Кто мог дать ему ключ к этой непостижимой загадке, кто мог растолковать ему, что это за общество, в котором человек, подобный Фредди, мог распоряжаться четырьмя или пятьюстами миллионами долларов, доверенных вкладчиками страховой компании?
Но бесполезно было и пытаться заводить с кем-нибудь серьезный разговор: всю эту неделю общество интересовалось только лошадьми. В воскресенье утром люди по дороге в церковь говорили исключительно о лошадях; а толпы зевак, собравшиеся у церковной ограды поглазеть на подъезжавших в собственных автомобилях людей и посудачить о роскошных дамских нарядах, читали во всех воскресных газетах о тех же лошадях и о дамских туалетах в дни выставки.
Кое-кто из компании вернулся в город еще в воскресенье вечером, а Монтэгю вместе с остальными гостями уехал только в понедельник утром. Он с Оливером и Элис завтракали у миссис Робби Уоллинг. А потом его нарядили в цилиндр, сюртук, модные «гетры» и повезли на выставку, где усадили в ложу Робби, в первом ряду.
Большой, покрытый опилками ипподром, на котором демонстрировали лошадей, был отгорожен решеткой и перилами от широкого прохода для зрителей.
Дальше, на возвышении в несколько футов, начинались ложи, в которых размещался весь «высший свет». Последнее время выставка лошадей стала для всех большим общественным событием. В прошлом году приехавший в Америку иностранный принц удостоил ее своим посещением, и вот теперь на ней желали побывать решительно все.
Монтэгю быстро освоился. Он с улыбкой отметил про себя, что начинает уже принимать как должное окружающую его роскошь: вышитое постельное и столовое белье, фрески, собственные автомобили и золотую посуду. Сначала ему было неловко принимать услуги белых женщин и казалось совершенно немыслимым видеть в качестве слуг белых мужчин. Но мало-помалу он стал привыкать к постоянному присутствию молчаливых лакеев, на лицах которых нельзя было прочесть ничего, кроме готовности выполнять любые его приказания. Так он, пожалуй, даже свыкнется с тем, что у лошадей коротко подстрижены хвосты, а срезанные гривы торчат, словно щетки, и лошадей обучают каким-то странным, неестественным аллюрам, и что им вкладывают мундштуки с шипами, которые терзают их и заставляют гарцевать «веселее».
На выставке были представлены беговые, упряжные, верховые, охотничьи лошади, пони для игры в поло, кровные рысаки— словом, все виды и породы, свыше сотни различных «классов» лошадей, единственным назначением которых было служить забавой этим людям; каждую из них проводили своим аллюром по кругу, и специально созданный для этого комитет давал им оценку, присуждая, в зависимости от их достоинств, синие или красные значки. Видимо, их искусственно выработанные качества очень высоко ценились участниками выставки: зрители с волнением следили за всем происходящим и встречали бурными аплодисментами завоевавших популярность лошадей-победителей. Тут установилась целая система условностей, понятных только посвященным, возник даже свой особый жаргон.
Вам, например, поясняли, что такой-то «выезд» имеет вполне «приличный», «порядочный» вид; а были и «щегольские», и «шикарные», и «отменные» выезды.
Но в сущности лошади играли на выставке лишь второстепенную роль. Монтэгю очень скоро понял, что вся эта церемония была скорее выставкой туалетов высшего света. В течение шести или семи часов широкий проход перед ложами буквально был забит толпой; и все эти люди лишь изредка посматривали на арену, зато они почти не отрывали глаз от лож. В основном это были представители средних классов.
Неудовлетворенные своей судьбой, миллионы таких людей в течение всего года были вынуждены довольствоваться лишь описанием жизни «избранного общества»; и вот им представился случай собственными глазами увидеть это общество, да еще разодетым в самые роскошные туалеты. Здесь был весь grand monde [9], восседавший в нумерованных ложах, и в программах было точно указано, кто в какой ложе будет сидеть, так что их сразу можно было узнать. Десять тысяч человек приехало в Нью-Йорк из других городов с единственной целью — хоть одним глазком взглянуть на них.
Женщины, которые жили в меблированных комнатах и сами себя обшивали, пришли сюда, чтобы «схватить» последний крик моды. С этой же целью съехались сюда и все портнихи и портные столицы. Явились репортеры «светской хроники» с блокнотами в руках; и на следующее утро подражатели высшего света могли прочесть примерно следующее: «На миссис Чоунси Винэбл было прелестное платье-костюм розовато-лилового цвета с облегающим фигуру коротким жакетом, отделанным шелковой тесьмой и кружевной вставкой. Шляпа в тон платью была отделана тюлем того же и оранжевого оттенков и перьями паради. Черно-бурая лиса завершала туалет».
Заметки в таком духе появлялись лишь в более солидных столичных газетах, что же касается «желтой» прессы — ее страницы заполняли целые дискуссии относительно костюмов и платьев, написанные «экспертами», и целые полстраницы занимали фотографии привлекавших всеобщее внимание светских модниц.
Пока Монтэгю сидел в ложе, беседуя с миссис Уоллинг, по крайней мере полдюжины фотографов щелкали аппаратами, а какой-то молодой человек с альбомом для зарисовок уселся прямо перед ложей и преспокойно принялся за работу. В таких случаях чувства светской дамы преломлялись в трех различных аспектах: первое — предназначенное для публики — чувство пренебрежительно-скучающего равнодушия; второе—для друзей — чувство бурного, но беспомощного негодования; и, наконец, третье — которое она действительно испытывала — чувство ликующего торжества над соперницами, фотографии которых не появились и описания туалетов не печатались в газетах.
Это был подлинный парад туалетов светских дам. Желающие занять в нем надлежащее место должны были за одну только неделю потратить по меньшей мере десять тысяч долларов на свои наряды. Совершенно необходимо было иметь на каждый день хотя бы по два платья: вечернее и дневное; а некоторые любительницы разнообразия переодевались по три-четыре раза и очень этим гордились,—таким дамам необходимо было обзавестись для выставки по крайней мере двумя дюжинами новых платьев. И, разумеется, к каждому платью, требовались соответствующие шляпа, туфли и перчатки.
Накидки из ценнейших мехов в тон туалету обычно были небрежно переброшены через барьеры лож, а по вечерам здесь сверкал целый фейерверк драгоценных камней.
Скромные на вид жемчужные серьги миссис Вирджинии Лэндис стоили, как она сама сообщила газетным репортерам, двадцать тысяч долларов; на других двух дамах были бриллиантовые безделушки стоимостью в четыреста тысяч долларов. Обеих дам охраняли специально для этого нанятые сыщики, которые вертелись в толпе, не спуская с них глаз.
Не следует, однако, думать, что лошади не представляли большой ценности, только потому, что им уделяли мало внимания. Так, например, за четырех вороных жеребцов, запряженных цугом, человек, который управлял ими, заплатил сорок тысяч долларов. Здесь были лошади-экспонаты, стоившие по сорок тысяч долларов каждая.
По скромным подсчетам, некоторые выставочные «конюшни» оценивались по крайней мере в полмиллиона долларов. Разумеется, кроме выставок и разведения породы, эти лошади ни к чему больше не были пригодны. Многие из них выводились из конюшни только для тренировки на треке. А кареты, громоздкие, огромные, нигде, кроме выставки, не находили себе применения; даже когда требовалось переправлять их с места на место, их чаще всего на чем-нибудь транспортировали.
Здесь были также и люди, для которых основной целью жизни стало получение призовых значков.
У них были специальные имения для лошадей и частные выставочные манежи. Как раз к такой категории людей принадлежали Робби Уоллинг и Чоунси Винэбл. Прошлым летом один из представителей семьи Уоллингов переправил через океан целую выставочную конюшню, чтобы показать лондонскому обществу, что такое настоящий конский спорт.
Под наблюдением эксперта и двенадцати помощников он повез туда двадцать или тридцать лошадей, шестнадцать различных экипажей, две огромные кареты и целую тонну упряжи и различного снаряжения. Все это добро совершенно заполонило палубу парохода, и экспедиция облегчила этого человека на шестьсот тысяч долларов.
Робби весь день провел на ринге с тренерами и лошадьми, а Монтэгю сидел в его ложе с миссис Уоллинг. В ложу устремлялся непрерывный поток посетителей, чтобы поздравить миссис Робби с одержанными победами и заодно посочувствовать миссис Чоунси Винэбл в связи с испытаниями, которые постигли се мужа — несчастную жертву ревностного прокурора.
Из разговоров посетителей Монтэгю заключил, что выставка страдала одним серьезным недостатком: слишком широкой доступностью для всякой публики, причем не было никакой возможности воспрепятствовать нежелательным лицам принимать в ней участие.
