— Имею честь представиться, — сказала она, повернувшись на высоких, тонких каблуках, — Эдже Баренбойм.
Сендер смущенно оглядывал темную в сумерках исхода субботы комнату, в которую через слуховое окно заглядывало множество труб и крыш, и не знал, что сказать. Он впервые был в таком доме, впервые встретился с такой девушкой. Он даже не знал наверняка, красива она или уродлива. Еще меньше он знал, как с ней говорить. В растерянности он стал разглядывать поблекшую фотографию еврея в ермолке и с носом картошкой среди густых зарослей бороды и пейсов.
— Это мой папочка, мир праху его, — сказала девушка. — Он не хотел фотографироваться. Он был шойхетом. Фотограф подловил его, когда он не видел.
— Видный мужчина, — произнес Сендер и добавил для приличия «не сглазить бы», не зная, что о покойных так говорить не принято.
— Не стану себя хвалить, — сказала девушка, поддерживая по-женски грудь рукой, — но я вылитая копия папочки, мир праху его. Откушаете чего-нибудь?
Вдова в старомодном, еще со своей свадьбы, платье принесла стакан субботнего чая и заговорила вдовьим голосом:
— Разумеется, кабы мой муж, мир праху его, был жив, я бы выдала мою дочь за ученого. Но раз уж Бог наказал меня, стало быть, так суждено.
При этом она уронила слезу.
Девушка посмотрела на нее испуганными черными глазами.
— Хватит, хватит плакать, мама! — рассердилась она. — У нас ведь мужчина в доме.
Вдова продолжила говорить плачущим голосом. Она рассказала, как была счастлива с мужем-шойхетом, и кивнула головой в сторону дочери.
— Если бы он знал, — она показала на фотографию, — что нашей дочери придется работать в бакалейной лавке, таскать коробки…
Вдова хотела было еще поплакаться, но дочь взглянула на мать испуганными черными глазами, и та забилась в угол, откуда послышался слезливый распев ее субботних тхинес[39]. Девушка все пододвигала Сендеру синюю тарелку с угощением.
— Вы ничего не откушали, — говорила она, — это нужно непременно попробовать.
Сразу после окончания субботы синюю тарелку разбили. Свадьбу назначили через месяц.
— К чему откладывать в долгий ящик? — сказал ребе из Ярчева, написав тноим. — Тебе же не тринадцать[40], Сендер.
Сендер во всем слушался ребе, как обещал. Он собрал для невесты гардероб и постельное белье, купил ей подарки. Даже деньги на талес, который должна была купить родня невесты, Сендер дал из своего кармана. Для матери невесты он заказал новый парик и платье на свадьбу.
Когда все было готово, Сендер заглянул к своему соседу-фельдшеру Шае-Иче, у которого стригся, а заодно и лечился, если вдруг что-то случалось в его холостяцкой жизни. Шая-Иче бросил недобритым какого-то парнишку и завел Сендера в свою темноватую смотровую, полную бутылочек с разноцветными жидкостями, блестящих щипчиков и пинцетов. Он надел пенсне на свой длинный нос, достававший кончиком чуть не до выпяченной толстой нижней губы, и ехидно усмехнулся.
— Подхватил от тети Любы, а, Сендерл? — спросил он не без удовольствия. — Ну ничего, дело житейское… Тебе не впервой. Посмотрим, что мы можем сделать…
Он говорил о себе во множественном числе и щекотал Сендера под бок.
— Реб Шая-Иче, — перебил его Сендер, — у меня ничего не болит. Просто я женюсь на честной девушке и хочу знать, можно ли мне. Вы же знаете меня, реб Шая-Иче, так скажите.
Шая-Иче перестал посмеиваться и занялся осмотром обширной Сендеровой плоти.
— Хоть с раввинской дочерью под хупу, — сказал Шая-Иче. — Уж поверь мне.
И Сендер пошел снимать свадебный зал, самый красивый в округе. У ближайшего печатника он заказал пригласительные билеты с тисненой золотой надписью и двумя целующимися голубками. Еще он заказал у портного новый сюртук, солидный и красивый, как подобает приличному жениху. Но его все что-то беспокоило. Хасидский дом; плачущая теща, которая вечно поминала своего мужа-шойхета; невестино хасидское семейство: бородатые набожные евреи, пересыпавшие свою речь словами святого языка, их жены, с чьих уст не сходило имя Божие, и, прежде всего, сама невеста, которой он в отцы годился и которая смотрела на него большими, черными, испуганными глазами, словно она только что узнала какую-то поразительную новость, — все это лишало его покоя, пугало и держало в напряжении.
— Хотел бы я, чтобы все уже закончилось, — признавался он своим друзьям-скототорговцам.
