что бог или люди могут помочь человеку, оказавшемуся в беде. Но мужчина подошел к ней, погладил по щеке и сочувственно спросил:
— Что случилось, бедняжка?
— Они не хотят платить мне денег, — пробормотала девочка сквозь слезы, не поднимая глаз.
— Что, — удивился мужчина, — денег? Кто не хочет платить тебе денег?
— Да в лавке… Я три недели чистила рыбу… у меня нет платья к пасхе.
— Чья же ты, девочка? — осведомился мужчина.
Салка Валка назвала имя Сигурлины из Марарбуда.
— Но она мне больше не мать. Это из-за нее у меня нет платья. На мои деньги она купила себе дорогое платье с розами, чтобы понравиться этому рябому уроду. А надо мной смеются все ребята, дразнят, кричат, что моя мать шлюха, и швыряют в меня грязью. И я не умею читать, ничего не умею!
— Бедняжка, — посочувствовал мужчина.
Это был пожилой человек в макинтоше, должно быть, богатый, с большими усами и в котелке. Девочка решила, что он не из здешних, а какой-нибудь проезжий с Юга, остановившийся здесь, в Осейри.
