он убил другого солдата из-за черномазой, я даже не узнала об этом. Писем от него не приходило пять месяцев. На работе, застилая полку газетой, я случайно прочла, что его часть возвращается домой, и когда взглянула на календарь, оказалось, это тот самый день. Все это время я была верна ему. А возможности у меня были: я каждый вечер имела их с мужчинами, приходящими в ресторан.
К пароходу меня не отпускали, пришлось уволиться. А в порту мне повидаться с ним не позволили, даже не пустили на пароход. Я стояла там, пока сходили солдаты, высматривала его и спрашивала у проходящих, где он, а они подшучивали, спрашивали, занята ли я вечером, говорили, что не слышали о таком, или что он убит, или что удрал в Японию с женой полковника. Я еще раз попыталась пройти на пароход, но меня не пустили. И вот в тот вечер я принарядилась, пошла по кабаре, нашла одного из тех солдат, познакомилась с ним, и он рассказал все. Мне казалось, что я умерла. Я сидела там, играла музыка и все такое, тот пьяный солдат лапал меня, я спрашивала себя, почему бы не плюнуть на все, уйти с ним, напиться и больше не протрезвляться, а в голове вертелось: «Из-за такого же скота я мучилась целый год». Наверно, потому и не ушла.
Потому ли, нет, но не ушла. Вернулась в свою комнату и на другой день принялась искать Ли. Искала, мне врали, старались окрутить, но в конце концов я выяснила, что он в Ливенуорте. Денег на билет не хватало, пришлось устроиться на другую работу. За два месяца я собрала нужную сумму и поехала в Ливенуорт. Устроилась работать официанткой в ночную смену и каждое второе воскресенье могла видеться с Ли. Мы решили нанять адвоката. Не знали, что адвокат ничем не может помочь заключенному федеральной тюрьмы. Адвокат не говорил мне этого, а я не говорила Ли, как расплачиваюсь с адвокатом. Он думал, что я накопила денег. Все выяснилось, когда я прожила с адвокатом два месяца.
Потом началась война. Ли выпустили и отправили во Францию. Я уехала в Нью-Йорк и устроилась на военный завод. Ни с кем не водилась, хотя город кишел солдатами, не жалевшими денег, и даже уродки разгуливали в шелках. Но я ни с кем не водилась. Потом Ли вернулся. Я пошла к пароходу встречать его. Но Ли вывели под конвоем и снова отправили в Ливенуорт за то, что убил того солдата три года назад. Тогда я наняла адвоката, чтобы тот нашел конгрессмена, который бы вызволил Ли. Отдала ему все деньги, что могла накопить. Так что, когда Ли вышел, у нас не было ни гроша. Он сказал, что нам надо пожениться, но мы не могли позволить себе этого. А когда я рассказала ему про того адвоката, он избил меня.
Женщина снова бросила под койку измятую конфету и вытерла руку пеленкой. Взяла из коробки другую конфету и стала есть. Не переставая жевать, повернулась к Хоресу и бросила на него пустой, задумчивый взгляд. Сквозь узкое окошко сочилась холодная, мертвая тьма.
Гудвин перестал храпеть. Поворочался и выпрямился.
— Который час?
— Что? — произнес Хорес. Взглянул на часы. — Половина третьего.
— У него, должно быть, прокол, — сказал Гудвин. Перед рассветом Хорес и сам заснул, сидя на стуле. Когда проснулся, в окошко горизонтально падал узкий, розоватый луч солнца. Женщина с Гудвином негромко разговаривали, сидя на койке. Гудвин угрюмо взглянул на него.
— Доброе утро.
— Надеюсь, вы за ночь избавились от своего кошмара, — сказал Хорес.
— Если и да, то он будет последним. Говорят, там не видят снов.
— Вы, разумеется, немало сделали, чтобы не избежать этого, — сказал Хорес. — Думаю, в конце концов вы нам поверите.
— Поверю, как же, — сказал Гудвин, он сидел неподвижно, сдерживаясь изо всех сил, хмурый, неряшливый, в измятых комбинезоне и синей рубашке. Неужели думаете, этот человек после вчерашнего допустит, чтобы я вышел отсюда, прошел по улице и вошел в здание суда? Среди каких людей вы жили всю жизнь? В детском саду? Я лично не допустил бы этого.
— Тогда он сам сунет голову в петлю, — сказал Хорес.
— А какой мне от этого прок? Слушайте, что…
— Ли… — перебила женщина.
— …что я вам скажу: в другой раз, когда вздумаете играть в кости на жизнь человека…
— Ли… — повторила женщина. Она медленно гладила его по голове взад и вперед. Принялась выравнивать его пробор, оправлять рубашку. Хорес наблюдал за ними.
— Хотите остаться сегодня здесь? — негромко спросил он. — Я могу это устроить.
— Нет, — сказал Гудвин. — Мне уже надоело. Хочу развязаться со всем. Только скажите этому чертову помощнику шерифа, чтобы не шел совсем рядом со мной. Сходите-ка с ней позавтракайте.
— Я не хочу есть, — сказала женщина.
— Делай, что сказано, — сказал Гудвин.
— Ли!
— Пойдемте, — сказал Хорес. — Потом вернетесь. Выйдя на утренний воздух, он стал глубоко дышать.
— Дышите полной грудью, — посоветовал он. — После ночи, проведенной в таком месте, у кого угодно начнется горячка. Подумать только, что три взрослых человека… Господи, иногда мне кажется, что все мы дети, кроме самих детей. Но сегодня — последний день. К полудню он выйдет оттуда свободным человеком — вам это ясно?
Они шли свежим, солнечным утром под мягким, высоким небом. Высоко в голубизне с юго-запада плыли пышные облачка, прохладный легкий ветерок трепал акации, с которых давно опали цветы.
— Даже не знаю, как мне расплачиваться с вами, — сказала женщина.
— Оставьте. Я уже вознагражден. Вы не поймете, но моя душа отбыла срок, тянувшийся сорок три года. Сорок три. В полтора раза больше, чем вы прожили на свете. Так что, видите, безрассудство, как и бедность, само заботится о себе.
— А знаете, что он… что…
— Оставьте же. Ли очнется и от этого. Бог временами бывает неразумен, но по крайней мере он джентльмен. Вы этого не знали?
— Я всегда думала о Нем как о мужчине, — сказала женщина.
Звонок уже звонил, когда Хорес шел площадью к зданию суда. Площадь была уже забита машинами и фургонами, люди в комбинезонах и хаки медленно заполняли готический вестибюль здания. Когда он поднимался по лестнице, часы на башенке пробили девять.
Широкие створчатые двери на верху узкой лестницы были распахнуты. Оттуда доносилась неторопливая суета рассаживающихся людей. Хорес видел их головы над спинками стульев — лысые и седые, косматые и со свежими кромками над загорелой шеей, напомаженные головы над городскими воротничками и дамские шляпки с цветами и без цветов.
Шум голосов и
