бросил гость.
- Только тогда, - простодушно ответил Гиргилевич, не заметив скрытой в вопросе подковырки.
- Но в чем же заключалась перемена? - допытывался Катилина.
- Прежде всего,- продолжал мандатарий,- он созвал всех своих служащих и объявил коротко и ясно, что с этих пор велит им обращаться с крестьянами самым мягким образом и всякий, кто допустит хоть малейшую несправедливость, будет уволен…
- Без снисхождения, вот так-то,- заключил Гиргилевич, который все живее участвовал в разговоре.
Мандатарий досадливо отмахнулся, как бы требуя прекратить это постоянное вмешательство, и продолжал:
- Затем…
- Затем? - прервал его на этот раз Катилина, по всей видимости нарочно.
- …он созвал крестьян из всех деревень и заявил им торжественно, с непривычной для него добротой и мягкостью, что отныне он будет обращаться со своими подданными совсем по-другому. «С этих пор,- сказал он,- я не господином хочу вам быть, но отцом и братом. Все доброе, что я раньше для вас делал, я и впредь делать намерен, но от прежней моей строгости, заверяю вас, не останется и следа».
- Кабы только это,- снова вмешался Гиргилевич,- но одновременно он огласил крестьянам и тот наказ, что мы от него получили, и велел им в случае малейшей несправедливости обращаться с жалобой прямо к нему, вот так-то.
- Можете себе представить,- подхватил мандатарий,- как мужики поразинули рты, услышав такое. Вначале они сами себе не поверили, только оглядывались по сторонам, онемев от изумления, но окончательно они обалдели, когда, желая делом доказать свои новые принципы, их неожиданно преображенный господин отпустил им все недоимки и задолженности, весь просроченный оброк, все причитавшиеся с них поставки хлеба, подати, да еще выдал из своих погребов по кварте водки на каждого.
- И Оланьчуку тоже? - полюбопытствовал Катилина.
- О, тот после первого же своего крещения пропал без вести, но барин о нем даже ни разу не спросил, сделал вид, будто забыл о том происшествии.
Катилина проявлял к рассказу все больший интерес, он даже покинул свое удобное место на кушетке и придвинулся поближе к рассказчику.
Мандатарий заулыбался от удовольствия.
- Поначалу мы думали,- заговорил он, помолчав,- что это только очередное безумство, но оказалось, перемена была искренней и глубокой. Староста переменился во всем до неузнаваемости. Он уже не гонял со своими казаками из деревни в деревню, а чаще сидел у себя в усадьбе, запирался в своей комнате и выписывал из Львова различные книги.
- И, наверное, помирился с братом? - спросил Катилина
- О нет,- живо возразил мандатарий,- как можно было понять из слов, вырвавшихся у него в горячке,- добавил он тише,- ненависть братьев имела основания. Дело, как видно, было в Ксеньке.
- Какой Ксеньке?
- Как какой? Разве я не упоминал о Ксеньке? - вскричал мандатарий, выпучив глаза.
- Ни словечком.
- Возможно ли? Ну и олух же я! - сам себя выругал судья,- да ведь это самое главное! С этого надо было начинать.
- Не беда, охотно послушаем в конце.
- Должен сказать,- улыбнулся с состраданием мандатарий,- что панич влюбился, когда ему было двадцать два года.
- В Ксеньку?
- В Ксеньку, самую красивую девку в имении Жвирских.
- В дочку Грица Сылозуба, эконома в Соломках, - дополнил Гиргилевич.
- Барин где-то случайно ее увидел,- продолжал рассказчик,- и она сразу же ему приглянулась. И недаром - красивая была бестия, черт бы ее побрал,- мандатарий и хвалил на свой особый манер.- Но…
- Но? - нетерпеливо спросил Катилина, которого безмерно занимал этот новый, любовный сюжет.
- На всем земном шаре не было большей ветреницы, разрази ее гром. Вскружила головы всем парням в моем доминиуме. Из-за нее три самых богатых парубка не захотели откупиться от рекрутчины,- добавил он с тяжким вздохом незабытого и неизжитого огорчения.
- К черту рекрутчину,- недовольно прервал его Катилина.- Стало быть, в нее влюбился молодой староста?
- Как кот сало полюбил, вот так-то,- вставил эконом и свое сравнение.
- А она что же?
- Ей, понятно, льстило, что старший панич, которого все так боялись, глаз с нее не сводит, и она в свою очередь обольщала его как могла.
- Вот так-то,- подтвердил Гиргилевич, взмахнув для убедительности рукой
- Вскоре дошло это до усадьбы. Супруга старосты попробовала было сделать пасынку внушение, но помогло оно как мертвому припарки. Ничего не добилась. Тогда она решила, хоть и поздновато, взяться за Ксеньку, однако панич помешал ей и в этом, отправив девку в соседнее поместье Деминцы, где солтысом был дядя его любимца Кости Булия. Там мачеха не могла уже ее достать, а панич наезжал туда каждый день, никого не опасаясь.
- Наезжал, да недолго, - вмешался эконом.
- Что же случилось?
- Ксения неожиданно исчезла без вести.
- Ее похитила мачеха старосты? - воскликнул Катилина.
- Еще что! Сама сбежала, вот так-то.
- Девке, конечно, нравилось, что панич за ней ухаживает, но только там, где этот панич был хозяином и всем внушал страх; в новом же убежище очарование его пропало, она видела перед собою только лицо его - некрасивое и немилое. Так что вся эта история ей быстро опротивела, и в один прекрасный день она собрала свои пожитки и поминай как звали.
- А какое участие принимал во всем этом братец?
- Говорят, что когда старший панич возвращался из Деминец одной дорогой, пан Зыгмунт поспешал туда другой, и что Ксенька по его как раз настоянию покинула свое пристанище и перебралась к леснику во владениях дяди, брата его матери, где младший панич проводил по несколько месяцев в году.
- И как же отнесся к этому старший?
- В первое время чуть с ума не сошел, но через несколько недель кое-как опамятовался.
- Если он искренне любил ее,- пробормотал Катилина, скорее самому себе,-
