Тихо я слез с коня и стал отворять двери. И вместе с тем в моем сознании стала открываться другая дверь, ведущая меня обратно в нынешний век — в спальню скромного комиссионера, и я проснулся…
Я теперь часто задумываюсь о блуждающем по заколдованным тропам человечестве и стараюсь развить мысль, запавшую в смятенную душу дикаря Останга, не была ли женская и материнская любовь тем семенем, из которого — из века в век — росла и развивалась мысль о любви всечеловеческой?
Мшистая, затененная папоротником
и усыпанная прошлогодними листьями
тропа уводила к неизвестному источнику.
О. Марш
Рассказ о тропе мог бы одновременно называться историей похождений Агнивцева в неизведанной глуби маньчжурского леса. Интересно, что в передаче лиц, участвовавших в охоте в день исчезновения Агнивцева — причем последний пробыл в отсутствии больше недели, вызвав немалую тревогу усвоих компаньонов, а больше всего в маленьком, но трепещущем большой симпатией к исчезнувшему сердце Мари, — в передаче этих лиц, преимущественно подрядчиков и инженеров железной дороги, история Агнивцева лишена самого существенного и превращается в малоинтересное описание блужданий по лесу, где вскользь и небрежно упоминается о каком-то племени — только и всего!
Но действительно существенным в этой истории было то, о чем может свидетельствовать странное поведение Мари: она и не пыталась скрывать своей безумной радости, когда Агнивцев вернулся на станцию целым и невредимым, но через несколько дней, узнав все подробности его путешествия, за исключением одной, о которой Агнивцев предпочел умолчать, несмотря на то что любил Мари искренне, девушка значительно изменила свое отношение к нему и заметно дулась. Со временем это прошло; надо полагать, она наконец превозмогла недоверие к этому искреннему человеку, который, право, заслуживал лучшего отношения…
И Агнивцев был прав, утаив существеннейшую часть своих похождений от других участников охоты, ибо то были люди меры и веса, прозаики жизни, неспособные понять многого в поведении юноши. Но — пусть говорят за Агнивцева голоса чащи, трепет листьев и его собственные поступки.
— Ты, горе-охотник, оставайся тут, у кедровника, и смотри в оба: мы двинемся падью, и если встретится кабан, то не иначе он помчится прямо в твою сторону! — сказал Агнивцеву инженер Кареев, отец Мари, удаляясь вместе с прочими охотниками. Наставление было произнесено с такой убедительностью, что даже исключалась тень сомнения, что для кабана могут существовать и другие направления.
— Ладно, ладно! — отозвался Агнивцев и в первые минуты, оставшись один, действительно стал чувствовать себя чем-то вроде охотника, серьезно решившего убить зверя.
По причине присущей ему мечтательности такое состояние напряженного выжидания не могло продолжаться долго. Скоро его внимание привлек огромный жук, барахтающийся между двумя стеблями у ног охотника; несчастное существо было опрокинуто на спину и при всем несомненном желании и отчаянных попытках никак не могло перевернуться обратно.
Агнивцеву пришла совсем далекая от охоты мысль: что теперь должен испытывать жук? Не кажется ли ему, что он скользит крючьями своих лапок по голубому небу, которое должно ему представляться скользкой и непонятной землей, ибо — видел ли жук когда-либо небо, если допустить, что он сегодня перевернулся в первый раз?
Агнивцев нагнулся к трепетному узору теней на лужайке и положил жука на ладонь, но тот неожиданно выпустил скрытые под броней крылья и улетел, наполнив воздух густым гудением, точно провели смычком по струне контрабаса.
«Вот тебе раз!» — улыбнулся Агнивцев, следя за полетом и прислушиваясь к тиши леса, которая, по существу, вся была соткана из еле уловимых таинственных звуков.
В пади прозвучала пара торопливых выстрелов, затем еще дальше столько же: стало быть, охотникам подвернулся зверь, который теперь улепетывал в противоположном направлении. Агнивцев выругался: считая мальчишкой, его нарочно оставили позади, и сюда, конечно, никакая дичь, имеющая хоть каплю разума, ни за что не побежит — не прорываться же ей через цепь охотников!.. А теперь придется ждать часа два-три, пока Кареев и другие, окончив преследование, возвратятся к нему.
Чем бы заняться тем временем?
Сделав несколько шагов по мшистой лужайке, где вязли ноги, он вдруг ощутил под ногами твердый грунт: тропинка! Прихотливо извиваясь среди кустарника, узким коридором она уходила куда-то в сторону. Агнивцев двинулся по ней вперед, и в его мозгу сформировалась стройная мысль.
«Большая проезжая дорога, — резюмировал он, — это одно дело: человек знает, куда идет и что будет впереди; другое дело — лесная тропинка, уводящая в волнующую неизвестность: она может никуда не привести, раздваиваться, свернуть внезапно в сторону, но зато все время она будет держать двигающегося по ней в настороженном напряжении, неизвестности, и в том — ее восхитительная прелесть!..»
Изгиб за изгибом, тропа развертывалась перед Агнивцевым и награждала его неожиданностями: то в виде гигантской спрутообразнои коряги вывороченного дерева, которая из мистического сумрака чащи зловеще простирала к путнику угрожающую длань из мелко перевитых корней с повисшими на них клочьями земли, то приводила к тинистым и запутанным зарослям камыша, верхушки которого шепотом вели легкомысленную беседу с ветерком — не хуже школьниц на балу в гимназии…
Тропа становилась шире, и на ней даже как будто появились колесные следы. Это дало еще один толчок исследовательской наклонности Агнивцева, и если он вначале еще придерживался кое-каких соображений насчет времени, то под конец окончательно забыл о нем. Он вздрогнул и остановился лишь тогда, когда ухо уловило слабый «паф» — выстрел, по своей отдаленности напоминающий еле слышный чих. Взглянув на часы, он испустил раскаянно:
— Ой! Я опоздаю к месту сбора! — и бегом пустился назад.
Вскоре началось непонятное: ему показалось, что бежит он уже по другой тропе — она определенно изменила направление. Запыхавшись, весь в поту, но с неприятным холодком в сердце, Агнивцев остановился и констатировал факт, что таких мест не видал, когда проходил тропою в первый раз.
«Та тропа осталась правее», — решил он и, храбро покинув дорожку, стал пересекать поле кустарника направо. К удивлению, кустарник перешел в высокоствольный лес, где не имелось и признака какой-либо тропы. Тогда он поступил, как поступает большинство людей, заблудившихся и охваченных страхом в лесу: пошел наугад, не разбирая, где правая, где левая сторона, — лишь бы вперед.
Стемнело, мрак уже окутал лес, когда он, совсем изнеможенный, увидел за деревьями красноватые отсветы пламени. Обрадованный, ни о чем не раздумывая, он помчался прямо к огням.
Прежде чем собаки, охраняющие табор кочевых солонов, успели броситься на пришельца, Агнивцев уже стоял у самого костра, представив свою фигуру и раскрасневшееся лицо взорам полудюжины женщин, нескольких ребятишек с обликом лесных гномов и одного древнего старика. Несколько арб с крытым верхом стояло в стороне, а из-за одной из них выставлялась морда задумчивой лошади.
Юноша со светлой, необветренной кожей, Агнивцев был красив. Он обладал статной фигурой — результат систематического занятия спортом — и мог вызвать лестную оценку женщины. Почем знать, какое впечатление он произвел на ту, которая сидела впереди всех, у самого огня, жену главы рода, смуглую, с монголо-индийскими чертами лица Тур-пи? Она первая раскрыла рот и испустила ряд гортанных звуков, указывая старику на Агнивцева. Но патриарх уже сам успел подняться навстречу прибывшему.
Агнивцев подвергся краткому допросу старика, который страшно коверкал русские слова, но тем не менее смысл был понятен. Через короткое время пришелец ел недурно изжаренное мясо, после чего ощутил непреодолимый приступ сна. Он уснул тут же, около костра, на голой земле. Чья-то смуглая рука, когда все уже спали, набросила на него облезлый мех, чтобы было потеплее. Рука принадлежала женщине.
Агнивцев сидел у ручья, в изрядном отдалении от табора. Он никак не ожидал, что так скоро проклянет лесное гостеприимство: утром старик на своем ужасающем языке объяснил ему, что появление неожиданного гостя у своего костра считает добрым предзнаменованием к свадьбе сына, который берет другую жену, ибо первая, Турпи, оказалась бесплодной смоковницей.
Последнего слова в лексиконе старика не оказалось: он ограничился тем, что указал на засохший ствол, лишенный побегов, — точный горестный символ… И гость непременно должен присутствовать на свадебном пиру. Это будет очень скоро — всего через два-три дня, а потом ему дадут проводника…
