провал в стене, угадывалось: отливки тяжелые, из металла.
В подвале стало вовсе жарко и душно.
Видя, что женщина принялась за работу, Лёдя вытерла пот со лба, захватила лом, лопату и пошла к элеватору. Обила, как вчера показал ей мастер, лоток, потом взялась подгребать землю, просыпавшуюся с транспортеров на пол. Она была вязкая, тяжелая, и Лёдя с ужасом подумала: а что, если до конца смены не хватит сил?
Но самым страшным была не работа, а жара, чадная духота, скрежет и бесконечный грохот. От них делалось дурно. Кружилась голова, на зубах хрустел песок. По спине стекал пот, и одежда прилипала к телу. А с транспортеров на голову, на плечи падала и падала жирная формовочная земля, и противно было дотронуться до лица. Вместе с этим росло и крепло какое-то недоброе, упрямое чувство. Оно, как ни странно, придавало Лёде силу. И когда перед обеденным перерывом к ней подошла женщина, которая, видимо, наблюдала за ней, и молча принялась пособлять, Лёдя кольнула ее рассерженным взглядом.
— Я сама… Уйдите!..
Скверно получилось и потом.
Когда Лёдя после гудка поднялась в цех, она чуть не наткнулась на кряжистого ладно скроенного хлопца в кепке с оторванным козырьком, которая поэтому была похожа на берет. Хлопец приветливо усмехнулся Лёде, подмигнул и, заигрывая, бросил в нее комочком земли. «Это что еще такое? Хулиган!» — вспыхнула и без того обиженная на всех Лёдя и со стыдом увидела вытянувшееся от удивления лицо парня.
— Не связывайся, Прокоп! — позвал его долговязый, сутулый товарищ.— Не видишь — фифа с панскими замашками?
Домой Лёдя вернулась вконец измочаленная. Запавшие, в синих кругах глаза смотрели, как после болезни. Арина, встретив дочку, ахнула, всплеснула руками.
— Боже, что с тобой? — запричитала она. Но, перехватив сердитый взгляд мужа, который вытирал у порога ноги о рубчатый резиновый половичок, смолкла. С опаской, будто делая недозволенное, провела дочку к умывальнику и только там, обняв, тихонько заплакала.
— Тяжко, Ледок?
— Нормально, мама. Люди ведь работают,— коротко ответила она, освобождаясь из объятий.
— А у меня день-деньской Урал из головы не выходил. Турнепс мерзлый, вялёнки. Нас знаешь, как там звали? Не эвакуированными, а выковырованнымн. Эх, доченька, доченька!..
Арина улыбнулась сквозь слезы и вытерла их. Подождав, пока Лёдя вымылась, снова засеменила вслед — на кухню.
— Опять за свое? Чего ты ходишь за ней? — рассердился не на шутку Михал.— Поди, не стеклянная, не разобьется! Давай-ка обедать…
Спала Лёдя неспокойно. Что-то душило ее, наваливалось на грудь. Со всех сторон надвигалась чернота — плотная, чадная. Хотелось вскочить, закричать, но ни сил, ни голоса не было. И это страшно мучило.
Временами из черноты выплывало лицо парня в кепке без козырька или его друга — удручающее, с нагловатыми глазами, какие бывают у непреклонных, упрямых людей. То мерещился презрительно кривившийся Кашин. Лицо начальника цеха росло, приближалось почти вплотную, и его нельзя уже было видеть всё. Объятая страхом, Лёдя упиралась руками в подбородок Кашину и, стиснув зубы, пыталась оттолкнуть от себя, но это не удавалось.
— Мама! — шепотом, который чуть прорывался сквозь какую-то препону, звала она.
Но приходила не мать, а Юрий. Он помогал Лёде встать, прикрывал ее пиджаком, угощал леденцами и нашептывал ласковые слова. Затем откуда-то появлялся отец. Был он, как и сегодня, в рабочей робе, в широкополой войлочной шляпе с синими очками. Кашин и Юрий пропадали. А отец брал Лёдю за руку и, как маленькую, вел мимо формовочных машин и вагранок к плавильной печи. В печи напряженно гудело, потрескивало, под потолок от нее поднимались багрово-молочные клубы дыма. Из завалочного окна вырывалось злое красноватое пламя и вылетали стремительные искры.
— Гляди,— говорил отец.
Подъезжал тельфер с неуклюжим раздаточным ковшом. Отец — уверенный, сильный — крутил штурвал, плавильная печь таинственно накренялась, и из ее летки по желобу в ковш лилась мерцающая, как расплавленный жемчуг, лава, а из ковша навстречу ей, напоминая салют, взлетали золотые хвостатые звезды.
— Видишь,— объяснял отец,— какие они крупные и как рассыпаются веером. Значит, всё в порядке. А если б были маленькие и вырывались вверх кучно, значит в металле недостает кремния. Замечай!
Налетал ветер, чернота сызнова окружала Лёдю, и опять являлись Кашин с обиженным парнем в кепке без козырька. «Прокоп, Прокоп!» — не зная, как быть, повторяла его имя Лёдя звала на помощь мать, Юрия.
5
С чего это у них началось? Скорее всего с шутки.
Михал купил дочери подарок — карманный пульверизатор. И вот случилось так, что однажды, перед выпускными экзаменами, возвращаясь со встречи с представителями разных профессий, Юрий и Лёдя пошли вместе. Возле калитки,— Шарупичи тогда еще жили на старой квартире,— как и полагается, Лёдя с Юрием немного постояли, а на прощание она, балуясь, обдала его душистыми брызгами. Юрий засмеялся и пошел домой, ощущая нежный, весенний запах.
Духи оказались устойчивыми, и с тех пор, как только он надевал выходной костюм, запах напоминал ему калитку у дома Шарупичей, Лёдю, ее заливистый смех. А напомнив, заставлял думать, манил, обещал неизведанное. В воображении вставал Лёдин образ — тонко очерченное лицо с большими, чуть удивленными глазами; тяжелая, перекинутая через плечо коса (из тех, что опеты в песнях); стройная, неожиданно оформившаяся фигура. И тогда хотелось видеть Лёдю, глядеть на нее. Она стала сниться обольстительная, недосягаемая. Она начинала мучить.
В отношениях с девушками Юрию недоставало непосредственности, простоты. Нет, по характеру он не был стеснительным или робким, но его пугала даже мысль о возможной неудаче. Как это ему, Юрию, да придется краснеть из-за чего-то? Как это он окажется в дураках? Уж лучше, чтобы всё оставалось по-прежнему — как было.
И еще одно сдерживало Юрия. Самолюбивый, он часто сомневался и не доверял себе. Ему казалось, что у него ничего не выйдет и он будет выглядеть недотепой. Он боялся, как бы в нем не разочаровались. Считая себя не хуже Севки Кашина, завидовал ему: Севка уверенно, бесцеремонно держался с девушками, честил их подряд как распусниц, но ему, вопреки логике, почему-то везло.
— Ты попроще, попроще с ними,— поучал тот Юрия.— Они любят нахалов.
Но Юрий не мог: мешали сомнения и самолюбие.
С выпускного бала они с Лёдей опять пошли вместе. Так же, как и тогда, остановились у калитки. Но она оказалась запертой. Желая показать свою прыть и сделать для Лёди приятное, Юрий ловко перемахнул через забор и, прежде чем залаял Полкан,
