Если! Если! Если! В жизни было столько «если» — никогда ни в чем не можешь быть уверена, никогда нет у тебя чувства безопасности, вечный страх все потерять, снова остаться без хлеба и крова. Да, конечно, Фрэнк теперь начал понемногу делать деньги, но Фрэнк так подвержен простуде и часто вынужден по многу дней проводить в постели. А что, если он вообще сляжет? Нет, нельзя всерьез рассчитывать на Фрэнка. Ни на что и ни на кого нельзя рассчитывать, кроме как на себя. А доходы ее до того смехотворно ничтожны. Ах, что же она станет делать, если явятся янки и все у нее отберут? Если! Если! Если!
Половина ее ежемесячных доходов шла Уиллу в Тару, часть — Ретту в счет долга, а остальное Скарлетт откладывала. Ни один скупец не пересчитывал свое золото чаще, чем она, и ни один скупец так не боялся потерять его. Она не хотела класть деньги в банк: а вдруг он прогорит или янки все конфискуют. И вот она все, что могла, носила при себе, за корсетом, а остальное рассовывала, по всему дому — пачечки банкнот лежали под неплотно пригнанным кирпичом очага, в мешочке для мусора, между страницами Библии. По мере того как шли недели, характер у Скарлетт становился все невыносимее, ибо с каждым отложенным ею долларом увеличивалась сумма, которую, случись беда, она могла потерять.
Фрэнк, Питти и слуги выносили вспышки ее гнева с поистине умопомрачительным долготерпением, объясняя ее плохое расположение духа беременностью и, конечно же, не догадываясь о подлинной причине. Фрэнк знал, что беременным женщинам следует во всем потакать, и поэтому запрятал свою гордость поглубже и уже не сетовал на то, что жена занимается лесопилками и показывается на улицах города в таком виде, в каком леди не должна появляться. Поведение Скарлетт не переставало приводить его в замешательство, но он решил, что может еще какое-то время потерпеть. Вот родится ребенок, и, он уверен, она снова станет такой же нежной и женственной, какой была, когда он ухаживал за ней. Но несмотря на все его старания улестить ее, она продолжала устраивать сцены, и ему нередко казалось, что жена ведет себя как безумная.
Никто, видимо, не понимал, что на самом деле владело ею, что доводило ее до безумия. А ею владело безудержное желание привести дела в порядок, прежде чем придется совсем отгородиться от мира; собрать как можно больше денег на случай нового бедствия; воздвигнуть прочную стену из живых денег против нарастающей ненависти янки. В эти дни деньги всецело владели ее мыслями. И если она думала о будущем ребенке, то лишь с яростью и раздражением — уж очень несвоевременно он собирался появиться на свет.
«Смерть, налоги, роды. Ни то, ни другое, ни третье никогда не бывает вовремя».
Атланта была уже и так скандализована, когда Скарлетт, женщина, стала заниматься лесопилкой, но по мере того, как шло время, город решил, что эта женщина вообще способна на все. Ее беззастенчивая манера торговаться шокировала людей — особенно если учесть, что ее бедная матушка была из Робийяров; а уж разъезжать по улицам, когда всем известно про ее беременность, было и вовсе непристойно. Даже иные негритянки — не говоря уже об уважающих себя белых женщинах — и те не выходят за порог своих домов с той минуты, как у них возникает подозрение, что они, возможно, в положении. Недаром миссис Мерриуэзер возмущенно заявила, что Скарлетт, того и гляди, родит прямо на улице.
Но все пересуды на ее счет были сущей ерундой в сравнении с волною сплетен, которая прокатилась теперь по городу. Мало того, что Скарлетт торгует с янки, — ей еще это и нравится!
Миссис Мерриуэзер, да и не только она, но и многие другие южане имели дела с пришельцами-северянами; разница состояла лишь в том, что им это было не по нутру, и они открыто показывали, что им это не по нутру, а Скарлетт это нравилось — во всяком случае, такое создавалось впечатление, что было совсем уж скверно. Она даже распивала чаи с женами офицеров-янки у них в домах! Собственно, оставалось только пригласить их к себе, и в городе считали, что она и пригласила бы, если бы не тетя Питти и Фрэнк.
Скарлетт знала, что в городе говорят о ней, но не обращала внимания, не могла позволить себе обращать внимание. Она по-прежнему ненавидела янки с такой же силой, как в тот день, когда они пытались сжечь Тару, но умела скрывать свою ненависть. Она понимала, что деньги можно выкачать только из янки, и успела уже уразуметь, что улыбка и доброе словцо прокладывают ей верный путь для получения новых заказов на лес.
Когда-нибудь, когда она станет очень богатой и денежки ее будут надежно припрятаны, так что янки уже не смогут их найти, — вот тогда, тогда она выложит им все, что о них думает, выложит им, как она их ненавидит, презирает, ни в грош не ставит! Вот будет торжество! Но пока эта минута не настала, простой здравый смысл требует, чтобы она ладила с ними. И если это называется лицемерием, что ж, пусть Атланта потешается над ней.
Она обнаружила, что завязать дружбу с офицерами-янки так же просто, как подстрелить сидящую птицу. Они были одинокими изгнанниками во враждебном краю, и многие, живя в этом городе, изголодались по милому женскому обществу, ибо здесь уважающие себя женщины, проходя мимо янки, подбирали юбки с таким выражением лица, словно вот-вот плюнут. Одни только проститутки да негритянки были любезны с ними. А Скарлетт, бесспорно, была дамой, причем дамой из хорошей семьи, хоть она и работала, и они расцветали от ее сияющей улыбки и живого блеска ее зеленых глаз.
Скарлетт же, сидевшей в своей двуколке, беседуя с ними и играя ямочками на щеках, часто казалось, что вот сейчас она не выдержит и пошлет их к черту прямо в лицо. Но она сдерживалась и вскоре обнаружила, что обвести янки вокруг пальца не сложнее, чем южанина. Только это было не столько удовольствием, сколько неприятной обязанностью. Она разыгрывала из себя милую и рафинированную даму-южанку, попавшую в беду. Вела себя скромно, с достоинством и умела держать свою жертву на должном расстоянии, тем не менее в манерах ее было столько мягкости, что офицеры-янки тепло вспоминали потом миссис Кеннеди.
Теплые воспоминания могли принести свою пользу, а на это Скарлетт как раз и делала ставку. Многие офицеры гарнизона, не зная, сколько им придется пробыть в Атланте, вызывали к себе жен и детей. А поскольку гостиницы и пансионы были переполнены, они стали строить себе небольшие домики. Так почему бы не купить лес у прелестной миссис Кеннеди, которая была с ними любезнее всех в городе? Да и «саквояжники» и подлипалы, строившие себе прекрасные дома, магазины и гостиницы на только что нажитые деньги, находили куда более приятным иметь дело с ней, чем с бывшими солдатами-конфедератами, которые были, правда, с ними любезны, но от этой любезности веяло такой официальностью и таким холодом, что она была хуже открытой ненависти.
Итак, благодаря красоте, обаянию и умению Скарлетт произвести впечатление беспомощной, всеми покинутой женщины, янки охотно становились постоянными ее клиентами и покупали все у нее на складе и в лавке Фрэнка, считая, что надо же помочь отважной маленькой дамочке, не имеющей иной опоры, кроме никчемного мужа. А Скарлетт, глядя на то, как ширится ее дело, понимала, что не только обеспечивает себе настоящее с помощью денег янки, но и будущее — с помощью друзей среди янки.
Поддерживать отношения с офицерами-янки в выгодном для нее смысле оказалось легче, чем она ожидала, ибо все они с почтением относились к дамам-южанкам, зато их жены, как вскоре обнаружила Скарлетт, стали для нее неожиданной проблемой. Она ведь вовсе не собиралась водить знакомство с женами янки. Она была бы рада вообще их не знать, но жены офицеров твердо решили знаться с нею. Ими владело неистребимое любопытство в отношении всего, что связано с Югом и южанками, и знакомство со Скарлетт давало возможность это любопытство удовлетворить. Другие обитательницы Атланты не желали иметь с ними ничего общего — даже не раскланивались в церкви, поэтому, когда дела привели Скарлетт к ним в дом, они встретили ее как посланницу свыше, явившуюся в ответ на их мольбу. Частенько, когда Скарлетт сидела в своей двуколке перед домом какого-нибудь янки и беседовала с хозяином о стояках и кровельной дранке, жена выходила из дома и присоединялась к разговору или настаивала на том, чтобы Скарлетт зашла к ним выпить чайку. Скарлетт редко отказывалась, как бы ей это ни претило, ибо всегда надеялась уловить минутку и тактично посоветовать делать покупки в лавке Фрэнка. Но много раз ей приходилось крепко брать себя в руки, ибо хозяева слишком уж бесцеремонно лезли в ее личные дела и к тому же с самодовольным высокомерием относились ко всему южному.
Считая «Хижину дяди Тома» столь же достоверной, как Библия, все женщины-янки спрашивали про овчарок, которых якобы держит каждый южанин, чтобы травить ими беглых рабов. И они ни за что не хотели поверить Скарлетт, утверждавшей, что за всю свою жизнь она видела всего одну овчарку, причем то была небольшая добрая собака, а вовсе не огромный злющий пес. Они расспрашивали Скарлетт про страшные приспособления, с помощью которых плантаторы клеймили лица рабов, и про девятихвостую плетку, которой забивали рабов до смерти, и премерзко — Скарлетт считала, что просто невоспитанно, — интересовались сожительством господ с рабами. Особенно возмущали ее эти расспросы теперь, когда в Атланте, после того как солдаты-янки обосновались в городе, появилось столько детей-мулатов.
