Вместе с тем в период работы над «Таис» А. Франс находился под влиянием философа-релятивиста Э. Ренана и искусствоведа-позитивиста И. Тэна и разделял их взгляды на исторический жанр в литературе, взгляды, отражавшие кризис буржуазной общественной науки во второй половине XIX в. и разочарование в ее методах.
В то время Франс полагал, что истина в истории относительна, что историк не в состоянии раскрыть настоящие причины и связь событий; ему остается лишь одно: заново творить людей и дела прошлого на основе своих субъективных представлений. А раз так, то писатель может достигнуть в истории гораздо большего, чем ученый; с помощью творческого воображения он лучше воссоздаст психологию, характеры, страсти прошлых дней, а это и есть единственное реальное содержание истории.
В соответствии с такими взглядами А. Франс не ставил себе задачей показать в «Таис» прошлое как предысторию настоящего, ибо не видел в них движения вперед. Как и Флобер, автор «Искушения», он утерял веру в прогресс буржуазного общества; Франс считал, что история учит скептицизму, наглядно показывает относительность всех духовных форм, знаний, верований. Но если Флобер в своем страстном негодовании против буржуазной цивилизации отверг в «Искушении» одно за другим верования людей, обнаружившие свою несостоятельность, то Франс, стоявший тогда на позициях благожелательного скептицизма, принимает в «Таис» различные убеждения и взгляды как равно правомерные.
В статье по поводу оперы Масснэ он пишет о своем романе:
«Я собрал воедино противоречия. Я показал расхождения. Я посоветовал сомневаться. По-моему, нет ничего лучше философского сомнения. Философское сомнение порождает в душах людей терпимость, снисходительность, божественную жалость, — все нежные добродетели… Я думаю также, что несчастья людей проистекают от гордости. Вот почему моя книжица советует придерживаться простоты сердца и ума».
Скептическое отношение к истории объясняет и то, что Франс не стремился в «Таис» к исторической достоверности. Использовав для романа огромное количество научных и литературных источников, он тем не менее хотел создать лишь общую психологическую атмосферу древней александрийской цивилизации, а не воскресить конкретную историческую эпоху. Он сознательно пошел на анахронизм, поместив свою героиню в обстановку эллинистической культуры, хотя она согласно церковным книгам жила в IV в. н. э., то есть через пятьсот лет после того, как завершился эллинистический период в истории Александрии.
Франса привлекает прежде всего декоративная сторона истории, экзотика психики и нравов, красочность быта; общественные конфликты рабовладельческого общества на пороге его гибели не попали в поле зрения автора либо показаны односторонне: они сведены лишь к борьбе в области идеологии, борьбе философской и религиозной. Тем не менее А. Франс воссоздал картину жизни эллинистического Египта с такой пластической силой, что с ней может соперничать во французской литературе только картина жизни древнего Карфагена в романе Флобера «Саламбо».
Сам писатель, однако, утверждал, что преследовал в «Таис» в первую очередь другую цель. В статье об опере Масснэ, разъясняя свой замысел читателям, Франс определил «Таис» как «элементарное пособие по философии и морали, иллюстрированное образами».
«То тут, то там меня поздравляют, — продолжал он, — с тем, что я воскресил александрийский мир и сумел передать его колорит. Но об этом-то я думал меньше всего. Когда я писал „Таис“, я старался, напротив, ввести в мою сказку (а это сказка) только такие идеи, которые могут быть интересны моим современникам. Я как можно меньше превращался в египтянина и александрийца».
Назвав свое произведение «философской повестью», Франс прямо указал на преемственную связь с традицией Вольтера. Это подтверждается тем, что, как показывает рукопись «Таис», отправной точкой автора была сцена искушения Пафнутия в гроте Нимф, которая отсутствовала в источниках романа и в ранней поэме Франса. Парадоксальная ситуация, являющаяся ключом к философской идее романа, была так определена самим автором: «Я хотел сделать так, чтобы Пафнутий погубил свою душу, желая спасти душу Таис».
Второй эпизод, особенно важный для понимания идеи произведения, — философский пир в Александрии. Именно здесь автор показывает и сравнивает главные направления позднеэллинистической философской мысли, иронически отмечая правоту и неправоту каждого из собеседников, и в то же время проводит в их спорах аналогию с идейным разбродом конца XIX в.
Подобно Вольтеру Франс намекает в «Таис» на конкретные явления современности. Так, речи римского префекта Котты о «свободе под властью умных деспотов» связаны с разоблачением попытки генерала Буланже произвести в конце 80-х годов XIX в. монархический переворот во Франции, — отсюда ирония над ограниченностью взглядов Котты в романе. Картины жизни города Стилополиса, возникшего в пустыне вокруг Пафнутия-столпника, даны в духе злого гротеска, заставляющего вспомнить о «Лурде» Золя и т. д.
Традиция Просвещения чувствуется и в строго рационалистической композиции романа Франса. Действие и персонажи расположены между двумя композиционными полюсами: пышной языческой Александрией и суровой христианской Фиваидой, и тяготеют к одной из них; первую олицетворяет изнеженный эпикуреец Никий, для которого смысл жизни в наслаждении, вторую — аскет Пафнутий, для которого отказ от всех естественных радостей жизни составляет высшую добродетель. И если слепой фанатизм Пафнутия бессмысленен, потому что противоречит человеческой природе, то и снисходительная терпимость его антагониста Никия столь же бесплодна, ибо она проистекает от равнодушия к людям. Автор отказывает в правоте и угасающему язычеству и возникающему христианству; правда — на стороне живой прелести и красоты жизни, воплощенной в образе Таис.
Образы главных героев романа, Таис и Пафнутия, развиваются в противоположных направлениях. В романе происходит постепенное развенчание героя и возвышение героини, пока, наконец, в финале не дается апофеоз Таис и окончательное осуждение Пафнутия. Здесь автор оставляет мягкий тон снисходительного скептицизма, его суждение становится суровым и решительным: он против мертвой догмы религии, за живую жизнь.
Обращение язычницы-куртизанки в христианство не делает ее союзницей Пафнутия, и в этом тоже проявляется ирония автора; как и в других произведениях раннего периода, А. Франс отличает в «Таис» догматизм воинствующей церкви от наивной поэзии народных религиозных верований. В романе они представлены образами кротких христиан: отшельника Палемона, Павла Юродивого, св. Антония, признающих благость земной жизни, и в особенности чернокожего раба Ахмеса, который научил Таис состраданию и любви к людям.
Именно способность любить и делает Таис святой. Это ясно показано в сцене сожжения богатств Таис, когда она пытается спасти от огня статуэтку бога любви Эрота и предлагает Пафнутию пожертвовать его в монастырь, говоря, что «при виде его каждый обратится сердцем к богу, ибо любви свойственно воспаряться к небесам». Это наивное отождествление мистической небесной любви с «греховной» земной любовью содержит в себе большую мудрость, чем вымученная и шаткая добродетель Пафнутия. Потерпев поражение в своей трагической, бесплодной борьбе против жизни, он слишком поздно приходит к выводу: «Истинна — только земная жизнь и любовь земных существ».
В этой мысли, с большой художественной силой воплощенной в образах романа, и состоит гуманистический пафос «Таис» и секрет ее популярности.
Иссоп — душистое растение, употреблявшееся в пищу как пряность.
…мимы, плясуны, женатые священники… боялись отшельников. — Христианская церковь, едва возникнув, начала гонения на народный театр, особенно на мимов — актеров, тесно связанных с языческим театром древнего Рима. Обязательное безбрачие было установлено сперва для монашества; позднее западная (католическая) церковь распространила это правило на все духовенство.
…с тех пор как Антоний… — Св. Антоний — один из наиболее популярных персонажей раннехристианских легенд; по преданию, он роздал свое имущество бедным и удалился от мира в пустыню, где дьявол тщетно искушал его видениями земных наслаждений, в том числе образами языческой античности. Этот сюжет, использованный многими художниками и писателями, был, в частности, положен в основу философской мистерии Флобера «Искушение святого Антония», оказавшей влияние на роман А. Франса.
…верил, будто род человеческий пережил потоп вo времена Девкалиона… — По греческому мифу, Девкалион, сын титана Прометея, спасся вместе со своей женой от потопа, устроенного Зевсом, чтобы уничтожить род человеческий и заменить его другим, более совершенным. А. Франс иронически отмечает совпадение этого языческого мифа с библейским рассказом о всемирном потопе.
