LVI[132]. В супружеской жизни пора, когда два сердца могут понять друг друга, пролетает мгновенно и уже не возвращается назад.
Этот первый опыт совместной жизни, когда женщину вдохновляют надежда на счастье, не испытанное прежде сознание супружеского долга, желание нравиться, добродетель, чей голос звучит столь убедительно, когда она обручает любовь с честью, — именуется медовым месяцем. Долго ли может продлиться этот месяц, если существа, навсегда соединившие свои жизни, не знают друг друга досконально? Если чему и можно удивляться, так это относительной незначительности числа супругов, в душе которых прискорбная бессмыслица наших браков пробудила жгучую ненависть друг к другу!..
Впрочем, есть нравственные правила, которые всем известны, но которых тем не менее никто не соблюдает: в самом деле, кто не знает, что жизнь мудреца — тихий ручеек, а жизнь мота — бурный поток, что ребенок, оборвавший неосторожной рукой все розы, найдет на обратном пути одни лишь шипы, что человек, безрассудно растративший в юности целый миллион, не сможет до конца дней жить на ренту в сорок тысяч ливров, которую получал бы, купи он на этот миллион ценные бумаги, — кого, однако, эти знания удержали от ошибок? Все приведенные нами примеры суть правдивые изображения всех медовых месяцев, излагающие, хоть и не объясняющие, их историю.
Но если люди прекрасно образованные и, следственно, умеющие мыслить, люди, привыкшие глубоко продумывать свои поступки, дабы блистать в политике или литературе, в искусстве, торговле или частной жизни, — если эти люди, женившись в надежде стать счастливыми и подчинить жену своей власти либо любовью, либо силой, попадаются в ту же самую ловушку и, насладившись в течение недолгого времени непрочным счастьем, глупеют на глазах, значит, искать разгадку этой загадки следует не в физических обстоятельствах, которыми мы попытались было объяснить некоторые из подобных явлений, но в неизведанных глубинах человеческой души. Тот, кто, пренебрегая опасностями, пустится на поиски тайных законов, которые все мужчины невольно преступают в начале супружеской жизни, покроет себя славой, даже если не добьется успеха. Итак, рискнем.
Что бы ни толковали глупцы о невозможности объяснить, что такое любовь, чувство это повинуется законам столь же непреложным, сколь и законы геометрии, однако поскольку каждый характер приноравливает эти законы к себе, мы обвиняем любовь в прихотях, виной которым — многообразие наших душевных складов. Если бы мы наблюдали разнообразные световые эффекты, ничего не зная о природе света, многие люди отказались бы поверить, что источником всех этих эффектов является солнце. Пусть же слепцы кричат что им вздумается; подобно Сократу, хотя и не надеясь сравняться с ним в мудрости, я горжусь тем, что не знаю ничего, кроме любви,[133] и постараюсь вывести несколько правил, которые избавили бы мужчин, уже женившихся или готовящихся это сделать, от необходимости ломать голову — скорее всего, пустую.
Все наши предшествующие замечания сводятся к одной-единственной мысли, которая может рассматриваться как вершина — или, если угодно, основание — той тайной теории любви, которая в конце концов наскучит вам, если мы поскорее не завершим ее изложение. Итак, вот вывод, к которому мы пришли:
LVII. Продолжительность страсти, связующей два существа, способных любить, прямо пропорциональна силе первоначального сопротивления женщины либо серьезности препятствия, которое воздвигают на пути к счастью превратности общественной жизни.
Если вы добьетесь взаимности за один день, любовь ваша не проживет больше трех ночей. Отчего? Не знаю. Оглянитесь вокруг, и вы увидите многочисленные подтверждения этого правила: в мире природы тем растениям, которые дольше всего созревают, суждено самое долгое существование; в мире нравственном книги, написанные вчера, назавтра уже умирают; в мире физическом женщина, не доносившая плод до положенного срока, рождает мертвое дитя. Повсюду залогом долголетия является длительная подготовка. Чем богаче прошлое, тем длиннее будущее. Если любовь — дитя, то страсть — зрелый муж. Именно этот общий закон, подчиняющий себе природу, людей и чувства, нарушают, как мы показали, наши браки. Напротив, все средневековые легенды о любви — сказания об Амадисе, Ланселоте и Тристане, героях, чье постоянство по праву зовется баснословным, — чтут этот закон. Принявшись подражать греческой литературе, мы умертвили нашу национальную мифологию, а ведь пленительные создания, нарисованные воображением труверов, воплощали бесспорную истину.
