— А что он делает? — спросил я.
Тетя Дженни бросила на тетю Джулию быстрый взгляд, не предназначавшийся мне.
— Отбивает такт ремнем для правки бритвы, — ответила она.
— А Джим говорил, что кнутом.
— Он, думаю, особенно не выбирает: может и ручкой метлы. Но слышно их до самого горизонта! — Тетушка Дженни хохотнула. — А Лидия тогда не показывается.
Я чувствовал, что за этим кроется что‑то странное, и хотел задать им кучу вопросов, но в ту минуту лучшие краски заката уже растаяли, тетушки, подобрав длинные юбки, направили шаги обратно к дому, и больше ничего не было сказано. И хотя Придурок Виллард не выходил у меня из головы, а я не выходил из дому без надежды, хотя бы смутной, встретить Исаака, ничего нового я о нем не узнал, пока через несколько недель меня не послали к капитану Фиппену с имбирными пряниками в подарок от тетушки Джулии. Еще не взобравшись на холм (день был очень жаркий), я увидел капитана, сидевшего в кресле–качалке, закинув ноги на перила крыльца и с подзорной трубой у глаза. Он видел, как я карабкаюсь верх, и когда я, наконец, дотащился до него, сказал, что мог пересчитать капельки пота у меня на лбу.
— Ты, кажется, запарился? — сказал он.
— Еще как!
— Ладно, приземляйся и передохни. Скажешь, тетя Джулия опять прислала мне имбирные пряники? Доведет она меня до смерти!
Я сел, и мне было позволено посмотреть на мир сквозь волшебные стекла. Я тут же направил трубу на ферму Вилларда.
— Я смотрю на ферму Вилларда, — сказал я.
— Я бы на твоем месте вел себя поосторожней.
— Я вижу у двери две большие раковины.
— Если это все, что ты там видишь, — усмехнулся он, — тебе можно позавидовать.
— А правда, что старый Исаак лупит Лидию?
— Откуда ты это взял?
— Тетя Дженни так говорила.
— Ну, тут я не стану спорить. Кто его знает.
— Она плохая?
— Может, была плохая. Сбежала когда‑то с одним парнем.
— Она хотела выйти за него замуж?
— Может и хотела.
— А что потом случилось?
— Старый Исаак пошел и вернул ее… Поймешь, когда вырастешь.
— Тогда он ее побил?
— Да, побил.
Лицо капитана Фиппена помрачнело.
— Твои тетушки тогда ехали мимо. Наверно, спасли ей жизнь. Ворвались туда с Джимом и остановили его.
— Ну, да!
— Поговорим лучше о пряниках.
Как я ни сгорал от любопытства, я всё же не решился расспрашивать тетушек. Тут было намешано столько странных вещей: и побои, и пение гимнов, и пьянство, что я не мог этого постигнуть. Я еще пару раз закидывал удочки Джиму, когда мы с ним отводили Лимошу вверх на пастбище и обратно, или когда шли мимо Виллардов в Хэкли Фоллс за продуктами (и можно было естественным образом поднять тему: «Так это Вилларды там живут?»), но так и не выяснил ничего существенного. Ясно, что они были очень бедны и едва сводили концы с концами, продавая молоко и масло, а старый Исаак был тираном. Он заставлял свою жену и Лидию гнуть на него спину, а сам напивался в стельку что ни вечер, потом спал допоздна, а после обеда читал Библию. На него находили приступы ярости, и тогда его лицо багровело. Однажды он пошел на почту (служившую тут и магазином) и набросился на начальника с обвинениями, что тот читает его письма. Схватка была грандиозная! Исаак перескочил через стойку, схватил Грина за горло, и оба ринулись по залу, валя коробки с обувью, круша прилавки с карамелью и путаясь в дамских муслиновых платьях, пока не выкатились на улицу прямо через витрину. Грин так порезал правую руку, что пришлось наложить семь швов. Видевшие говорили, что лицо Исаака стало сизым, как баклажан. Странно, но никого тогда не арестовали, а через пару дней Исаак зашел туда под вечер (надо думать, трезвый), попросил у всех прощения и ушел. Эта драка так и осталась самой знаменитой в Хэкли Фоллс. Исаак, хоть и был на пятнадцать лет старше Грина, разделал его под орех и поверг всех в изумление своей силой. Всегда, когда я шел туда за почтой, я втайне не надеялся, что Грин закатает рукав, и я увижу шрам, но так и не дождался. Этим шрамом он вряд ли гордился. И всё же вскоре после моего разговора с капитаном Фиппеном я, благодаря Грину, в первый и в предпоследний раз побывал на ферме Вилларда. Как‑то после обеда меня послали за фунтом кофе, и когда я, прижав рукой ароматный бумажный кулек, расплатился, Грин окинул меня оценивающим взглядом поверх очков. В руке у него было письмо.
