— Пленный подтвердил присутствие неприятельских колонн на Боровской дороге…
— Где же пленный-то ваш? — хмурясь, спросил Ермолов. — Надо показать его Михаилу Илларионовичу.
Сеславин с некоторой досадой указал на невозмутимого Фигнера:
— Александр Самойлович приказал…
— Эк его! Ну так добывайте мне теперь верные сведения. И немедля. На сей раз разойдитесь. Речку Нару (Ермолов ткнул в карту) должно перейти ночью, не привлекая неприятеля. Изловчитесь узнать: что за колонны движутся по Боровской дороге. Сие есть задача первостепенная.
Отпустив партизан, Ермолов поспешил к главнокомандующему. Кутузов встревожился. Он прикатал генералу Дохтурову вести к Фоминскому 6-й пехотный корпус с предписанием завязать бой. Тою же ночью Фигнер трижды пытался перейти Нару, но всякий раз натыкался на засады, был обстрелян и, проклиная свалившееся на него невезение, повернул назад.
Брезжил рассвет 10 октября. Над лугами стелился рыхлый туман. Сеславин зорко всматривался за реку в белесую мглу, но тишина, не нарушаемая ничем, кроме теньканья синицы, успокоила его. Он приказал перейти речку, ведя коней в поводу.
На рысях миновали желтые перелески, лощины, заросшие ольшаником, просторные поляны с поникшей травой. Чем дальше — тем ехали осторожней, сдерживая разгоряченных коней. Остановились перед матерым лесом, за которым пролегала Боровская дорога.
— Дальше я один разведаю, — сказал Сеславин младшему офицеру.
— Да как же, Александр Никитич! А вдруг что-нибудь такое? Возьмите казаков.
— И впрямь, ваше благородие, — вмешался бородатый казачий урядник. — Взяли бы полусотню, мигом бы доскакали…
— Нельзя, братцы. Шуму наделаем, всполошим всю округу. А коли у француза дозор?.. Словом, ежели часа через четыре меня не будет, возвращайтесь в главную квартиру.
Сеславин спешился, снял шинель, отцепил саблю, передал вестовому и, положив за пазуху пистолет, скрылся в лесу.
Бледный свет скользил по верхушкам сосен, по белым стволам берез. Роняя листву, испуганно вздрагивали осины, внезапно, под косым лучом, высвечивали медью дубы. Туман исчез, но утро не разгоралось. Будто сырая ветошь, по небу расползались тучи, и солнце пряталось, предвещая дождь.
Сеславин шел с осторожностью охотника, задумавшего выследить опасного зверя. Иногда он наклонялся, подносил к губам горстку брусники и напряженно вслушивался. Перестук дятлов, шелест редеющего леса, запах грибной прели невольно пробуждали воспоминания далекой, безоблачной и мирной поры. Обманчивый покой не усыплял бдительности разведчика, но рядом с важной, настойчиво понуждающей его мыслью выплывали милые видения детства: скромный отцовский дом и приветливо кивающие ему лица матери, отца, братьев…
Родился он в селе Есемово Ржевского уезда Тверской губернии. Отец, потомственный дворянин, всю жизнь прожил в деревне, трезво и кропотливо хозяйствуя, но значительных средств не скопил, хотя и к «недостаточным» не причислялся.
У есемовского хозяина родилось четверо сыновей: Петр, Александр, Федор и Николай. Тщанием дяди, гатчинского офицера, Александра и Николая удалось поместить в Артиллерийский и инженерный шляхетский кадетский корпус. В это привилегированное учебное заведение принимали обычно отпрысков знати. Но благоволение цесаревича Павла[3] к своему старому служаке было лучшей рекомендацией для его племянников, нежели титулованная фамилия.
Братья Сеславины увидели Петербург, узнали фрунт и жесткое казарменное воспитание. За изучение военных наук взялись рьяно, и время полетело незаметно над классами, манежем и плацем.
Однажды февральским солнечным днем кадеты играли на дворе в снежки. Офицеры разъехались по домам обедать. Внезапно часовой у ворот вскинул ружье «на караул».
В воротах показались всадники. Впереди ехал полковник маленького роста в высоких ботфортах и треуголке, сдвинутой к самому носу. Этот короткий нос с вывернутыми ноздрями и водянистый, бешено-требовательный взгляд знал в Петербурге каждый.