LVIII. Мы привязываемся надолго лишь к тому, что стоило нам забот, трудов и терзаний.
Все, что мы знаем об основаниях этого главного закона, сводится к следующей аксиоме, являющейся разом и ядром этого закона, и его следствием:
LIX. Какую сферу жизни ни возьми, мы всегда получаем ровно столько, сколько отдаем.
Утверждение это до такой степени самоочевидно, что мы не станем его доказывать, и добавим к нему лишь одно-единственное замечание, на наш взгляд, довольно существенное. Человек, изрекший: «Все — правда, и все — ложь»[134], высказал мысль, которую ум человеческий, от природы склонный к лжемудрствованию, истолковал на свой лад, ибо поистине у вещей столько граней, сколько найдется умов, их рассматривающих. Дело вот в чем:
В мире нет закона, который не уравновешивался бы законом противоположным: вся жизнь — не что иное, как плод равновесия двух соперничающих сил. Следовательно, в любви тот, кто дает слишком много, получает недостаточно. Мать, выказывающая детям всю свою нежность, взращивает в них неблагодарность — проистекающую, возможно, из неспособности ответить на материнскую любовь любовью столь же сильной и деятельной. Женщина, любящая своего избранника сильнее, чем он ее, непременно станет его рабой. Долгая жизнь суждена лишь той любви, что вечно удерживает силы любящих в равновесии. Известен и способ установить это равновесие: пусть тот из двоих, кто любит больше, выказывает ровно столько же страсти, сколько тот, кто любит меньше. В конце концов, раз любовь допускает такое неравенство, любящей душе ничего не остается, кроме как принести эту сладостную жертву.
Каким восхищением преисполняется душа философа в миг, когда он открывает, что мир, возможно, зиждется на одном-единственном принципе, подобно тому как нами повелевает один-единственный Бог, а наши идеи и чувства подчиняются тем же законам, которым повинуются солнце, цветы и весь мир!..
Пожалуй, именно на этой метафизике любви основывается следующее утверждение, проливающее яркий свет на соотношение месяцев медового и ледяного:
Теорема
Человек движется от отвращения к любви; но, начав с любви и дойдя до отвращения, он уже никогда не возвращается назад.
Есть люди, чье воображение бесплодно, а мысли и чувства не развиты вполне. Как иные умы легко улавливают отношения между вещами, но не умеют сделать выводы из своих наблюдений, без труда подмечают каждую сторону явления отдельно, но не могут соединить их вместе, способны только смотреть, сравнивать и описывать, — так иные души не умеют чувствовать, и переживания их весьма несовершенны. В любви же, как и во всяком другом искусстве, истинный талант отличается совершенством как замысла, так и исполнения. Мир полон людей, которые распевают мелодии без начала и без конца, у которых в голове бродят четвертинки бессвязных мыслей, а в душе — четвертинки беспорядочных чувств, — одним словом, людей, которые являются таковыми лишь наполовину. Соедините ясный ум с умом вялым — и вы обречете обоих на беды: ведь во всем необходимо равновесие.
Предоставим философам из будуаров и мудрецам из торговых рядов исследовать тысячи способов, с помощью которых темперамент, ум, общественное положение и состояние кошелька нарушают равновесие в браке; нам же предстоит рассмотреть последнюю причину, предопределяющую окончание медового месяца и начало месяца ледяного.
В жизни есть принцип более могущественный, чем сама жизнь. Это — движение, плод силы, нам неведомой. Человек так же мало знает о причинах этого движения, как мало знает Земля о причинах, заставляющих ее вращаться вокруг Солнца. Эта таинственная сила, которую я охотно назвал бы течением жизни, уносит самые дорогие из наших мыслей, растрачивает нашу волю и помимо нашего желания увлекает всех нас в неизвестность. Так негоциант, никогда не забывающий заплатить по векселям, человек здравомыслящий, который мог бы избежать смерти или болезни (опасности, пожалуй, даже более страшной), если бы соблюдал — но соблюдал ежедневно! — простейшие меры предосторожности, благополучно отправляется в мир иной, потому что много дней подряд восклицает перед сном: «Ну, уж завтра-то я не забуду принять лепешки!» Чем объяснить эту странную забывчивость, проявления которой мы видим повсеместно? Недостатком ли энергии? Но забывчивости этой подвержены люди, наделенные самой могучей волей! Недостатком ли памяти? Но забывчивостью этой страдают люди, обычно ничего не забывающие.
