Девушки и женщины, шедшие утром на работу, одеты были преимущественно в цветные блузки, атласные или сатиновые, и очень длинные юбки-плиссе, которые расширялись книзу и прикрывали высокие ботинки. Чулки на них были шерстяные или нитяные, но их не было видно. Свежесть этого 6 октября побудила некоторых дам появиться в горжетках и жакетах.
Корректного вида господа, читая газеты в автобусах, отходивших в девять утра, беглым взглядом приветствовали подвиг Райта и хмурили брови, читая реляции «исторического дня». Приводились сравнительные данные об армиях болгарской и турецкой. Расценивались дружественные отношения, союзы, симпатии. Легко было видеть, что это событие раскалывало Европу на два блока по плоскости, которую определили семь лет дипломатии.
На второй странице корректного вида господа и бережливые чиновники видели такой неприятный заголовок:
ПАНИКА НА БИРЖЕ
Турецкие и сербские фонды потерпели крушение. Курс русских бумаг значительно понизился. А между тем ни один из корректных господ, ни один из бережливых чиновников не был лишен изрядного пакета турецких ценностей, а также огромного компресса из ценностей русских. Что же до болгарских, упавших на 3 % приблизительно, то можно было удивляться и радоваться их стойкости. Но они занимали мало места в портфелях. Молодым женщинам газеты 6 октября казались на редкость пустыми. Романтические преступления практически сводились к нулю. Если даже г-жа Гудай растопила жаровню, а затем, раздраженная этими приготовлениями, решила, что проще выброситься в окно, то представлялось затруднительным объяснить ее самоубийство мучениями страсти. История Фиделины Севильи и ее мошеннических проделок с завещанием не так развивалась, как можно было надеяться. Не было никаких оснований думать, что таинственный викарий, неосторожно доверивший ей крупные суммы, действовал так из любви к прекрасной перуанке.
II
ЖИВОПИСЦЫ ЗА РАБОТОЙ. СПЯЩАЯ ЖЕНЩИНА
На улице Монмартр, хотя скоро девять часов, а за опоздание штрафуют, несколько прохожих остановилось перед лавкой. За ними кишит улица, задевает их своими движениями, тянет за собой, как течение реки — прибрежные травы. Но временно они пустили корни.
Надо заметить, что лавка эта притягательна для глаз, как аквариум.
Большая витрина отделяет ее от улицы. За витриной происходят необычайные вещи, обильно орошаемые солнечным светом. Трое мужчин в белых блузах сидят спиною к улице. Перед каждым из них более или менее большое поле, и они рисуют. В глубине лавки трое или четверо других мужчин заняты такой же работой. Но они не выставлены напоказ.
Из трех выставленных первый разделывает обширную композицию на коленкоре. Тот, что посередине, исполняет на плите поддельного мрамора надпись золочеными рельефными буквами. Третий рисует своего рода герб на прямоугольном куске жести.
Произведение, наиболее многообещающее — это композиция на коленкоре. Она делится на две части. В правой будет шесть строк текста различной длины. Их размещение намечено углем. Две строки уже нарисованы. Первая закрашена в черный цвет:
ТОРГОВЛЯ МНЕ НАДОЕЛА
Вторая — в красный, но не закончена:
ДОВОЛЬНО С М
Три последние буквы
ЕНЯ
еще не покрыты краской.
Левая половина коленкора будет занята довольно сложным художественным сюжетом, но покамест он еще только набросан углем в общих чертах: человек почти натурального роста как будто делает эксцентрические жесты и приплясывает на месте в неистовой манере некоторых восточных плясунов.
Надпись на поддельном мраморе с виду менее таинственна. Она уже теперь вполне удобочитаема:
ОТДЕЛ АККРЕДИТИВОВ
И первые три буквы уже позолочены.
Но в группе людей перед витриной никто достоверно не знает, что такое «аккредитивы». Один молодой приказчик склонен думать, что речь идет о какой-то особенно опасной разновидности кретинов и что дощечка эта предназначена для коридора в доме сумасшедших.
Что касается герба, над которым работает несколько поодаль третий живописец, то покамест он очень неясен, более или менее напоминая пикового валета без головы.
Тем временем в задней комнате, составляющей продолжение мастерской, юноша Вазэм растирает краски.
