— Это мнѣ кажется, милостивый государь, — прервалъ меня президентъ:- нисколько неотносящимся къ занимающему насъ дѣлу. Судъ предоставляетъ полнѣйшую свободу въ подробномъ развитіи объясненій; но если они дѣйствительно нисколько не имѣютъ связи съ текущимъ дѣломъ; если, какъ кажется моимъ опытнымъ сотоварищамъ, равно какъ и мнѣ, эта полемика о битвѣ не состоитъ ни въ какомъ соотношеніи съ затруднительнымъ положеніемъ вашего сына…
— Она истинная причина и источникъ всего, милордъ, перебилъ я.
— Все, что есть затруднительнаго въ его положеніи, рождено этимъ случаемъ и часомъ.
— Въ такомъ случаѣ вы можете продолжать, милостивый государь, сказалъ онъ кротко, и я продолжалъ:
— Не хочу сказать, милордъ, что все послѣдующее было неизбѣжно; не хочу также сказать, что съ болѣе холодными головами и спокойными темпераментами противники не могли бы кончить дѣло благопріятнѣйшимъ образомъ; но Джемсъ горячъ, очень-горячъ; въ немъ силенъ кельтскій элементъ. Онъ дѣйствительно любитъ, что называется у насъ shindy, или потасовку; любитъ не изъ тѣхъ побужденій, какъ нѣкоторые пустые люди, чтобъ надѣлать шуму въ свѣтѣ, не изъ того, чтобъ о немъ поговорили въ газетахъ; но любитъ shindy изъ чистой любви къ самому этому дѣлу, любитъ въ этой потасовкѣ, такъ сказать, внутреннее достоинство. И могу здѣсь замѣтить, милордъ, что ирландецъ, быть-можетъ, одинъ только изъ всѣхъ европейскихъ народовъ понимаетъ драку въ этомъ смыслѣ; такая черта, если правильно смотрѣть на нее, служитъ ключомъ къ пониманію нашего національнаго характера.
Не знаю, Томъ, какъ далеко зашелъ бы я въ своихъ аналитическихъ разъисканіяхъ о нашемъ національномъ характерѣ; но переводчикъ остановилъ меня, начавъ увѣрять судей, что никакъ не можетъ слѣдить за моими словами. Въ повѣствовательной части моей рѣчи онъ еще успѣвалъ исполнять свою обязанность; но мои размышленія и общія наблюденія о людяхъ и нравахъ были, кажется, далеко не по его силамъ. Потому мнѣ сдѣлали замѣчаніе, чтобъ я «возвратился» къ нити моего разсказа, что я и исполнилъ.
— Что касается до самаго дѣла, милордъ, началъ я снова разсказъ:- я слышалъ отъ очевидцевъ, что оно было ведено чрезвычайно-достойнымъ и деликатнымъ образомъ. Джемсъ былъ поставленъ лицомъ къ западу, такъ-что солнце было на Роже. Оружіе было превосходно. Было прекрасное майское утро, благоухающее, свѣтлое, но неослѣпительное. Все соединилось, чтобъ придать сценѣ интересъ, и, могу прибавить, наставительность. Секундантъ Роже сталъ считать; «разъ… два… три!».- тутъ пистолеты выстрѣлили въ одинъ моментъ, и бѣдный Джемсъ получилъ пулю противника вотъ въ это самое мѣсто, между костью и артеріей, по объясненію Сётэна, критическое мѣсто, какъ извѣстно.
— Dodd-père! сказалъ президентъ торжественнымъ голосомъ: — вы играете терпѣніемъ трибунала!
Грозное изреченіе, которое два другіе судьи одобрили величественнымъ наклоненіемъ головы!
— Если вы, началъ онъ опять медленно и ударяя на каждое слово: — если вы не принадлежите къ людямъ слабаго разумѣнія, съ недостаточными умственными способностями, то поведеніе, котораго держались вы, неизвинимо; оно должно быть названо непокорствомъ суду!
— И мы покажемъ вамъ, милостивый государь, сказалъ красноглазый: — что никакія претензіи на національную эксцентричность не защитятъ отъ требованій оскорбленнаго правосудія.
— Да, милостивый государь, поддакнулъ третій судья, который не говорилъ еще ни слова: — и мы заставимъ васъ почувствовать, что величіе законовъ нашего отечества не можетъ быть ни оскорбляемо прикрытою наглостью, ни осмѣиваемо притворнымъ невѣдѣніемъ.
— Милорды, сказалъ я:- всѣ эти упреки для меня остаются загадкою. Вы хотѣли, чтобъ я разсказалъ вамъ дѣло, и если мой разсказъ несвязенъ и неудовлетворителенъ, это не моя вина.
— Взять его подъ стражу за непокорство суду! сказалъ президентъ:- Petites Cames научатъ его благоприличію.
Знайте же, Томъ, что Petites Carmes въ Брюсселѣ то же, что въ Лондонѣ Ньюгетская Тюрьма, и вы будете въ-состояніи понять мои чувства при этомъ возвѣщеніи, особенно когда я увидѣлъ, что писецъ прилежно вписываетъ подъ-диктовку въ протоколъ краткую исторію того, какъ я оскорбилъ судъ и какъ былъ за то наказанъ. Въ жестокомъ своемъ замѣшательствѣ я обратился взглянуть на Вангёгена: онъ рылся въ книгахъ, письмахъ и запискахъ, отъискивая, какъ послѣ сказалъ мнѣ, «хотя какую-нибудь разгадку моей рѣчи».
— О! о! это ужь слишкомъ! вскричалъ я, теряя всякое терпѣніе. — Вы принуждаете меня къ длинному разсказу о томъ, чего я не знаю, и потомъ, въ оправданіе вашему собственному невѣжеству, объявляете меня оскорбителемъ! Самый послѣдній переписчикъ у ирландскаго адвоката, самый послѣдній ябедникъ въ Ирландіи лучше васъ всѣхъ троихъ! Вы соблюдаете нѣкоторыя формы, но вы не имѣете понятія о сущности правосудія! Вы тутъ сидите въ своихъ черныхъ мантіяхъ, какъ уродливыя каррика…
Мнѣ не дали кончить, Томъ: по знаку президента, два жандарма схватили меня подъ-руки и, несмотря на мои попытки сопротивляться, отвели меня въ тюрьму. Ахъ! я долженъ повторить это слово: «въ тюрьму!» Кенни Дж. Доддъ, землевладѣлецъ и мирный судья въ Додсборо, предсѣдатель броффскаго Избирательнаго Союза, посаженъ въ тюрьму, какъ простой мошенникъ!
Мнѣ грустно, что я не могъ обуздать своихъ чувствъ; теперь, когда все кончено, я сознаю, что лучше было бы не бить тюремщика и не выгонять Вангёгена изъ моего нумера. И разсудительнѣе и приличнѣе было бы покориться съ терпѣніемъ своей судьбѣ. Я знаю, что вы такъ сдѣлали бы, Томъ, а послѣ того смѣло разсчитывали бы, что формальнымъ слѣдствіемъ заставите вознаградить васъ за безчестье. Я опрометчивъ, горячъ: оттого вся бѣда. Но развѣ не должно имѣть снисхожденіе къ человѣку, несправедливо-оскорбленному? Вѣроятно, нѣтъ; потому-что я только побилъ тюремщика; но еслибъ я убилъ его, навѣрное, присяжные нашли бы «circonstances atténuantes».
Отчасти по причинѣ моихъ собственныхъ чувствъ, отчасти, чтобъ не взволновать вашихъ, я не выставилъ въ заголовкѣ письма словъ Petites Carmes; но истины нельзя скрыть, и на самомъ дѣлѣ посылаю это письмо изъ комнаты № 65-й, въ брюссельской тюрьмѣ! Каково признаніе? Хорошъ ли новый эпизодъ въ Иліадѣ наслажденій, образованія и не знаю какихъ еще благъ, обѣщанныхъ моею супругою отъ путешествія по чужимъ краямъ? Но торжественно клянусь вамъ, что, доживъ до возвращенія домой, изложу всю истину о заграничныхъ путешествіяхъ. Не думаю, чтобъ могъ написать книгу; и вообще трудно теперь найдти человѣка, который бы могъ написать свои собственныя чувства вѣрно и честно, не прикрашивая ихъ поэтическими лохмотьями, или не разводя мудрованіями; я не гожусь на такія хитрости; но если ужь на то пошло, буду ѣздить по Великобританіи и Ирландіи и читать лекціи; найду шарманщика, чтобъ игралъ въ интервалахъ, и стану объявлять: «Кенни Доддъ читаетъ лекціи о заграничныхъ людяхъ и нравахъ. — Вечера съ французами и ночи съ знатными бельгійцами». Выставлю на позорище ихъ кухню, ихъ нравы, ихъ скромность, ихъ правдивость, ихъ справедливость. И хотя знаю, что накличу на себя вѣчную ненависть легіона куафёровъ, танцовальныхъ учителей и модистокъ, сдѣлаю это, клянусь жизнью! Я слыхивалъ, какъ вы съ Бельтономъ горячитесь и разглагольствуете противъ того, что наши законы безпрепятственно допускаютъ распространеніе шарлатанскихъ эликсировъ и пилюль; но какое шарлатанство поравняется съ этимъ вкусомъ къ заграничнымъ путешествіямъ? Кто станетъ ѣсть морресоновы пилюли, какъ зеленый горошекъ, не надѣлаетъ себѣ столько нравственнаго вреда, какъ проживъ мѣсяцъ за границею! И еслибъ меня призвали въ Парламентскій Комитетъ объявить, по совѣсти, какія изъ нынѣшнихъ книгъ считаю вреднѣйшими въ мірѣ, я сказалъ бы: морреевы Путеводители! [25] Утверждаю слова эти моимъ рукоприкладствомъ и печатью. Этотъ молодецъ, то-есть Моррей, сочинилъ особенную живописную Европу, съ клочками антикварства, исторіи, поэзіи, архитектуры. Читая эту Европу, наши невѣжественные, странно-скитательствующіе англичане забираютъ себѣ въ голову, что дѣлаютъ цивилизованное дѣло отправляясь за границу. Онъ ихъ чуть не вполнѣ убѣждаетъ, что они ѣдутъ не пить дешевое шампанское и ѣсть красныхъ куропатокъ, а затѣмъ, чтобъ видѣть Кёльнскій Соборъ и куполъ Св. Петра, и такимъ-то путемъ онъ образуетъ намъ племя умничающихъ, необразованныхъ, хвастливыхъ болвановъ, которые безчестятъ насъ въ чужихъ земляхъ и надоѣдаютъ намъ въ своей.
Мнѣ кажется, я вижу ваше лицо, слышу ваши слова: «Кенни одержимъ припадкомъ паѳоса» — да, это правда. Сейчасъ я опрокинулъ чернильницу, и едва достанетъ мнѣ чернилъ, чтобъ докончить это маранье, потому-что частицу надобно оставить для записки къ мистриссъ Д. А propos о ней, Томъ. Не знаю, какъ и увѣдомить ее, что я въ тюрьмѣ: ея чувства будутъ страшно потрясены этимъ, что не помѣшаетъ ей, между-нами будь сказано, какъ скоро у насъ съ ней будетъ схватка — а это не замедлитъ — осыпать меня ѣдкими выходками за то, что, смотря на все мое судейское достоинство, со мною поступили въ Брюсселѣ какъ съ простымъ мошенникомъ.
