Джон подошел ближе. Армоль держал в руках нечто похожее на большое деревянное блюдо. Потом Джон увидел, что у многих мужчин были такие же блюда. Только у одних побольше и напоминали подносы, а у других — просто крохотные деревянные мисочки. Меж людей сновали собаки. Они вели себя удивительно тихо, не лаяли, не рычали, словно понимали значение священного обряда.
Орво Джон узнал с трудом. Старик был одет в длинный замшевый балахон светло-коричневого цвета, увешанный множеством полосок из цветных тканей, кисточками белой оленьей шерсти, тонкими кожаными нитями с бусинками на конце, с колокольчиками, медными и серебряными монетами. На спине болтался снежно-белый горностай с черным кончиком хвоста.
Орво говорил, обратив лицо к морю. Речь, по всей видимости, предназначалась богам, потому что люди не слушали старика и, в свою очередь, иногда перебрасывались между собой словами. Произнеся несколько слов, Орво брал у стоящего поблизости блюдо или миску, черпал горсть священной еды и бросал на Восход, на Закат и на Север, Юг. Собаки осторожно подбирали жертвоприношения и безмолвно следовали за стариком.
На снегу лежали три байдары. Орво медленно обошел каждую из них. Возле носа он останавливался и подолгу бормотал, прикасаясь руками к пересохшей моржовой коже. Иногда он повышал голос, но как ни прислушивался Джон, он не мог разобрать ни одного слова. Порой ему казалось, что Орво говорит на каком-то ином языке, а не на чукотском.
Среди взрослых находились и мальчишки. Они были преисполнены важности и чинно следовали за процессией, которая обходила байдары. Высокое небо, дальние темные скалы, подсиненные далью, неподвижная, словно прислушивающаяся к молитвам тишина, все это неожиданно для Джона подействовало на него, и он с болью в груди вспомнил воскресную проповедь в Порт-Хоупской церкви, нарядных прихожан и торжественное, проникающее в самые сокровенные глубины души, пение органа.
Джон с юношеских лет не признавал бога и не ходил в церковь. Отец считал, что каждый человек имеет право жить так, как хочет, и не должен мешать другому. Родители Джона ходили в церковь, но Джон сильно подозревал отца в том, что тот не верит в бога и посещает воскресное богослужение только потому, что было так принято.
А здесь, на берегу Ледовитого океана, Джону вдруг захотелось войти в прохладный полумрак собора и вместо этого бездонного неба увидеть купол и радужную пыль, пляшущую в разноцветных солнечных лучах, льющихся через цветные витражи.
Разговор с богами закончился. Орво обратился к людям. Мальчишки, подставив подолы, обходили тех, кто держал в руках блюда с жертвенным угощением. Наполнив подолы, ребятишки наперегонки кинулись к своим ярангам, чтобы обрадовать своих матерей и сестер остатками с божественной трапезы.
Токо заметил Джона и что-то сказал Орво, кивнув в его сторону. Старик поманил Джона.
— Скоро спустим байдары в море, — с радостью в голосе произнес Орво. — Смотри туда, — он показал на покрытое снегом и торосами море. — Смотри выше, на небо. Видишь темную полосу? Это чистая вода отражается. Далеко еще, но задует добрый южак, и море станет ближе к Энмыну…
— И за тобой придет корабль, — добавил Токо.
— Ну, пока придет корабль, я еще с вами похожу на охоту, а глядишь, и моржа застрелю, — весело ответил Джон.
Вокруг них столпились люди. Джон с любопытством заглянул в одно из блюд. К его разочарованию, пища богов ничем не отличалась от человеческой. Это были кусочки вяленого оленьего и нерпичьего мяса, аккуратно нарезанные кубики сала, какие-то травы. Орво набрал в свою заскорузлую ладонь жертвенного угощения и протянул Джону.
— Теперь мы перенесем байдары к морскому берегу и плотно обложим снегом, — громко чавкая, объяснял он Джону. — Солнце понемногу будет топить снег, а вода смочит кожу. Она станет мягкая и упругая. А когда байдары будут готовы, лед уйдет с наших берегов…
— Но как вы узнаете, когда именно надо спускать байдару? Почему не вчера, не завтра, а именно сегодня?
— Это очень просто, — улыбнулся наивному вопросу Орво. — Ровно через шесть дней, как изнутри на заструге, с той стороны, что глядит на солнце, появляются тонкие ледяные иголки…
Джон продолжал допытываться:
— А осенью, когда еще нет сугробов, как угадать день, что довольно плавать по морю?
— Это и ребенок знает, — засмеялся Орво. — Когда созвездие Одиноких Девушек[14] станет наискось от Песчаной Реки.
