Мальчик вздохнул. Ему иной раз удавалось поймать на удочку лишь окунька или плотву. Рыба не клевала ни на дождевых червей, ни на кузнечиков, ни на жуков, которых можно было пригоршнями собирать на орешнике и на кустах шиповника.
Захарчук поглядел на небо. Погода совсем прояснилась, грозы как не бывало. Видимо, она надвинулась внезапно и разразилась в одном месте, как раз над озером.
— Переметы на ночь поставим. Может, какой угорь поймается. Дачница из Лесин заказывала угря.
— Я пойду с вами.
— Конечно… Только надо щиповок для насадки наловить.
— Плыцяк вчера на гольца ловил.
— Можно и на гольца. Но на него одна только черная рыба клюет.
— Сташек лейковский говорит, что в Мацьковских прудах уйма рыбы.
— Там-то как не быть? Напустят мальков, кормят их, — так разводится, что просто чудо!
— В этих прудках?
— Ну да, в тех, что пониже дороги. Ты что, не видел, когда в костел ехали?
— Так мацьковские, значит, ловят.
— Может, и ловят. Хотя там, ближе к Остшеню, лесники еще пуще стерегут.
— Может, мне сбегать как-нибудь?
— И думать не смей! Лесники, они не спрашивают, ребенок — не ребенок, им все равно!
— А что?
— А вот — то! Прицелится из ружья и — бух! Не знаешь, что с Бугайским сделали?
— Знаю.
— Вот видишь!
Мальчик вздохнул. Ему так и мерещились эти прудки, о которых рассказывал Сташек.
— Рыбы, говорят, прямо уйма, да плывет так медленно, жирная такая, только удочку забрасывай.
В эту пору как раз к тем самым прудкам шагал по зеленому лугу Стефан Зелинский из шляхетского Мацькова. Он шел, весело посвистывая. Прудки в обрамлении лугов лежали гладкие, как зеркальца, — большой и меньший, соединенные узким протоком. Парень торопливо сбросил одежду и вошел в холодную воду. По всему его телу, с головы до ног, пробежала дрожь.
— Брр…
Послышались шаги. Он оглянулся — шел лесник Валер с собакой. Овчарка, низко пригнув голову к земле, нюхала следы. Стефан, не обращая на них внимания, провел руками по воде. Ее ледяной обруч сжимал грудь под сердцем, он не решался окунуться.
— Ты что? Купаться сюда залез?
— А что? Мешаю вам? Не запрещено ведь…
— Это как сказать. Если скажу, что запрещено, то и будет запрещено.
— Так поставьте доску с объявлением, чтобы все знали.
— Ты меня не учи!
— А вы не приставайте к людям!
— Вылазь из воды!
— Еще чего? — спросил тот насмешливо и ступил шаг вперед. Холодный обруч поднялся выше, перехватывая дыхание в груди.
— Вылазь, слышишь?
— Слышу, я не глухой, господин Валер.
— Так вылазь!
— Выкупаюсь вот и вылезу.
— Вылазь!
Лесник подскочил, и плетка со свистом разрезала воздух. На гладком белом плече удар обозначился красной полосой. К лицу парня хлынула темная кровь.
— Воды тебе жалко, хам? Так лезь и вылакай ее всю!
Валер посинел от злости. Быстро схватил лежавшую на берегу одежду.
— Не тронь этого!
— Заткни пасть, слышишь?
— А ты не строй из себя героя! Когда тебя народ над Бугом поймал, так ты на коленях помилования просил, а теперь ишь какой важный стал!
По тропинке бежала собака, большой волкодав светлой масти. Собака остановилась, поджидая хозяина. Быстро подошел лесник Совяк.
— В морду его, Алойз, в морду! Надо проучить хама!
— Сам ты хам!
Зелинский бросился к ним — голый, посиневший от холода. Собака глухо заворчала.
— Отдайте одежу!
— Это уж как нам вздумается!
Парень сжал кулаки. Но в тот же миг ему на голову, на обнаженные плечи, на грудь обрушился град ударов.
— Знай, хам! Чтоб слушался, когда лесник говорит! Рекс, куси!
Волкодав рванулся и одним прыжком очутился возле парня. Острые белые зубы сомкнулись на его икре.
— О-ох!
— А, видишь! Сойка, куси!
Стефан с отчаянием осмотрелся. Небольшая искривленная акация росла неподалеку от воды. Стефан вырвал ногу из собачьих клыков и большими прыжками кинулся к дереву.
— Рекс, Сойка! Пиль! Пиль!
Он слышал дыхание собак тут же за собой, почти чувствовал жар, пышущий из их пастей. Внезапным прыжком он подскочил и ухватился за ветви. Почувствовал царапины от острых шипов на теле, шершавую кору, по лицу хлестнули колючие зеленые ветки. Парень поджал под себя босые ноги, потому что собаки высоко подпрыгивали, соскальзывая обратно по стволу.
— Рекс, Сойка! Куси, куси!
— Ага, Рекс, Сойка! Больше дерите глотку, господин Валер! Жаль, что собачки еще по деревьям не лазят!
