— Ничего.
— Э, так в этом нет ничего особенного. Сестра Дорота тоже всегда стоит у окна, когда гуралы вывозят навоз из хлева. Вот если бы монахиня убежала с ксендзом, тогда бы она была негодницей. А так — что…
Этими словами Гелька прекратила дискуссию.
Погасла лампочка, тускло мерцавшая под самым потолком. Наступила ночь — тягостно удушливая от вони и холодная, как все зимние ночи в приюте. Ветер бешено ломился в деревянные стены. Трещал прогнивший потолок. Стоило оторвать голову от соломенной подушки, как ледяная струя воздуха сразу же начинала обвевать щеки. Малыши всем телом прижимались к щуплому матрасу, будто стараясь слиться с жестким мешком, влезть в него. Старшие девочки натягивали на головы одеяла и лежали в полной апатии ко всему окружающему. Время от времени кто-нибудь поднимался на своей койке, растирал окоченевшие ноги и, подышав на руки, вновь грохался на жесткую соломенную подстилку.
Я оторвала голову от подушки.
— Ты что, Сабинка, плачешь? — Я соскочила с койки и подбежала к ней. — Почему ты плачешь?
— Потому что завтра кончают колоть дрова.
— Ну, ничего не поделаешь, моя дорогая.
Довольная своим утешением, я вернулась на койку.
На другой день, после возвращения из школы, мы снова застали Сабину у окна. Когда по коридору проходила монахиня, Сабина делала вид, что взрыхляет землю в ящике с пеларгониями. Испачканные глиной пальцы инстинктивно крошили сухие комочки, а подернутые, влажной пеленою глаза, покрасневшие от слез, устремлены были в окно.
На дворе колол дрова молодой гурал. Лицо у него было смуглое, озорное, вьющиеся волосы блестящими шелковистыми кольцами усыпали голову. Он снял свой полушубок и работал в одной рубахе.
Сабина, оставив пеларгонию, с корзиной в руке вышла на двор. Мы столпились у окна и наблюдали за нею с насмешливым сочувствием.
Красивый и стройный дровосек распрямился и бросил взгляд в сторону улыбающегося личика Йоаси. Редковолосая, плоскостопая, в грязном платье, рядом с ним Сабина выглядела мухой, запутавшейся в монастырской паутине. Однако сама Сабина не отдавала себе в этом отчета. Кружась около гурала и пытаясь одеревеневшими от холода пальцами оторвать примерзшие ко льду щепки, она заглядывала ему в лицо покорно и выжидательно, а он не обращал на нее ни малейшего внимания.
— И как ей не стыдно, — сказала Янка. — Что этот парень подумает о нас?
Я удивленно посмотрела на Янку. Меня вовсе не интересовало, что этот гурал подумает о нас. Подобная мысль могла прийти в голову только «благовоспитанной девочке из хорошего дома», каковой, без сомнения, была Янка. Однако, поскольку и меня, как и каждую из нас, вгонял в краску малейший намек на сердечные переживания, я с сочувствием смотрела на Сабину, выметавшую непослушными от холода руками снег со двора.
Тем временем гурал кончил работу. Он аккуратно сложил поленья, вбил топор в колоду, надел полушубок и, набив трубочку табаком, приготовился в дорогу. В раскрытой настежь калитке появился возница с кнутом в руках. Он кивнул дровосеку. Гурал спрятал трубку в карман и зашагал к калитке.
— Хо-хо! — засмеялась Владка, отходя от окна. — Наконец-то Сабина оставит в покое пеларгонии. Пошли делать уроки.
— Глядите! — взвизгнула вдруг Йоася.
Все мы снова бросились к окну… Глаза у нас едва не полезли на лоб от удивления.
Следом за гуралом шла Сабина.
Всей гурьбой мы пустились по лестнице, но, прежде чем добежали до калитки, Сабина уже вышла на дорогу. Низко опустив голову, придерживая руками концы платка, она плелась вслед за медленно едущей фурой.
— Сабина!!!
— Идет! Ей-богу, идет! Даже не обернется! — воскликнула Зоська. — Совсем с ума сошла!
— Давайте сейчас же вернемся, немедленно. Пусть каждая из нас возьмется за свою работу и делает вид, будто ничего не знает. — Повелительно нахмурив брови, Янка внимательно следила за тем, чтобы вернулись все без исключения. Она сама затворила калитку и загнала домой гурьбу самых любопытных девчонок.
Не прошло пятнадцати минут, как рассыпавшиеся по всему приюту воспитанницы были уже всецело поглощены своими вечерними обязанностями. Одни резали картофель для свиней, другие мыли полы, третьи выносили золу.
По коридору проследовала вездесущая сестра Алоиза. Она задержалась возле Йоаси, которая с усердием латала половик.