* * *
В тот же час Жермэна Бадер продолжает спать в своей квартире на набережной Гранз-Огюстэн. Спальня выходит окнами прямо на набережную, в четвертом этаже. Собственно, это бывшая гостиная. Но Жермэна Бадер все переделала. Спальня была со стороны мрачного двора. Жермэна не пожелала ставить там кровать, считая это помещение неуютным, а также в связи со своими гигиеническими представлениями о чистоте воздуха. Впрочем, ее представления о чистоте воздуха оказались в конфликте с ее же гигиеническими представлениями о солнечных лучах. Ибо набережная Гранз-Огюстэн обращена на север, тогда как комната с окнами во двор расположена с южной стороны, и солнце в нее глядит летом, поверх кровель, три-четыре часа подряд. Как бы то ни было, Жермэна предпочла устроить там небольшую столовую в деревенском вкусе. Безобразие двора маскируют желтые занавеси, дающие во всякий час дня иллюзию солнечного освещения. Жермэна проводит мало времени в столовой, гораздо меньше, чем в спальне. Впрочем, за завтраком, когда она завтракает дома, вид окна ласкает ее зрение как нельзя более. Вечером все занавешено, и что делается снаружи, неважно.
Бывшая столовая квартиры стала гостиной, и с ней сообщается спальня. Такое расположение позволило к тому же меблировать обе комнаты в одинаковом стиле, а именно Людовика XVI. И можно, когда надо, переставлять мебель из одной комнаты в другую. Обстановка почти выдержана в этом стиле, если не говорить о диване, который Жермэна сочла нужным поместить в углу гостиной, но и он обтянут красивым шелком с цветами Louis XVI, и столяр поставил его на точеные ножки того же стиля. Мебель — подлинная, за исключением туалетного столика и кровати. Жермэна, ради удобства, а также для приемов, пожелала иметь достаточно широкую кровать, а подлинную найти трудно шириною больше 1,1 метра. Тот же столяр сделал для Жермэны кровать шириною 1,3 метра. И сделал ее со вкусом; а обойщик, со своей стороны, в устройстве шелковых занавесок, ниспадающих у изголовья, был так ловок, что даже знаток не сразу замечает аномалию в ширине постели. Предметы обстановки, которыми особенно гордится Жермэна, — это пара кресел с ушками, купленная ею за четыреста франков на аукционе в отеле Доуо, и очаровательный столик Louis XVI из розового и лимонного дерева. Ей удалось отнять его за триста франков, после переговоров и любезничанья, длившихся с перерывами два месяца, у одной старухи, живущей на улице Генегона на доходы от весьма скромного капитала.
Жермэна Бадер спит довольно спокойным и глубоким сном. Она не слишком чувствительна к легким раздражениям дневного света; ибо в комнате царит весьма несовершенный мрак. Наружное освещение, оживляемое вдобавок сверканием Сены, проникает поверх неплотно закрывающихся ставен и сквозь двойные шторы, ложится на потолок широкой белой лентой, трепещущей блеском алмазов, и отраженно падает на изголовье постели. Лицо молодой женщины слабо им озарено. Отдельные лучи скользят между ресницами, пробираются под веки.
Жермэна спит с приоткрытым ртом. Дыхание у нее довольно громкое и осложнено каким-то небным звуком — не храпением, но храпенье напоминающим. Тело немного изогнулось вокруг собственной оси. Ноги и ягодицы лежат почти в плоскости постели, одна нога согнута в колене, между тем как верхняя часть туловища повернута вправо, и голова опирается на подушку одновременно затылком и правой щекой. Округлые, полные руки выпростаны из-под одеяла. Правая грудь полупридавлена локтем, левая ничем не стеснена, только сосок чуть-чуть свисает вправо. Обе, кстати сказать, очень красивы, соблазнительного объема. Тело белое, очень нежное, с тонким узором жилок. Лицо тоже белое, довольно полное, черты его тверже самой плоти. Отсюда — сложное выражение, постигнуть которое вдобавок мешает сон. Можно предполагать характер волевой, способный при случае обнаружить жестокость и грубость. А между тем есть признаки нежности, доверчивости, легкого отношения к жизни. Нос довольно большой и немного изогнутый, но на конце закругленный. Рот средней величины. Волосы белокурые, если даже не искусственного, то искусственно усиленного оттенка.
В общем, тело в большей мере привлекательно, чем лицо — красиво. Но не видно выражения глаз, которое, быть может, все изменяет.
III
ДЕВЯТЬ ЧАСОВ УТРА У СЕН-ПАПУЛЕЙ И У ШАНСЕНЕ
Опять-таки в тот же час начинается утренняя деятельность у Шансене и у Сен-Папулей, но совершенно различным образом.
