огромное уважение, хотя и поддразнивали его и разносили в пух и прах, если только удавалось нащупать уязвимое место. Как водится, они ссорились между собой и довольно ядовито дразнили друг друга, но воспитаны были хорошо и к взрослым относились уважительно.
Младший мальчик был светлый, а сложением — настоящий карманный крейсер. Физически он в точности повторял Томаса Хадсона, только в меньшем масштабе, короче и шире. Загорая, он покрывался веснушками, лицо у него было насмешливое, и вредным старикашкой он был с рождения. Но не только старикашкой, а также и чертенком. Он любил задевать своих старших братьев — была в его натуре темная сторона, которую никто, кроме Томаса Хадсона, не мог понять. Ни отец, ни сын об этом не задумывались, но они различали друг в друге эту особенность, знали, что это плохо, и отец относился к ней всерьез и понимал, откуда это у сына. Они были очень близки между собой, хотя Томас Хадсон жил с ним под одной крышей меньше, чем с остальными детьми. Этот младший мальчик, Эндрю, был отличный спортсмен — настоящий вундеркинд — и с первого же своего выезда обходился с лошадьми, как заправский лошадник. Братья гордились им, но задаваться ему не позволяли. В подвиги этого мальчугана трудно было поверить, однако его видели в седле, видели, как он берет препятствия, и чувствовали в нем холодную профессиональную скромность. Он родился каверзным мальчишкой, а казался очень хорошим, и свою каверзность подменял чем-то вроде задиристой веселости. И все-таки по натуре он был дурной мальчик, и все знали это, и он сам знал. Он просто по-хорошему держался, пока дурное зрело в нем.
Они лежали на песке вчетвером под обращенной к морю верандой: справа от Роджера — старший сын, Том-младший, по другую сторону — самый маленький, Эндрю, а средний, Дэвид, вытянулся на спине, с закрытыми глазами, рядом с Томом. Томас Хадсон промыл кисти и спустился к ним.
— Привет, папа, — сказал старший мальчик. — Ну как тебе работалось — хорошо?
— Папа, ты пойдешь купаться? — спросил средний.
— Вода что надо, папа, — сказал самый младший.
— Здравствуйте, папаша, — с улыбкой сказал Роджер. — Ну, как ваши малярные дела, мистер Хадсон?
— С малярными делами на сегодня покончено, джентльмены.
— Вот здорово! — сказал средний мальчик, Дэвид. — Поедем на подводную охоту?
— Поедем, но после ленча.
— Чудесно! — сказал старший.
— А если будет большая волна? — спросил младший, Эндрю.
— Для тебя, может, и большая, — сказал ему старший брат, Том.
— Нет, Томми, для всех.
— Когда море неспокойное, рыба забивается между камнями, — сказал Дэвид. — Боится большой волны не меньше нас. У них, наверно, и морская болезнь бывает. Папа, бывает у рыбы морская болезнь?
— Конечно, — сказал Томас Хадсон. — В большую волну груперы заболевают морской болезнью в садках на шхунах и дохнут.
— Что я тебе говорил? — сказал Дэвид старшему брату.
— Заболевают и дохнут, — сказал Том-младший. — Но откуда известно, что это от морской болезни?
— Морской болезнью они, по-моему, в самом деле болеют, — сказал Томас Хадсон. — Но вот не знаю, мучает она их или нет, когда они плавают свободно.
— Но, папа, ведь среди рифов рыба тоже не может свободно плавать, — сказал Дэвид. — У них там разные ямы и норы, куда они прячутся. А в ямы они забиваются, потому что боятся крупной рыбы, и бьет их там не меньше, чем в садке на шхуне.
— Ну, все-таки не так сильно, — возразил ему Том-младший.
— Может, и не так сильно, — рассудительно подтвердил Дэвид.
— Но все-таки, — сказал Эндрю. И прошептал отцу: — Если они еще проспорят, мы никуда не поедем.
— А ты разве не любишь плавать в маске?
— Ужасно люблю, только боюсь.
— Чего же ты боишься?
— Под водой все страшно. Как только сделаю выдох, так мне становится страшно. Томми плавает замечательно, но под водой ему тоже страшно. Под водой из нас только Дэвид ничего не боится.
— Мне сколько раз было страшно, — сказал ему Томас Хадсон.
— Правда?
— По-моему, все боятся.
— Дэвид не боится. Где бы ни плавал. Зато теперь Дэвид боится лошадей, потому что они столько раз его сбрасывали.
— Эй ты, сопляк! — Дэвид слышал, что он говорил. — Почему меня лошади сбрасывали?
— Не знаю. Это столько раз было, я всего не помню.
— Так вот слушай. Я-то знаю, почему меня сбрасывали. В прошлом году я ездил на Красотке, а она ухитрялась так раздувать брюхо, когда ей затягивали подпругу, что потом седло сползало на бок вместе со мной.
— А у меня с ней таких неприятностей никогда не было, — съязвил Эндрю.
— У-у, сатана! — сказал Дэвид. — Она, конечно, полюбила тебя, как все тебя любят. Может, ее надоумили, кто ты такой.
— Я вслух ей читал, что про меня пишут в газетах, — сказал Эндрю.
— Ну, тогда она, наверно, брала с места в карьер, — сказал Томас Хадсон. — Вся беда в том, что Дэвид сразу сел на ту старую запаленную лошадь. Ее у нас подлечили, а скакать ей было негде, по пересеченной местности не очень-то поскачешь.
— А я, папа, не хвалюсь, что усидел бы на ней, — сказал Эндрю.
— Еще бы ты хвалился, — сказал Дэвид. Потом: — А черт тебя знает, может, и усидел бы. Конечно, усидел бы. Знаешь, Энди, как она ходила под седлом первое время! А потом я стал бояться. Боялся, как бы не напороться на луку.
— Папа, а мы поедем на подводную охоту? — спросил Эндрю.
— В большую волну не поедем.
— А кто будет решать — большая или не большая?
— Я буду решать.
— Ладно, — сказал Энди. — По-моему, волна очень большая. Папа, а Красотка все еще у тебя на ранчо? — спросил он.
— Наверно, — сказал Томас Хадсон. — Я ведь сдал ранчо в аренду.
— Сдал в аренду?
— Да. В конце прошлого года.
— Но нам можно будет туда поехать? — быстро спросил Дэвид.
— Ну, конечно. Там же есть большая хижина на берегу реки.
— Нигде мне так хорошо не было, как на твоем ранчо, —