— Ясно, — уверенно сказал Джон, не желая выглядеть перед чукчами невеждой, хотя ровным счетом ничего не понял.
Шагая к ярангам вместе с Токо, он думал о том, что этот народ далеко не так прост, как ему показалось вначале. У них и свой календарь, и свое представление о движении небесных светил. А что касается медицины и хирургии, тут остается только восхищаться. Джон усмехнулся про себя, вспомнив, с каким недоверием он отнесся к шаманке, спасшей его от верной смерти, вспомнил он и о том, как путал Токо с Армолем и как все чукчи Энмына казались ему на одно лицо. Да, у них была своя культура, приспособленная к выпавшим им на долю суровым условиям. Эти люди сумели сохранить все лучшие человеческие черты там, где не всякий зверь мог бы выжить…
Джон поглядел на Токо и попытался представить его в другой одежде, в другой обстановке. Он посадил его в Порт-Хоупском католическом соборе, одетого в вельветовый жакет, в брюках, башмаках и в белом воротничке. Но получилась такая нелепая и смешная картина, что он не смог сдержать улыбку.
— Весело тебе? — спросил Токо.
— Скажи мне, — обратился к нему Джон, — ты бы мог жить в другом месте?
— В каком другом? — не понял Токо.
— Например, в той земле, откуда я родом.
Токо молча шагал. Вопрос был задан всерьез, и надо было ответить на него основательно.
— Если не будет ничего другого, — медленно произнес Токо. — Когда нельзя найти другого выхода. А может быть, и не выжил бы.
— Ну почему же? — возразил Джон. — Вот я ведь живу на вашей земле.
— Потому что у тебя есть надежда, что ты вернешься, — ответил Токо. — Ты здесь как в гостях. Придут корабли, увезут тебя на теплую родную землю, к родным и близким. Пройдет время, и твоя жизнь здесь будет тебе как смутный сон. Знаешь, бывает такой сон, который плохо помнишь… Сон в начале тумана…
— Сон в начале тумана? — переспросил Джон и, подумав, возразил: — Нет, того, что я здесь пережил, я никогда не забуду… Токо, я хотел спросить тебя: что бы ты сказал, если бы я навсегда решил остаться с вами, на вашей земле?
— Ты бы мог жить и с нами, — задумчиво ответил Токо, — но у тебя есть надежда возвратиться, и у ближних твоих она тоже не пропала. Потом, быть может, ты вернешься к нам. Нам нужна дружба с белыми, потому что они знают и умеют больше нашего. Они выдумали такие вещи, которые облегчают жизнь человеку.
— Я боюсь, что общение с белыми людьми, кроме дурного, ничего не принесет вашему народу, — жестко произнес Джон.
— Вот сколько я ни общаюсь с тобой, а ничего плохого от тебя не слышал, — с улыбкой ответил Токо.
В чоттагине пылал костер. Пыльмау натаяла снежной воды и подала Джону для умывания. Двумя короткими деревянными держалками, заменявшими пальцы, Джон взял чистую белую тряпочку, намочил в воде и несколько раз обтер лицо. Умылся и Токо, обретший эту привычку от своего белого друга.
После умывания мужчины принялись завтракать.
11
— Нужен лахтак, — все чаще повторяла Пыльмау, обращаясь к мужчинам. — Ничего нет на подошвы. Если не добудете лахтака, босыми будете ходить.
Охотники уходили на припай. Долгожданный южный ветер заблудился в других краях, и лед прочно держался у скалистых берегов.
Полетели утиные стаи через дальнюю косу.
Токо разбудил Джона ранним утром. Они позавтракали холодным нерпичьим мясом. На дорогу Пыльмау положила им в кожаный мешок несколько кусков вареной нерпятины. Джон удивился и спросил:
— Как же так — еду берем? А в море идем — маленького кусочка не можем прихватить.
— Таков обычай, — ответил Токо. — На утиную охоту запас еды берем, а в море — грех.
— А не думаешь ли ты, что некоторые ваши обычаи попросту мешают вам жить? — спросил Джон, помогая запрягать собак.
— Есть такие правила жизни, что одному человеку мешают, зато всем вместе нужны, — глубокомысленно ответил Токо, отбив охоту у Джона к этому разговору.
Дорога шла берегом моря. Джон и Токо выехали далеко не первыми — на снегу уже образовалась накатанная полозьями дорога. Приближаясь к проливу Пильхын, охотники нагнали нарты. Армоль прихватил с собой младших братьев. Мальчишки держали на коленях эплыкытэты[15] и перебирали костяшки из моржовых зубов. Они с улыбкой смотрели на Джона, увешанного двумя эплыкытэтами.