– Молодой барин, – оказал однажды вечером Гудрун, когда они поджидали машину с молоком, – завтра приезжает господин Вальтер, младший брат госпожи Марии. С женой. У него завод в Граце. Обычно они сюда не ездят, но он был очень болен, в больнице лежал, инфекция у него какая-то. Врач посоветовал чистый горный воздух. Вот и едет сейчас сюда поправляться.
Гости прибыли после полудня в наемном автомобиле. Машина, свернув с шоссе, съехала по узкой травянистой дороге между кукурузой и люцерной к самой веранде. Все помогали больному выйти: тетушка Мария, дядя Алекс, шофер, женщина-коротышка, явно его жена (тетушке Марии она и до плеча не доставала). Гости тотчас удалились в отведенную им комнату, мальчик даже рассмотреть их не смог. Он смирно сидел на скамье под ореховым деревом с книгой в руках. Наемная машина сразу уехала. Это был шестицилиндровый «Австро-Даймлер», открытый, колеса у него были со спицами типа велосипедных.
За ужином мальчика представили гостям. Дядя Вальтер сидел за столом боком, в неловкой позе. Сначала его желтое лицо испугало мальчика. Кожа была даже не желтой, а почти зеленой и вся в морщинах, словно по ней провели тонким темно-зеленым карандашом или несмываемой порошковой краской. Мальчик догадался, что желто-зеленый цвет кожи, напоминавший яблоко ранет, вызван инфекцией, о которой говорил Гудрун. Постепенно он разглядел, что лицо дяди Вальтера вовсе не страшное, а скорее даже приятное. Но уже старое. Правда, волосы у него черные, без седины, гладко прилизанные, однако он вряд ли намного моложе тетушки Марии, а той ведь уже сорок восемь. Разговаривал он больше с дядей Алексом, расспрашивал о хозяйстве, хотя видно было, что и сам знает: сейчас, во время кризиса, все потеряло свою цену. Говорил он тихо, отчетливо, вовсе не больным голосом. Дядю Алекса называл Лекси. (Тетушка Мария, и та всегда звала его Алексом.) Позднее мальчик заметил, что правый бок у дяди Вальтера сильно вздут, жилетка снизу не застегивается. Поэтому и кажется, что он криво сидит. Ужинали на застекленной веранде, дядя Вальтер был в суконном костюме с жилетом, но создавалось впечатление, будто он и в этой одежде зябнет.
У женщины волосы были волнистые, стрижка короткая, так называемая итонская, и лицо широкое, мальчишеское. Звали ее тетей Магдой. Когда их знакомили, он пожал ей руку, маленькую, но сильную. Они толком и не поговорили. Магда почти не сидела за столом, постоянно вскакивала, выбегала, готовила мужу отдельно какие-то особые кушанья, строго придерживаясь диеты; между блюдами ему нужно было давать то капли, то таблетки, то порошки. Она не была такой старой, как дядя Вальтер, и двигалась очень живо и молодо. Если к ней обращались или она на чем-то останавливала внимание, брови ее поднимались на лбу высокой дугой. В такие моменты лицо ее с большими круглыми глазами становилось более женственным. Правильный треугольник скул и подбородка и широко расставленные теплые серые глаза чем-то напоминали кошачью мордочку.
Тетушка Мария тоже то и дело выскакивала из-за стола: принести одеяло на ноги Вальтеру, плед ему на плечи, скамеечку под ноги. Разговоры женщин велись только вокруг того, как протекала болезнь, какой была больница, что сказал врач. В «селе» есть пасечник, у него очень хороший, чистый мед, молоко у них свое, приемщику они сдают четырехпроцентное, а Вальтер будет пить снятое.
Мальчик быстро почувствовал, что гость теперь не он, а дядя Вальтер с женой, и самое главное сейчас – пресловутая инфекция. (Неудобства, вытекавшие из этого, просто ничтожны, он даже не задумался о них. Комната, которую он занимал, была очень мрачной, но сознание того, что рядом, через столовую, спит тетушка Мария, как-то утешало; однако после приезда родственников хозяева переселились на второй этаж, в комнаты для гостей, и теперь за столовой будет жить эта чужая супружеская чета.)
Он вскочил, чтобы помочь больному подняться, однако обе женщины опередили его. Поддерживая с двух сторон, они отвели дядю Вальтера в комнату. Вероятно, даже раздели. Дядя Алекс сидел за столом, углубившись в свои мысли, потом сказал:
– Да, вот оно как!
И, словно пробудившись ото сна, быстро спустился в погреб, принес еще один кувшин «сока», чтобы украдкой выпить.
В уголке озера, где пробивался источник, под водой лежал похожий на столешницу круглый камень. «Купальный камень». Отнеся бидоны, мальчик бежал к озеру, забирался на камень, намыливался, потом бросался в воду. В день он купался по крайней мере три-четыре раза. Утром бродил по лесу, подстерегая сороку, хотел ее подстрелить. (Знал, что сорока – птица вредная, но скорее потому, что, по мнению дяди Алекса, застать ее врасплох^ очень трудно. Путь птицы он уже выследил.) В душной от прелых листьев дубовой роще мальчик покрывался потом, вспотевшим явиться к завтраку он не мог – вот и плавал много, отмывался. И после полудня, если ездил на велосипеде, да и вечером ни за что не садился к столу, не искупавшись, – не переносил пота. Когда он стал подростком, в школе учитель часто, прежде чем начать урок, распахивал окна в классе: «Неужели вы не чувствуете, как здесь воняет?»
А ведь во время десятиминутных переменок дежурный всегда проветривал класс. Мать все уши ему прожужжала о том, что детство с его молочным запахом миновало, что в организме подростка идет интенсивный обмен веществ. Вот он и привык следить за собой и чувствовал себя хорошо лишь тогда, когда был чисто вымыт.
Тетушка Мария тоже пользовалась «купальным камнем». Стоя на нем, она зачерпывала воду и смывала с себя мыло. Плавать она не умела и, хотя вода даже в глубоком месте доставала бы ей только до плеч, не любила илистого, покрытого водорослями дна озера.
Она обсыхала под солнцем на берегу вместе с тетей Магдой, когда мальчик с ружьем за спиной подошел к ним. Тетя Магда, вероятно, только что вышла из воды, с ее купальника еще струились ручейки. Мальчик с удивлением заметил, что капельки воды на ее плечах и груди – как маленькие бусинки. Они сияли, почти как стразы. Может, потому что у нее кожа такая гладкая? Интересно.
– Тетушка Мария, ну, пожалуйста, поплаваем немного, – крикнул он уже из воды, сначала вволю нафыркавшись.
– Плавать? В этом болоте?
– Какое ж это болото! Вода прозрачная, даже дно видно!
И перекувырнулся три раза подряд. Чувствовал он себя отлично. Затем поплыл брассом, хотел сделать тысячу взмахов – озерцо было узким, приходилось часто поворачиваться.
Тетя Магда принялась за гимнастику, чтобы поскорее обсохнуть: наклоняла туловище вперед, назад, делала круговые движения, «мостик», потом выжимания на руках. Тело ее было ловким, тренированным. Под конец она принялась бегать, слегка пританцовывая. Глядя на нее, мальчик подумал: человек все-таки красивое создание. Его давно это занимало, он спорил сам с собой, не соглашался и с библией: почему именно мы являемся подобием бога?! Многие животные, например, косули или зебры, красивее человека. Цветы намного прекраснее. Вообще-то человеческое тело вызывало у него брезгливое чувство (как у каждого, кто в часы пик ездит в трамвае, оно казалось ему отвратительным). Но иногда он колебался (втайне ему даже хотелось отдать предпочтение человеку). Тело тети Магды было таким, что приходилось признать: человек все же существо красивое. Он, конечно, не так сформулировал свою мысль, но что-то похожее мелькнуло в его сознании. (И – внесем ясность – ему и в голову не пришло, что тетя Магда красивая женщина. У красивой женщины должно быть лицо в форме сердечка, ниспадающие черные, впрочем, можно и светлые, волосы, тоненькая фигурка, кожа матовой белизны… Детали не так важны, но, уж во всяком случае, красивая женщина не похожа на тетю Магду – коротышку, правда, ни капельки не толстую, с «литой» фигурой и мальчишеским лицом.)
– Тетя Магда! Вода чудесная! Не хотите поплавать?
Она не слышала, пытаясь перевернуться из стойки на руках. (Не вышло! Очевидно, уже не все получается!) Но тетушка Мария услыхала.
– Не называй ее тетей! Она тебе скорее в старшие сестры годится, зови ее просто Магдой!
– Конечно, можешь называть меня Магдой! Хотя от этого я моложе не стану. Двадцать шесть лет – это двадцать шесть лет. Ближе к тридцати, чем к двадцати!..
Мальчик поблагодарил за разрешение, но с этого момента вообще избегал называть ее по имени.
Дядю Вальтера по утрам приводили на веранду. Ему был необходим воздух, но солнце могло повредить, и его кресло поместили в углу веранды в тени орехового дерева. Туда же поставили маленький столик с кувшином воды и лекарствами. И игрой в мельницу.[8] Дядя Алекс, направляясь из хлева в погреб за яблочным вином, иной раз подсаживался к гостю сыграть партию. И проигрывал ее за несколько минут. Проиграв, недоверчиво качал головой и снова возвращался к делам. Дядя Вальтер в жилетке, в суконном костюме и с пледом на плечах, целиком – как будто это было его работой – отдавался только своему выздоровлению. Он говорил немного, мало двигался, книги и газеты находились у него под рукой, но он почти не прикасался к ним. Его сажали в углу веранды, отсюда открывался самый красивый вид: у подножия двух холмов маленькое ключевое озеро, густая дубовая роща над ним, а еще выше синяя полоса хвойного леса и небо. Дядя Вальтер большей частью сидел молча и смотрел на эту картину, на которой менялись лишь облака. Даже коровы – и на усадебном, и на соседском пастбище за нижней дорогой, – казалось, всегда паслись на одном месте.