Фельдфебель, присматривавший за кадетами, помертвел! «Батюшки, царь! А в корпусе ни одного офицера…»
Павел слез с коня и, широко ступая тяжелыми ботфортами, зашагал к зданию корпуса. Он с сердитым недоумением вертел головой в детской треуголке, короткий нос его яростно фыркал. Император тщетно ждал обычного церемониала: торжественной встречи и рапорта. Сопровождавшие императора офицеры поотстали, опасаясь находиться рядом о ним при взрыве необузданного царского гнева, последствия которого бывали для окружающих плачевными,
В эту минуту один из мальчиков смело направился к разгневанному царю, Подойдя «журавлиным шагом», кадет громко отрапортовал о состоянии дел в корпусе, Павел смотрел на него насупившись. Но вдруг отрывисто захохотал и поцеловал находчивого кадета в румяную щеку.
Нарушение установленных им порядков не имело оправдания, и никто не взялся бы предсказать меру взысканий, которые могли быть наложены. Но судьбе было угодно, чтобы юный Саша Сеславин попался на глаза императору в ту минуту, когда его неистовое самодурство разрешилось неожиданной милостью. Узнав, что Саша племянник того Сеславина, что служит у него в Гатчине, император спросил, не хочет ли он стать гвардейцем. «Мне хотелось бы служить вместе с братом», — ответил смелый кадет.
На другой день императору доложили об отличных способностях Сеславиных, и он приказал зачислить их в гвардейскую артиллерию.
В 1800 году двадцатилетний подпоручик Александр Сеславин за «усердную и ревностную службу» и «состояние команды и орудий в совершенном порядке» был награжден «мальтийским» крестом. Император Павел считался магистром Мальтийского рыцарского ордена и давал этот крест в знак своего особого расположения.
С 1805 года начался боевой путь Сеславина. Он принимал участие почти во всех войнах, которые вела тогда русская армия. С первых же шагов боевого офицера Сеславин обнаружил выдающуюся храбрость и прекрасное владение техникой орудийной стрельбы, а если требовалось, без промедления бросался в рукопашную схватку, увлекая за собою солдат. Во время первой войны с Наполеоном он был отмечен наградами: золотой шпагой «За храбрость» и орденом Владимира 4-й степени. Под Гейльсбергом он получил тяжелое ранение в штыковой атаке и вынужден был покинуть армию. Позади осталась окутанная пороховым дымом Европа. С рокотом победных барабанов лавина французских войск неудержимо двигалась на восток.
В июне 1807 года война окончилась, был подписан Тильзитский мир.
Одновременно о войной против Наполеона Россия воевала с турками (1806 — 1812 гг.).
Залечив рану, Сеславин возвратился в действующую армию. При осаде города Разграда его батарея успешно подавила прицельным огнем сопротивление осажденных турок. По отзывам командиров, Сеславин проявил себя даровитым офицером-артиллеристом; такие же отзывы о нем были и после сражения при Чаушкое.
Мощные укрепления и высокий вал Рущука, лучшей турецкой крепости на Дунае, выдержали сильнейший обстрел русской артиллерии. Турки защищались отчаянно, отвечая ружейным и орудийным огнем. Был назначен решительный штурм. Во взятии Рущука участвовал и другой будущий герой — партизан Александр Фигнер.
Со штыками наперевес штурмовые колонны двинулись к крепостному валу. От турецких бастионов, окутавшихся желто-серым дымом, хлестнуло картечью. Сомкнув поредевшие колонны, с грозным «ура» русские солдаты устремились на приступ. Треск выстрелов и тысячеголосый крик слились в оглушительном грохоте боя.
Сеславин первым ворвался на крепостной вал. Пошатнулся, сделал несколько неверных шагов… и упал, выронив шпагу. Пуля пробила ему плечо.
12 июня 1812 года триста красавцев уланов на отборных конях переплыли Неман. Вслед храбрецам торжествующе гремели трубы, рушилась лавина рукоплесканий, несся восторженный рев: «Да здравствует император!»
Над переправами запестрели знамена и штандарты кирасирских, уланских, драгунских полков; за дробным топотом кавалерии, дребезжа на неровных бревнах, с тяжким гудом проскакала конная артиллерия; сплошной массой киверов, ранцев и ружей текла пехота.
Наполеон с высокого берега наблюдал, как «великая армия», вобравшая в себя силы почти всех европейских народов, пересекла русскую границу. «Судьба России должна исполниться. Внесем войну в ее пределы», — было сказано императором с актерским воодушевлением, тоном, не допускающим сомнения во всем том, что говорил и делал он, повелитель Европы, избранник провидения. Проходя мимо, солдаты поворачивали в его сторону весело скалившиеся молодые лица. Среди золотого шитья, орденов, лент и плюмажей они видели только его приземистую фигуру в сером сюртуке и низко надвинутой черной треуголке. Поставив короткую ногу на барабан и скрестив руки на груди, Наполеон говорил маршалам:
