Кстати сказать, если кто хочет только помыться, я убежден, что простая вода более полезна, чем насыщенная солями и железом, которая является вяжущей, стягивает поры и образует на теле нечто вроде корки.
Но теперь я опасаюсь не только купаться, но и пить воды, ибо после длительной беседы с доктором об устройстве насоса и водоема я не уверен, не глотают ли посетители галереи минеральных вод обмывки купальщиков. У меня есть подозрение, что вода из купальни просачивается в водоем. А в таком случае ну и лакомое же питье получают ежедневно больные: питье, смешанное с потом, грязью, перхотью и разнообразными отвратительными выделениями двух десятков тел, распаренных внизу, в купальне.
Желая избежать этой грязной смеси, я наведался к источнику, снабжающему водой частную купальню на Аббей Грин. Но тут я сразу обратил внимание на странный вкус и запах воды, а расспросив кое-кого, выяснил, что, когда отрыли в этом месте римские бани{15}, нашли над ними старинное кладбище, принадлежавшее аббатству, и, по-видимому, вода просачивалась сквозь эту землю. Итак, ежели в галерее минеральных вод мы пьем отвар из тел живых людей, в частной купальне мы глотаем жидкость, пропущенную сквозь сгнившие скелеты. Клянусь богом, от этой мысли меня тошнит!
Порешив больше не пользоваться батскими минеральными водами, я не стал бы беспокоиться, если бы только мог найти для утоления жажды нечто более чистое и менее вредное; но, невзирая на ключи превосходной воды, бьющие по склонам холмов, нас окружающих, жители большей частью пользуются минеральной водой из источника, столь насыщенной селитрой, квасцами и другими минералами, что эта вода неприятна на вкус к вредна для здоровья. Впрочем, здесь, на Милшем-стрит, у нас есть дополнительный — правда, ненадежный и скудный — источник воды, текущей с холма и собираемой в открытый водоем на Круглой площади, которому угрожает загрязнение, ибо здешние жители способны швырять в него из озорства или по невежеству дохлых собак, кошек, крыс и всякую дрянь.
Ни один народ не пьет так по-свински, как англичане.
То, что именуется у нас вином, это отнюдь не сок виноградный. Это поддельная смесь из тошнотворных составных частей, приготовляемая остолопами, невеждами в составлении ядов; однако и наши предки отравлялись, и мы отравляемся этим проклятым пойлом, лишенным и вкуса и запаха. Единственные натуральные и полезные напитки в Англии — лондонский портер и дорчестерское столовое пиво, а ваш эль и джин, ваш сидр и грушовку и все виды искусственных вин я ненавижу, как адское зелье, созданное на погибель рода человеческого.
Но какое мне дело до рода человеческого? Есть у меня несколько друзей, а все остальные пусть убираются к…
Ей-ей, Льюис, моя мизантропия с каждым днем усиливается: чем дольше я живу, тем больше для меня невыносимы глупость и хитрости человеческие. Жалею, что уехал из Брамблтон-Холла. Слишком долго я прожил в уединении и не могу выносить людской суеты и наглости, а кроме того, в этих модных местах все насквозь фальшиво. Во всем, что мы едим и пьем, нас подстерегают ловушки; самый воздух, коим мы дышим, полон заразы. Даже спать мы не можем, не рискуя заразиться. Я говорю «заразиться» — ведь здесь сборище больных, а вы не станете отрицать, что многие болезни заразительны, даже чахотка очень заразительна. Когда кто-нибудь умирает от чахотки в Италии, кровать и постельное белье уничтожают, остальные вещи выносят на свежий воздух, помещение белят заново, прежде чем в нем поселится другое человеческое существо. Вы должны признать, что легче всего зараза прилипает к одеялам, перинам и тюфякам и дольше всего в них гнездится. Черт возьми! Откуда я знаю, какие несчастные создания обливались потом в постели, в которой я теперь лежу? Удивительно, как это вы, Дик, не надоумили меня послать за моими собственными тюфяками? Разумеется, не будь я ослом, я не нуждался бы в таком напоминании. Всегда мне на ум приходит какая-нибудь мысль, которая рисует меня в невыгодном свете и приводит в расстройство мои чувства. А потому переменим тему.
У меня есть другие причины сократить свое пребывание в Бате.
Вам знаком нрав моей сестры Табби; если бы мисс Табита Брамбл не была мне сестрой, я, поверьте, счел бы ее самой… Но она нашла способ завоевать мое расположение, или, вернее, была обязана им предрассудку, каковой обычно называется «узы крови». Так вот эта любезная девица затеяла любовную игру с ирландским баронетом шестидесяти пяти лет. Зовут его сэр Улик Маккалигут. Говорят, что он голодранец, и я думаю, кто-то ввел его в заблуждение касательно ее богатства. Как бы там ни было, но отношения их весьма забавны, и о них уже начинают шептаться.
Что до меня, то я не собираюсь вмешиваться, пусть поступает, как ей вздумается, хотя я и найду способ открыть глаза ее воздыхателю на тот предмет, каковой он главным образом имеет в виду. Не думаю, впрочем, что ее поведение может служить достойным подражания примером для Лидди, которая также привлекает внимание повес в залах Бата, а Джерри мне сообщил, что он подозревает одного статного парня, племянника баронета, в замыслах овладеть девичьим сердцем. Посему я не спущу глаз ни с нее, ни с ее тетушки и, буде положение станет серьезным, разом все изменю. Можете вообразить, сколь это приятное занятие для такого человека, как я, иметь на своем попечении подобных особ!
Но довольно! До следующего раза вы больше не услышите ни одного брюзгливого слова от вашего
М. Брамбла.
Бат, 28 апреля
Сэру У откину Филипсу, баронету,
Оксфорд, колледж Иисуса
Дорогой баронет!
Я полагаю, не правы те, кто жалуется, будто Бат — слишком узкая арена, на которой разыгрываются одни и те же скучные сцены. Напротив, меня очень удивило, что такое местечко изобилует столь разнообразными развлечениями. Даже в самом Лондоне не найдешь увеселений, подобных коим нельзя было бы отыскать в Бате, в дополнение к тем, какие можно найти только в этом городке. Здесь, к примеру, можно ежедневно наблюдать самых достопримечательных людей. Их можно увидеть в натуральном виде, без всяких прикрас, сошедшими с пьедестала, без масок, созданных искусством или притворством.
Здесь мы найдем министров, судей, генералов, епископов, прожектеров, философов, остроумцев, поэтов, актеров, аптекарей, уличных музыкантов, балаганных шутов. Если пробыть здесь долго, непременно встретишь близкого приятеля, которого не ожидал увидеть никак, а для меня нет ничего более приятного, как эти неожиданные встречи. В Бате можно найти еще одно своеобразное развлечение благодаря тому, что здесь в публичных залах смешиваются представители всех сословий без различия положения и состояния. Дядюшка это осуждает, ибо видит в этом чудовищное смешение самых разнообразных убеждений, пошлую толпу, шумную и наглую, не соблюдающую приличий и непочтительную. Но этот хаос нравится мне весьма.
На вчерашнем бале я очень позабавился, увидев, как церемониймейстер торжественно провожает на почетные места престарелую Эбигейл{16}, надевшую на себя платье, которое уже перестала носить ее госпожа; мне кажется, церемониймейстер принял ее за графиню, только что прибывшую на воды.
Бал был открыт шотландским лордом с мулаткой, богатой наследницей с острова Сент-Кристофер{17}, а нарядный полковник Тинзел весь вечер танцевал с дочерью известного торговца скобяными товарами из Саутуорка в Лондоне. Вчера утром в галерее я видел, как владетельница поместья из Уэппинга, страдающая одышкой, протискивалась сквозь группу пэров, чтобы приветствовать своего поставщика бренди, стоявшего, опираясь на костыли, у окна, а какой-то параличный законник с Шу-лейн, волоча ноги по пути к стойке, лягнул прямо в голень английского канцлера, покуда его лордство в коротком парике пил воду у источника. Удовольствие, каковое я получаю от наблюдения подобных сцен, я могу только объяснить тем, что они сами по себе очень забавны и усугубляют смехотворность жизненной комедии, которой я решил наслаждаться как можно дольше.
Все эти нелепости, от которых хандра моего дядюшки усиливается, вызывают у меня смех. Дядюшка подобен человеку, лишенному кожи, который не может выносить ни малейшего прикосновения, чтобы не отпрянуть. Для другого — щекотка, для него — мучение, однако же и у него бывают светлые минуты, когда рассудок, можно сказать, у него проясняется и он веселится вовсю.
Право же, я никогда не видел второго такого ипохондрика, которого столь заражало бы хорошее расположение духа другого человека. Он самый смешливый мизантроп, которого я встречал. Удачная шутка, а не то какой-нибудь забавный случай заставляют его хохотать без удержу даже во время приступов хандры, а когда припадок смеха проходит, он проклинает свою собственную глупость. В обращении с людьми чужими он не проявляет никаких признаков возбуждения, желчен он только с близкими людьми, но и с ними только тогда, когда кичем не занят. Но когда ничто внешнее не привлекает его внимания, он как бы замыкается в себе и сам себя грызет.