— Где Сабина?
Йоася вскинула на монахиню удивленные глаза.
— Сабина? Не знаю… Я как раз читала молитвы, сестра меня прервала…
А минут через десять после этого разговора мы парами направились в столовую. По случаю именин одной из хоровых сестер нам обещали дать полдник. Кружка чаю и кусочек хлеба с сыром вселили в нас прекрасное настроение.
Преисполненные страха и любопытства, рассаживались мы за столами. И вот уже прочитаны молитвы. Сестра Алоиза то и дело заглядывает в окно. На дворе сыплет мелкий снежок. Углы нашей трапезной быстро погружаются в темноту. Кругом необычная тишина. И вдруг — скрип двери. Всем нам он показался чересчур громким и резким.
На пороге появилась Сабина; она долго отряхивала облепленный снегом платок. Владка и Казя усиленно подмигивали ей, давая понять, чтобы она побыстрее занимала свое место. Но сестра Алоиза оказалась более проворной, чем Сабина. Она подошла к провинившейся:
— Почему опоздала?
— Я провожала фуру…
— Какую фуру?
— Да того самого гурала, который у нас дрова колол, — стремительно выпалила Зоська. — Я молилась, чтобы господь бог просветил голову этой глупой корове, а она пошла за парнем… Ай-ай!.. — вскрикнула вдруг Зоська и, прикрыв руками ошпаренное лицо, спрятала голову под стол.
Гелька отшвырнула пустую кружку в сторону и, поднимаясь с лавки, воскликнула:
— Нет! Просто с ума сойти можно! Клянусь, я убью когда-нибудь эту змею! — И, хлопнув дверью так, что задрожали стекла, она вышла из столовой.
Наступила напряженная, пугливая тишина.
Сестра Алоиза, наиболее воспитанная из числа наших хоровых сестер, терпеть не могла грубости, вульгарных жестов и слов. Она была непримиримым врагом всего, что так или иначе могло опорочить душевную чистоту человека.
Девочки затаив дыхание поедали глазами побелевшее лицо монахини. Из-под стола доносились всхлипывания ошпаренной Зоськи. Разлившийся по всему столу Гелькин чай большими, тяжелыми каплями стекал на пол.
— С сегодняшнего дня я запрещаю Гельке… — начала монахиня с заметной дрожью в голосе.
— Если сестра прикажет, я немедленно приведу ее сюда! — воскликнула Янка и, сорвавшись с места, скрылась за дверью.
Теперь мы с любопытством следили за монахиней. Сестра Алоиза, повернувшись к нам спиною, смотрела в окно. Мы ожидали в молчании. Зоська по-прежнему ревела под столом, а стекавший со стола чай образовал на полу целую лужу.
Вошла Янка и втянула за руку упиравшуюся Гельку.
Янка, более хитрая и рассудительная, чем другие, уже сумела шепнуть Гельке, что и как надо говорить, и та начала приглушенным, печальным голосом:
— Я, прошу вас, недостойная…
Гелька запнулась. Видно было, что больше уж ни одного слова она из себя не выдавит. Однако сестра Алоиза не принадлежала к числу мелочных людей. Не глядя на провинившуюся, она произнесла тихим голосом:
— Не у меня, а у того, которого оскорбила — у бога проси прощения! — И вышла из трапезной.
Янка спокойно подошла к Сабине, допивавшей свою порцию чая, и отпустила ей звонкую пощечину.
— Вот тебе! И в другой раз не устраивай суматохи своими глупыми амурами. А ты, — повернулась она к Гельке и, запнувшись на полуслове, прикусила губу.
В дверях стояла матушка-настоятельница и внимательно глядела на нас.
— Слава Иисусу Христу! — громко приветствовали мы настоятельницу, вскакивая с мест.
— Сегодня у нас смена таинств. Прошу, чтобы ни одна не забыла об этом.
Матушка покинула трапезную.
* * *
«Laus Tibi, Christe… Слава тебе…»
Девушки стоят на коленях двумя тесными шеренгами. Руки молитвенно сложены перед подбородком, глаза опущены, но… из-под полуприкрытых век на новую монахиню устремляются любопытные, горящие взгляды.
«Она так хороша, что вполне могла бы быть негодницей, и тот ксендз наверняка влюбился в нее», — размышляла я, уставившись на алтарь.
Утомленные тяжелой работой, дремлют конверские сестры, спрятав свои лица под велонами. Хоровые монахини сидят на скамейках неподвижно, чуткие ко всему, что делается вокруг.
Рядом с сестрой Алоизой — сестра Барбара. Она высока ростом, молода; у нее приятное открытое лицо и большущие серые глаза.
Девчата проходят перед образами, преклоняют колени, опускают головы.
