Глава вторая
Уже двое суток шли по тайге, иногда выходили на лед небольшой речки, потом снова скрывались в чаще два лыжника. Своим внешним видом они ничем не отличались от обыкновенных охотников: ружья, рюкзаки и другая охотничья амуниция, но темп, с которым люди двигались, говорил о том, что они куда-то спешили.
Идущий впереди был худой и длинный, явно старше второго, шедшего так же размашисто и быстро. Ружья были зачехлены и пристегнуты в походном положении, на ремнях — охотничьи ножи и топоры, внизу рюкзаков болтались видавшие виды котелок и чайник.
Видимо, люди шли давно и издалека. Единственно, чем они отличались от охотников, так это отсутствием собак.
Снег был глубокий и рыхлый, но лыжники шли довольно быстро. А вокруг — вековая тайга. Огромные сосны и ели, припорошенные снегом, свешивали громадные тяжелые лапы, казалось, стукни по стволу, и снег осыплется на вас пуховой лавиной.
Но тихо вокруг, ни ветринки, только и слышны пошаркивания лыж, да натруженное дыхание людей. День клонился к вечеру. Было пасмурно, в небе ни проблеска, и потому темнота надвигалась быстро и решительно. Наконец, у обрыва небольшой сопки путники остановились и начали готовиться к ночлегу. Застучали топорики, и через несколько минут запылал костер. Молодой, зачерпнув снега в чайник, повесил над огнем. Потом, без лишних слов, рядом с костром вытоптали на снегу место. Быстро установили палатку, положили во внутрь изготовленные из медвежьих шкур спальные мешки, уселись на большом, лежавшем вдоль обрыва стволе сосны и, глядя на разгорающийся костер, молча, отдыхали.
— Хорошо как! — блаженно закрыв глаза, нарушил молчание юноша, — так и сидел бы и слушал тайгу.
— Чудной ты, дома аль не такая тайга-то? — отозвался длинный.
— Такая, да не такая, людей много, шумно, а тут… природа, — и он так ласково и протяжно произнес слово «природа», что старший даже засмеялся:
— Вот это так, тут природы хватает!
— А я вот думаю, — неожиданно изменил тему разговора юноша, — что все-таки значат эти слова: «пришло время», а вообще лихая вещь почтовые голуби, ишь как классно Белогрудка нашла нашу избу, я ее сразу увидел, когда шли из школы, смотрю — кружит, кружит над нашим двором, я как закричу: «Белогрудка, Белогрудка», — а она как бы поняла, сразу в дверной проем и залетела. Я потом письмо с ее ноги снял, а вы мне так ничего и не говорите, а видно, что-то важное, иначе дядя Егор не послал бы следом второго голубя, почитай через два часа и Черныш прилетел. Так что же случилось?
— Сказывал тебе: надо так, придем, там все узнаешь, это только тебя, Иван, между прочим, и касается. Я как всегда «за компанию» иду. А раскрывать секрет пока не могу, слово дал.
— Слово дал, слово дал. Сколько раз я это слышу. А уж не маленький, скоро вот тебя догоню, — обиженно закончил парень.
— Ну да, меня догнать — это надо под два метра вымахать, а ты, может, только за полтора перешагнул.
— Ага, полтора! Почитай уже метр семьдесят пять будет, — Иван даже встал для важности.
— Да ты сиди, небось, устал ведь?..
— И ни в жисть, я еще столько ж могу… Вот завтра с дядей Егором пойдем наперегонки к Волчьему Логову, — захвастался парень.
— Ох уж нет, не ходить, видно, больше дяде Егору к Волчьему логову. И курить уж давно бросил, а болячки одна за другой преследуют его. Вот и сейчас плох он, видно, совсем плох, иначе не позвал бы…
Юноша опять сел на ствол сосны и притих.
— Да ты, Ванятка, не очень печалься, может, и на этот раз пронесет.
— Пронесет или нет, а вот, я одного не пойму: кто же он, дядя Егор? Преступник, что ли, что о нем никому сказывать нельзя, и в больницу его нельзя! А ведь он воевал, да еще как, он мне много рассказывал, и человек он добрый. Все понимает, как отец родной, хоть вы мне так и не сказали, кто были отец и мать мои, все «потом да потом». А я вот и взрослый почти, а может, и я какой-то секретный, может, и мне надо прятаться?
— Сказано тебе — не время, все узнаешь, может, даже завтра. И вообще — что, тебе со мной да тетей Настей плохо жилось?
— Как вы не поймете, для меня роднее вас никого и нет. Но каждый человек знать должен, же все о себе, о своих родителях, о родственниках. Мне вот часто снится какая-то женщина, она прижимает меня к груди, поет что-то.
— А мы тебе не родственники? Чай, не обижен был, и школа, и все, как у людей. Но ты, же мужик и понимать должен: раз так надо — значит надо, — уже, серчая, проговорил старший.
— Да ты не кипятись, дядя Витя, с кем же мне и говорить об этом, если не с тобой?
Замолчали. Весело трещал костер, шипел чайник, и вдруг где-то далеко, сначала неясно, потом все отчетливее послышалось волчье подвывание.
— Расчехли ружья, может, воевать придется, — спокойно сказал Виктор.
Иван расчехлил ружья, проверил заряды и, повесив рядом на сук, подбросил в костер дров, тысячи разноцветных искорок пролетело прямо вверх в уже совершенно черное небо. А вокруг полная темнота, и хотя снег еще отливал неясной синевой, уже была ночь. Только стволы деревьев еще выделялись громадными великанами. А когда Иван сел снова на сосну, как бы продолжая разговор, Виктор сказал:
— А мать твою Варварой звали, красавица была, сам видел ее фотографию на фронте, а как она умерла — не знаю. Знаю, что жили вы далеко отсюда, и умерла она после того, как родила тебя. Завтра тебе дядя Егор все и расскажет.
— На фронте, говоришь? Так вы же с дядей Егором вместе воевали, может, он и показывал?
— Ты опять за свое, не можешь день вытерпеть?
— Ладно, уж, столько лет терпел, потерплю еще.
Трещал костер, отблески света вырывали то один участок леса, то другой. Тихо, ни звука, будто вымерла вся тайга. До того слабый морозец крепчал, но все же от иногда ярко высвечивающихся фигур отходил молочный дымный пар. Уже закипал чайник. Разложив на стволе дерева хлеб, соль, вареное мясо, путники готовились к ужину. Вдруг, словно заплакав, снова заскулил с переливами волк, ему откликнулся другой, третий — это уже совсем рядом.
— Вот зверье! — сказал Виктор, — Не дадут поесть по-человечески!
— Молодой запел, наверно, весь выводок пожаловал, — спокойно отозвался Иван. — Далеко мы с тобой забрели. И как тут бедный дядя Егор столько лет живет? От одной скуки взвоешь.
— А ему некогда было скучать-то. Поди, попробуй все сам, прям как Робинзон Крузо, даже козы есть.
— Наверно, и козлята уже бегают, они обычно в марте и родятся, — повеселел Иван. — Люблю я их, шустрых таких, веселых.
Совсем рядом зарычали волки, уже было слышно, как они передвигались. Шорох снега, сломленные ветки, и, наконец, свет от костра выхватил первую мелькнувшую тень.
— Вот у кого нюх: за десять верст учуяли, — тихо проговорил Виктор, придвигая к себе ружье.
Иван молчал, он опять зачем-то преломил ружье, еще раз проверил заряд и приготовился к стрельбе. Вдруг прямо у костра он увидел двух, стоящих боком. Прогремел выстрел. Послышался душераздирающий вопль, потом визг, и, когда рассеялся дым, люди, увидели лежащего на снегу убитого зверя…
Прошла ночь, обыкновенная таежная, охотничья. Серело утро. Мужчины собирались в путь. Очищена и свёрнута палатка и спальные мешки, загашен костер, проверено снаряжение и крепления. И вот уж снова заскрипел под лыжами снег. Путники скрылись за изгибом сопки, только сизые дымки вместе с паром еще поднимались от бывшего костра, да три убитых волка так и остались лежать возле временного человеческого пристанища.
Вот и последний распадок. Внизу еле заметным холмиком у небольшой поляны виднелась низенькая избушка. Ее, почти заваленную снегом, мог различить только тот, кто знал, что там она есть. А так этот бугорок можно было принять за лежащий под снегом большой камень. Но из еле заметно чернеющей на самом гребне снежного холма трубы вертикально вверх струился сизый с чернинкой дымок, говоривший о том, что там живет человек.
Лыжники стояли на самой вершине сопки и, отдыхая, смотрели вниз на распадок.
— Ну вот, жив твой дядя Егор! — весело проговорил Виктор, указывая лыжной палкой вниз, — каких-нибудь пол километра — и дома, баньку натопим, — мечтательно закончил он.
— Там дров навалом — я еще осенью два дня колол, — поддержал его Иван, — и веточки березовые, а взвар брусничный чего стоит! Ну что, рванем?!
И они вихрем понеслись вниз. Ясная солнечная погода бодрила дух, легкий морозец хотя и ослабел, но еще ощутимо щипал за кончик носа и щеки. Отлетающие от лыж снежинки сверкали разноцветными радугами и, продержавшись почти невидимым туманом несколько секунд в воздухе, запорашивали лыжню.
Внизу залаяла собака и, будто отвечая ей, громко каркнула ворона, за ней другая, третья, и вдруг поднялся разноголосый галдеж.
— У! Отродье господнее, разгорланились, — проговорил Иван. Отталкиваясь лыжными палками, он несся вслед за Виктором, мимо невысоких хвойных деревьев, по одной, только им знакомой, тропинке.