3
Всю долгую зимнюю ночь, чуть ли не до рассвета, продолжалась Сендерова свадьба в ярко освещенном свадебном зале «Венеция».
Перед этим Сендер, одетый в новый сюртук, несколько часов просидел дома, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, явятся двое шаферов невесты, чтобы отвести его в свадебный зал. Хоть до зала было рукой подать, они велели Сендеру взять дрожки, так как жениху не пристало идти пешком.
— Ну, жених, готовься. Скорее, скорее, времени нет, — по-родственному подгоняли его два еврея в атласных капотах и бархатных картузах, хотя они сами заставили себя долго ждать.
Сендер уселся на дрожки между обоими хасидами, таких у него в свойстве еще не бывало. А те не переставали твердить ему об иудаизме, законах жениховства, обычаях, и все это — на чуждом, пересыпанном словами святого языка диалекте, который Сендер едва понимал. Они хотели знать, постился ли он хотя бы в день своей свадьбы, приготовил ли он себе китл, вдел ли он цицес в талес. Они также хотели посмотреть, достаточно ли, согласно закону, гладко, кругло и тяжело обручальное кольцо. К тому же они ужасно торопились, сами не зная почему. Сидя на дрожках, они все время вскакивали с места.
— Ой, беда, опоздаем, опоздаем, — ворчали они, — вот увидишь…
Зажатый между двумя хасидами, Сендер совсем приуныл. Он боялся рот раскрыть, чтобы не сказать чего не следует, чтобы у него не вырвалось дурное слово.
Еще большее уныние охватило Сендера, когда эти двое взяли его под руки и торжественно повели в свадебный зал вверх по лестнице, гладко затянутой красным плюшем.
— Мазл-тов, жених, в добрый час, шолем-алейхем! — встречали его бородатые евреи в тонких атласных и шелковых капотах, протягивая ему свои мягкие слабосильные руки. Бадхен сразу же взял его в оборот, осыпая как из мешка цитатами из Писания.
Со стороны Сендера почти никого не было. Родители его давно умерли. Никакой родни в чужом городе, где Сендер начинал мальчиком на побегушках в забегаловке и выбился во владельцы ресторана, у него не было. Многих из своих товарищей он не решился пригласить, чтобы они не натворили чего-нибудь неприличного, когда выпьют лишнего. Да и у скототорговцев не было ни малейшего желания отираться среди «атласных капот», которые думают, что весь мир принадлежит им, и смотрят на всех сверху вниз. Со стороны невесты кружился целый хоровод: всё новые и новые невестины родственники подходили к жениху, разглядывали его с ног до головы и бормотали:
— Это жених? Ну что ж, пусть так, лишь бы в добрый час…
Сендер все время краснел, как мальчик, слушая слова благочестивых евреев. Родственницы невесты, женщины в завитых париках, увешанные украшениями, аристократично вздергивали подбородки, покачивали серьгами в ушах и надувались как индюшки оттого, что их родственницу просватали за человека из простых.
— Наверное, так на роду было написано, — бормотали они тонкими губками, — что ж, в добрый час…
Особенно Сендера допекли дядя и тетя невесты, богатые и уважаемые люди, гордость семьи. За несколько недель своего жениховства он наслушался разговоров о дяде Шмуэл-Лейбе и о тете Песеле. Этот дядя Шмуэл-Лейб, жирный, толстопузый, вальяжный человек, гордец и аристократ, не пожелал дать ни гроша на свадьбу, зато теперь совал свой нос во все подробности торжества и заполнял собой весь зал. Дядю во всем поддерживала его высокая, сухощавая жена, ни на минуту не отнимавшая лорнет от красных заплаканных глаз. Пришли они поздно, последними, как и подобает аристократам. Клезмеры встретили их с помпой. Бадхен рассыпался перед почетными гостями в комплиментах и хвалебных куплетах. Реб Шмуэл-Лейб, не раздумывая, уселся рядом с женихом во главе стола, как будто это место предназначалось именно ему, и немедленно учинил Сендеру допрос с пристрастием.
— Ну ладно, Сендер, — медленно произнес он, взвешивая каждое слово как золотую монету, — ты, как я полагаю, человек неученый. Но хоть соблюдающий?
И, не дожидаясь ответа, он принялся снова задавать вопросы. Он хотел знать, достаточно ли кошерен ресторан Сендера, соблюдает ли Сендер субботу, накладывает ли тфилн каждый день, обращается ли он при случае с вопросами к раввину и разбирается ли хоть немного в иудаизме.
— Ты должен знать, жених, что твой тесть, мир праху его, был не абы кем, а шойхетом и благочестивым евреем…