— Билли, — сказал он, — из тебя, думаю, получился бы хороший курьер. Я дам тебе десять центов, а ты отнеси это письмо Исааку Вилларду. Ты согласен?
— Конечно, согласен!
— Потом ты вернешься сюда?
— Обязательно.
— Ну, тогда иди.
Он дал мне письмо и десять центов, и я чуть бегом не пустился: я просто не мог поверить в такую удачу. Я сразу понял по длинной голубой марке с мальчишкой–посыльным на ней, что это было срочный пакет, хотя одному Богу известно, от кого Исаак мог получить такое письмо. Оно пришло из Беннингтона в штате Вермонт, а в левом верхнем углу стояло имя отправителя, но я не могу его припомнить. Я был страшно взволнован. Что я застану там? Неужели я услышу свист бича, или хлопки ремня для правки бритв, или страшные крики? Я естественно подумал, а не придется ли мне самому удирать со всех ног? Может, это как раз тот день, когда лицо старика становится синим, как баклажан? А, может быть, мистер Грин посла меня с письмом, потому что боялся отнести его сам?
Эта тревожная мысль заставила меня умерить шаги. Да вполне возможно: ведь никому не хотелось заходить на ферму Вилларда, и поэтому их молочное хозяйство так захирело. Джим говорил мне, что если бы люди не жалели старую миссис Виллард и Лидию, никто вообще не стал бы покупать их грязное молоко. Они вдвоем, миссис Виллард и Лидия, принимали заказы, развозили молоко на старой синей подводе и собирали плату. Если бы не миссис Виллард, говорил Джим, они все бы уже давно концы отдали.
Меня так и тянуло к мостику. Две широкие доски с перильцами лежали на подгнивших сваях. Вода под ним была мелкой и завалена всяким мусором: кучей консервных банок, бутылок, ржавых железяк и битым стеклом. Из воды торчал ондатровый капкан со ржавой цепью, и я подумал, не вытащить ли его. Я постоял там несколько минут глядя в воду и косясь уголком глаза на дом. В нем не было признаков жизни, и оттуда не доносилось ни звука. С пригорка я увидел полдюжины коров, и в полумиле надо мной — отрог Злючки. Все окна в доме были закрыты ставнями, кроме одного на первом этаже справа от двери; но и оно, несмотря на жару, было затворено. Поднимаясь по мощеной кирпичом тропке, я увидел, как выпорхнули из лоз подранеи две колибри и с жужжанием пронеслись за угол, и ощутил едкую вонь коровника, долетевшую с другого конца фермы. Я поднялся по четырем ступенькам покосившегося крыльца и постучал. Оттуда был виден мощеный булыжником коровник — вернее, мощеный в далеком прошлом, а сейчас из навоза и воды выглядывали редкие камни. В конце двора стоял старый бак с насосом, а за ним — полуразвалившийся хлев.
Я подождал несколько минут, так и не услышав ни звука, и довольно робко опять постучал. От моего стука дверь легко отошла назад, и передо мной возникла высокая седая женщина. Ее немыслимо черные глаза сверкнули бешенной яростью. Красным кулаком она терла свой передник в голубую клетку.
— Ну? — резко спросила она. И, прежде, чем я успел открыть рот, — Что там у тебя?
Я почувствовал себя виновато и выдавил какие‑то слова о письме для мистера Вилларда, неохотно протянув его.
Тогда она только произнесла «Исаак!» скрипучим голосом и повернулась ко мне спиной. Пока она уходила, я успел мельком заглянуть в комнату. Она была большая, с огромным камином, но почти совсем пустая. Некрашеный пол без единого коврика был безупречно чист, стояли три–четыре простых кухонных стула и кухонный стол. Исаак, которого я сразу увидел, сидел за столом с раскрытой книгой перед ним. Он как бы не слышал слов жены и продолжал читать, будто ничего не случилось. Ожидая пока он двинется, я заметил с другой стороны стола вторую женщину — вероятно, Лидию. Она сидела, склонив голову, с вытянутыми и сжатыми руками, и мне показалось, что плечи ее двигались. Тогда Исаак поднялся, прижал ладонью страницу, будто подчеркивая важность момента, и двинулся к двери. Шагал он грузно, в рыжих резиновых шаркающих сапогах. Лицо, которое я увидел, когда он остановился передо мной, или скорее надо мной — было узким, длинными и воспаленным, подозрительные глаза близко сдвинуты, а губы с обвисшими уголками выгибались над крупными зубами диковинной дугой, создавая впечатление ярости и слабости.
— Что там? — спросил он.
— Письмо для вас.
— Почему Грин сам его не принес?
— Не знаю. сэр. Он попросил меня принести его вам.
— Ради Эфраима! — Он сузил глаза щелками и пристально просмотрел на меня. — Дай его сюда. И больше не занимайся этим подлым делом.
Он до боли сжал мне плечо большим и указательным пальцем:
