к площади. Среди стоящих вдоль тротуара коммивояжеров находился шериф — толстяк с тупым, широким лицом, скрадывающим озабоченное выражение глаз.
— Ничего они не сделают, — говорил он. — Слишком много болтовни. Шуму. И слишком рано. Когда намерения серьезные, толпе не нужно столько времени на разговоры. И она не примется за свое у всех на виду.
Толпа оставалась на улице допоздна. Однако вела себя очень тихо. Казалось, большинство людей пришло поглазеть на тюрьму и зарешеченное окно или послушать человека без пиджака. Вскоре тот замолчал. Тогда все стали расходиться, кто назад к площади, кто домой, и наконец под дуговой лампой у входа на площадь осталась лишь небольшая кучка людей, среди них находились два временно назначенных помощника шерифа и ночной полицейский в широкой светлой шляпе, с фонариком, часами и пистолетом.
— Расходитесь по домам, — сказал он. — Представление окончено. Повеселились, и хватит. Теперь домой, спать.
Коммивояжеры еще посидели на тротуаре перед отелем, среди них был и Хорес; поезд, идущий на юг, прибывал в час ночи.
— Они что ж, так и спустят ему? — сказал один. — Этот початок? Что у вас тут за люди? Чем еще их можно расшевелить?
— У нас в городе он и до суда не дошел бы, — сказал другой.
— Даже до тюрьмы, — сказал третий. — Кто она?
— Студентка. Симпатичная. Ты не видел ее?
— Видел. Прямо куколка. Черт. Я обошелся бы без початка.
Потом площадь стихла. Часы пробили одиннадцать; коммивояжеры вошли в отель, вышел негр-швейцар и повернул стулья к стене.
— Ждете поезда? — спросил он Хореса.
— Да. Сообщение о нем уже есть?
— Идет по расписанию. Но еще целых два часа. Если хотите, прилягте в комнате для образцов.
— А можно? — спросил Хорес.
— Я провожу вас, — сказал негр.
В этой комнате коммивояжеры демонстрировали свои товары. Там стояла софа. Хорес выключил свет и лег. Ему были видны деревья вокруг здания суда и одно крыло, высящееся над пустой и тихой площадью. Но люди не спали. Он чувствовал эту бессонность, чувствовал, что люди в городе не смыкают глаз.
— Все равно, я не смог бы уснуть, — сказал он себе.
Хорес слышал, как часы пробили двенадцать. Потом — возможно, прошло полчаса, возможно, больше — услышал, что кто-то пронесся под окном и побежал дальше. Ноги бегущего стучали громче, чем конские копыта, оглашая гулким эхом пустую площадь, тихое, отведенное для сна время. И Хорес слышал уже не один звук, теперь в воздухе появилось нечто иное, поглотившее топот бегуна.
Пробираясь по коридору к лестнице, он не сознавал, что бежит, пока не услышал за дверью голос: «Огонь! Это…» Потом голос стал не слышен.
— Я напугал его, — сказал Хорес. — Наверно, человек только что из Сент-Луиса и еще не привык к такому.
Он выскочил на улицу. Там уже стоял владелец отеля в нелепом виде: полный мужчина, поддерживающий на животе брюки, подтяжки болтались под ночной рубашкой, взъерошенные космы беспорядочно вздымались над лысиной; мимо отеля пробежали трое. Казалось, они возникли из ниоткуда, появились из ничего уже полностью одетыми и бегущими по улице.
— Пожар, — сказал Хорес. Он видел зарево; на его фоне зловещим силуэтом чернела тюрьма.
— Это на пустыре, — сказал владелец, подтягивая брюки. — Я не могу пойти туда, потому что за конторкой никого нет.
Хорес побежал. Впереди он видел еще несколько бегущих фигур, сворачивающих в проулок возле тюрьмы; потом услышал рев огня, яростный рев горящего бензина. Свернул в проулок. Увидел яркое пламя посреди пустыря, где в базарные дни привязывали фургоны. На фоне пламени мелькали кривляющиеся темные силуэты; он слышал крики запыхавшихся людей; сквозь внезапно образовавшуюся брешь увидел, как весь охваченный пламенем человек повернулся и побежал, не выпуская взорвавшийся с ослепительной вспышкой пятигаллоновый бидон.
Хорес ворвался в толпу, в круг, образовавшийся посреди пустыря. С одной стороны круга доносились вопли человека, в руках у которого взорвался бидон, но из центра костра не доносилось ни звука. Теперь к костру нельзя было приблизиться; из раскаленной добела массы, в которой виднелись остатки столбов и досок, длинными ревущими языками вырывалось пламя. Хорес метался среди толпы; его хватали, но он не замечал этого; переговаривались, но он не слышал голосов.
— Его адвокат.
— Защищал. Хотел обелить.
— Бросить и его туда. Там еще хватит огня, чтобы спалить адвоката.
— Сделать с адвокатом то же, что и с ним. Что он сделал с ней. Только не початком. Он пожалеет, что это не початок.
Хорес не слышал их. Не слышал воплей обожженного. Не слышал огня, хотя пламя, словно живя своей жизнью, продолжало вздыматься, неослабно и беззвучно: яростный гул, будто во сне, безмолвно ревел из немой пустоты.
В Кинстоне пассажиров на вокзале встречал худощавый сероглазый старик с нафабренными усами, владелец семиместной машины. В прежние дни, до того, как город стал лесопромышленным, он, сын одного из первых поселенцев, был плантатором и землевладельцем. Потом из-за легкомыслия и жадности лишился своих владений и стал совершать рейсы на экипаже от вокзала в город и обратно, с нафабренными усами, в цилиндре и поношенном длиннополом сюртуке, рассказывая по пути коммивояжерам, как был раньше вождем кинстонского общества; теперь он стал его возницей.
Когда эра лошадей миновала, он купил автомобиль и продолжал выезжать к поездам. По-прежнему фабрил усы, хотя цилиндр сменился кепкой, а сюртук серым пиджаком в красную полоску.
— Вот и вы, — сказал старик, когда Хорес сошел с поезда. — Кладите вещи в машину.
Он сел за руль. Хорес уселся на переднее сиденье рядом.
— Вам бы приехать предыдущим поездом, — сказал старик.
— Предыдущим?
— Она прикатила утром. Ваша супруга. Я отвез ее домой.
— А, — сказал Хорес. — Она дома?
Старик завел мотор, отъехал назад и развернулся. Машина у него была хорошая, мощная, с легким управлением.
— А когда вы ждали ее?.. — Они тронулись. — Я помню в Джефферсоне то место, где сожгли этого типа. Вы, наверное, видели, как все произошло?
— Да, — ответил Хорес. — Да. Я слышал об этом.
— Поделом ему, — сказал водитель. — Мы должны защищать наших девушек. Самим могут понадобиться.
Они развернулись и поехали по улице. На углу горел дуговой фонарь.
— Я сойду здесь, — сказал Хорес.
— Подвез бы вас прямо к дверям, — сказал водитель.
— Сойду здесь, — сказал Хорес. — Чтобы вам не разворачиваться.
— Как угодно, — сказал водитель. — Плата все равно та же самая.
Хорес вылез и взял свой чемодан; водитель даже не потянулся к нему. Автомобиль уехал. Хорес поднял чемодан, простоявший десять лет в чулане у сестры, привез он его в город в то утро, когда сестра спросила фамилию окружного прокурора.
Дом у
