На лугу бабушка встречалась с людьми, которые ее приветствовали: «Хвала Иисусу Христу!» или: «Дай Бог добрый день!» Останавливавшиеся расспрашивали: «Куда это, бабушка? Как поживаете? Что поделывают ваши?» — и тотчас рассказывали ей какую-нибудь новость.
Но в замке! В замке не было никакого порядка! Тут бежал лакей в галунах[62], там горничная вся в шелку, потом пан, а за ним еще пан, и все задирают нос выше, чем бы следовало, и выступают также важно как павы, имевшие одни право ходить по траве. Если который из них и здоровался с бабушкой, то всегда бормотал мимоходом: «Guten Morgen!» или «Bon jour!»[63], и бабушка тотчас краснела, не зная что ответить: «И во веки веков» или «Дай-то Господи!» Дома она всегда говорила: «В этом замке настоящий Вавилон!»
У замка по обеим сторонам дверей сидели два лакея в галунах. Сидевший на левой стороне считал галок, сложа руки на коленях, а сидевший направо держал руки у груди и глазел по верхам. Когда пан Прошек подошел к ним, они поздоровались с ним по-немецки, каждый со своим акцентом. Передняя была выстлана белыми мраморными плитами, посередине стоял хорошо устроенный биллиярд. Вдоль стены стояли гипсовые статуи, изображавшие мифологические личности. Четыре двери вели в господские комнаты. У одних из дверей сидел в кресле камердинер в черном фраке и спал. В эту комнату ввел пан Прошек бабушку с детьми. Камердинер вздрогнул, услыхав шум; но увидав Прошка, поклонился ему и спросил, что приводит его к княгине.
— Княгиня желала, чтобы моя теща с детьми навестила ее сегодня. Пожалуйста, пан Леопольд, доложите ей, — отвечал пан Прошек.
Пан Леопольд вздернул брови и пожал плечами, говоря: «Не знаю, захочет ли княгиня принять вас: она теперь в кабинете, занята. Впрочем, доложить я могу». Встал и не торопясь вошел в дверь, возле которой сидел. Через минуту он вернулся, и оставив дверь отворенною, милостиво сделал знак головой, чтобы вошли. Пан Прошек воротился назад, а бабушка вошла с детьми в роскошный салон. У детей затаилось дыхание, ноги их скользили по паркету, гладкому как лед. Бабушка была как во сне и размышляла о том, можно ли ступить на эти вышитые ковры: «Ведь на них жаль ступить!» — пробормотала она. Но что же было делать: ковры были разостланы везде и камердинер преспокойно шел по ним. Он провел бабушку чрез концертный зал и библиотеку к княжескому кабинету, потом вернулся назад к своему креслу, ворча себе под нос: «Что за прихоти у этих господ: изволь служить простой бабе и детям!»
Княжеский кабинет был обит светло-зелеными обоями, затканными золотом, драпировка у двери и единственного окна, такой же величины как дверь, была того же самого цвета. На стенах висело множество больших и маленьких портретов. Против окна был камин из серого мрамора, с черными и белыми жилками, на котором стояли две японские фарфоровые вазы с цветами, наполнявшими кабинет своим благоуханием. С обеих сторон были из дорогого дерева и отличной работы полочки, на которых было разложено много прекрасных вещей, частью великолепные художественные произведения, частью же драгоценности; были тут и не отделанные кораллы, раковины, камни и т.п. Это были вещи, собранные во время путешествий, и подарки дорогих особ. В одном углу у окна стояла статуя Аполлона из каррарского мрамора[64], в другом углу помещался письменный стол простой, но художественной работы. У стола на кресле, обтянутом зеленым бархатом, сидела княгиня в белом утреннем капоте[65]. Она только что положила перо, когда вошла бабушка с детьми.
— Хвала Иисусу Христу! — сказала бабушка, учтиво кланяясь.
— Навеки! — отвечала княгиня. — Приветствую тебя, старушка, и детей твоих!
Дети были в каком-то оцепенении, но как только бабушка им мигнула, они тотчас подошли поцеловать княгине ручку. Она поцеловала их в лоб, и показав на прекрасный, обитый бархатом и украшенный золотою бахромой, стул, пригласила бабушку сесть.
— Благодарю, княгиня, я не устала, — отказывалась пугливо бабушка, боясь сесть на стул, чтоб его не проломить или самой не свернуться с него. Но княгиня настойчиво говорила:
— Садись, садись, старушка.
И бабушка, разостлав свой платок на стуле, осторожно села, говоря:
— Чтоб с вами не было бессонницы.
Дети стояли как остолбенелые, только глаза их перебегали с одной вещи на другую. Княгиня посмотрела на них и спросила с улыбкой:
— Нравится вам здесь?
— Да! — отвечали они все разом.
— Еще бы им здесь не нравилось! Здесь есть, где пошалить, и они не заставили бы упрашивать себя остаться здесь, — заметила бабушка.
— А тебе бы разве здесь не понравилось? — спросила княгиня.
— Здесь хорошо как на небе, но жить здесь я бы не желала. — И бабушка покачала головой.
— Да почему же? — спросила княгиня с удивлением.
— Что же бы я тут стала делать? Хозяйства у вас нет, расположиться щипать перья или с самопрялкой здесь нельзя, что же бы я стала делать?
— А не хотелось бы тебе пожить без работы, да попокоить себя на старости лет?
— Уж этого недолго ждать: уж скоро солнце будет всходить и заходить над моею головой, а я буду беззаботно покоиться. Но пока я жива и Бог дает мне здоровье, я должна работать. Ведь и даровые лентяи дороги. Вполне беззаботного человека нет: одного мучит одно, другого — другое; каждый несет свой крест, но не каждый падает под ним, — отвечала бабушка.
В эту минуту белая ручка раздвинула тяжелую драпировку у двери, и показалось прекрасное личико молодой девушки, обрамленное светло-каштановыми волосами.
— Можно? — спросила она звучным голосом.
— Иди, Гортензия, найдешь здесь приятное общество, — отвечала княгиня.
В кабинет вошла графиня Гортензия, по словам некоторых, воспитанница княгини. Стан ее был гибок, но еще не вполне развит. На ней было простое белое платье, на руке висела круглая соломенная шляпка, а в руках держала она букет из роз.
— Ах, какие хорошенькие дети! — вскричала она. — Это наверное маленькие Прошковы, от которых ты принесла мне прекрасные ягоды?
Княгиня подтвердила ее догадку. Гортензия нагнулась, дала детям по розе, предложила одну бабушке, одну княгине, а последнюю заткнула себе за пояс.
— Бутончики эти такие же свеженькие, барышня, как вы, — проговорила бабушка, нюхая розу. — Да сохранит вам ее Господь! — добавила она, обращаясь к княгине.
— Это и мое пламенное желание, — отвечала княгиня, целуя в лоб свою миленькую воспитанницу.
— Можно увести этих детей? — спросила девушка княгиню и бабушку. Княгиня согласилась, а бабушка намекнула, что дети надоедят Гортензии, потому что мальчики «настоящие гончие собаки, в особенности Ян». Но Гортензия с улыбкой протянула детям обе руки и спросила:
— Хотите идти со мной?
— Хотим, хотим! — закричали радостно дети и ухватились все за ее руки.
Поклонившись бабушке и княгине, она вышла с детьми. Княгиня взялась за серебряный колокольчик и позвонила; в одно мгновение явился камердинер Леопольд. Княгиня приказала ему приготовить завтрак в зале и отдала ему сверток бумаг для отправления куда следует. Леопольд поклонился и вышел.
Пока княгиня говорила с камердинером, бабушка рассматривала портреты, висевшие на самом видном месте.
— Господи Боже мой! — вскричала она, когда камердинер вышел.— Какие странные костюмы и лица! Вот эта женщина также одета, как одевалась покойница Голашкова, дай ей Бог царство небесное. Та тоже носила высокие каблучки, широкое платье, талия точно перетянута ремнем, а на голове высокий чепец. Муж ее был в Добрушке советником, и мы видали ее в церкви, приходя туда на богомолье. Парни наши называли ее «маковою головкой», потому что она очень походила на нее в своем платье и с напудренною головой. Говорили, что это французский наряд.
— Это моя бабушка, — возразила княгиня.
— Так, так, какая видная женщина! — заметила бабушка.
— Направо мой дед, а налево отец, — продолжала, указывая, княгиня.
— Хорошие люди! Вы, княгиня, напоминаете батюшку. А где же ваша матушка?
— А вот здесь моя мать и сестра, — отвечала княгиня, указывая на два портрета над письменным столом.
— Какие красавицы — любо посмотреть! — заметила бабушка, — но сестрица не похожа ни на папеньку, ни на маменьку; впрочем иногда бывает, что дети походят на кого-нибудь из других родных. А вот этот молодой господин мне знаком, только не могу вспомнить, где я его видела.
— Это русский царь Александр! — торопливо ответила княгиня; — ты его не могла знать.
— Как же мне его не знать, когда я стояла в двадцати шагах от него! Он был очень красив, но здесь он моложе, а я все-таки его узнала. Он да император Иосиф славные были люди.
Княгиня указала на противоположную стену, где висел поясной портрет в натуральную величину.
— Император Иосиф! — вскричала бабушка, всплеснув руками — точно живой!... Как вижу, они у вас здесь все собраны. Я не думала, что увижу сегодня императора Иосифа. Дай Бог ему царство небесное! Он был добрый человек, в особенности до бедных. Вот этот талер он дал мне собственноручно, — говорила бабушка, вытаскивая талер.