В воздухе свистнул камень и сильно ударил его в грудь.
— О-ох!
— Что, видал? Доберемся до тебя и там!
Округлившимися от ужаса глазами он смотрел на лесников. Они метались, как бешеные. Из недалекой лесной сторожки прибежали двое детей Совяка.
— Геня, Юзек, собирайте-ка камни! Давайте сюда! Эй, Грабарчук, идите-ка сюда, идите, — взгляните, какая у нас тут птичка на дереве.
Объездчик взглянул вверх и засмеялся.
— Адама в раю разыгрывает, что ли? А ну-ка, по брюху хама, по брюху! Научите его уму-разуму!
Камни засвистели в воздухе, на землю посыпались листья.
— Ради всего святого, люди, что вы делаете?
— Ага, теперь так? Раньше небось по-другому разговаривал! Юзек, Геня, живо еще камней! Вон там, возле веток их больше…
— Люди!
— Ори, ори! Как раз тебя тут кто услышит!
Собаки с бешеным лаем кидались на кривой ствол акации. Совяк подошел ближе.
— Слезай!
Залитыми кровью глазами Стефан взглянул вниз на разъяренных животных.
— Собаки…
— Собак боишься? Слезай, слышишь? Не то…
Пущенный ловкой рукой камень попал метко. Пронзительный стон вырвался из груди осаждаемого.
— Слезай!
И опять камень. Маленький Юзек бежал с берега, таща новый запас. Глаза Зелинского заволокло черным туманом. Кровь заливала ему глаза и рот, дикая, невыносимая боль рвала внутренности. Собаки прыгали все выше. С отчаянием он чувствовал, что пальцы его слабеют, что шершавая кора акации ускользает из-под рук, что перед глазами все качается взад и вперед, словно акацию треплет страшный вихрь, пригибающий верхушку до самой земли. Он хотел сказать что-то, но с окровавленных губ послышалось лишь беспомощное шамкание, булькающий, нечленораздельный звук. Немеющие пальцы разжались, ветви акации с шелестом взвились вверх. Тяжко, как мешок камней, он упал прямо к собакам.
— Вставай! Рекс, Сойка, не трогать!
— Не шевелится.
— Небось сейчас зашевелится. Ну-ка, влепи ему, Валер, да хорошенько!
Лесник подошел, но занесенная плетка повисла в воздухе. С окровавленного лица на него смотрели широко раскрытые, стеклянные, невидящие глаза трупа.
— Господин Грабарчук!
Собаки с вздыбившейся на спине шерстью припали к земле. Валер отер рукой сразу вспотевший лоб.
— Умер?
— Нет… вряд ли… Взгляните-ка.
— Ну, с чего ему умереть? В этих хамах жизнь крепко держится, их и нарочно не убьешь. Сейчас он у нас встанет!
Он приподнял неподвижную руку Зелинского, но пульса не прощупал.
— Да, уже коченеет, — сказал он изменившимся голосом.
— Это все вы, Грабарчук, это вы кричали нам: по брюху хама, по брюху, — заикаясь, плаксиво бормотал Валер.
— Я? А кто его тут бил, когда меня еще не было? Я, что ли, а? Кто велел детям камни собирать? Я, может, а? Видать, вы выпили с утра, Валер!
— Совяк тоже, Совяк…
— Нет, уж вы теперь не изворачивайтесь, господин Грабарчук, — сурово оказал Совяк. — Трое нас тут было.
— Я и не изворачиваюсь. Трое так трое. Одним хамом меньше — беда не велика. Видел кто, что ли? Никто не видел.
Они невольно оглянулись. Золотое солнце стояло над пустынными лугами, из трубы лесной сторожки поднималась тонкая струйка дыма, далеко-далеко темнела у дороги деревня.
Нигде ни живой души.
— Так что же будем делать?
— Бросить в воду, и все.
— Найдут.
— И что ж, что найдут? Ведь никто не видел, и пусть находят. Утонул, и все!
— В крови весь.
— Обмоется в воде. Ну, Совяк, берите за ноги.
Лесник неохотно, с отвращением ухватился за щиколотки худощавых ног. Руки волочились по траве.
— Раз-два, гоп!
Они раскачали тело, труп тяжело плюхнулся в воду. Пошли круги.
— Ну так. Все! А вы, Совяк, детям рты заткните, чтобы ни мур-мур! И точка. Теперь марш в лес и вернемся к вечеру. Никто не видел, никто не слышал. Как камень в воду!
Геня и Юзек стояли, прижавшись друг к другу, и дрожа смотрели на то место на воде, куда упало тело.
— Слышали, что господин объездчик сказал? Чтобы ни звука! Ни матери, ни одному человеку, — не то убью, как бог свят убью! Марш домой! И вроде вас тут и не было! Понимаешь, Юзек?
— Понимаю.
— Так вот, запомни! А матери скажи, что я буду к вечеру.
Дети кинулись бежать к сторожке, лесники повернули к лесу. Валер направился на Темные Ямки, Совяк с Грабарчуком к Вильчнику.
