— Нл старшему из тех мальчиков было не больше семи лет, Гай, а второму лет пять.
— В этих местах бывает очень тоскливо. Иногда по полгода не видишь белого человека. Многие приезжают сюда совсем мальчишками. — Он улыбнулся той улыбкой, что так преображала его некрасивое круглое лицо. — Так что есть, знаешь ли, оправдания.
Она всегда находила эту улыбку неотразимой. Улыбка убеждала лучше любого довода. Взгляд ее смягчился.
— Ну конечно, есть. — Она потянулась через стол и дотронулась до его руки. — Мне посчастливилось, я успела перехватить тебя вовремя. Честное слово, я была бы в отчаянии, если бы мне сказали, что ты тоже так жил.
Он стиснул ее руку.
— Тебе хорошо здесь, родная?
— До неприличия.
В своем полотняном платьице она выглядела свежей, прохладной. Она совсем не страдала от жары. Красота ее была лишь красотою всякой молодости — только карие глаза по-настоящему хороши; но лицо пленяло открытым, безыскусственным выражением, а темные стриженые волосы были аккуратно уложены и блестели. В ней угадывался и ум, и воля, и не было сомнения, что тот член парламента, у которого она работала, имел в ее лице весьма толкового секретаря.
— Я сразу влюбилась в эти места, — сказала она. — Хоть я так много бываю одна, я, кажется, ни разу не соскучилась.
Она, разумеется, прочла не один роман о Малайском архипелаге, и у нее создалось впечатление о мрачной стране с могучими опасными реками и молчащими непроходимыми джунглями. Когда каботажный катер доставил их в устье реки, где их ждала большая лодка с дюжиной даяков на веслах, у нее дух захватило от открывшейся ей красоты, не устрашающей, а скорее дружелюбной. Такой легкой, веселой атмосферы, напоминающей птичье пение в листве деревьев, она никак не ожидала. По обоим берегам к воде стекали мангровые заросли и пальмы нипа, а дальше густо зеленели леса. Вдали, ряд за рядом, насколько хватало глаз, тянулись синие горы. Не замкнутое, угрюмое место, а скорее бесконечный простор, где воображение могло витать свободно и радостно. Зелень сверкала на солнце, голубое небо смеялось. Гостеприимный край словно приготовил ей торжественную встречу.
Гребцы вели лодку у самого берега, а высоко над головой летели два голубя. Наперерез лодке мелькнуло яркое пятнышко, живой драгоценный камень — зимородок. Две обезьяны, свесив хвосты, сидели бок о бок на ветке. Далеко на горизонте, на том берегу широкой и мутной реки над джунглями стояли в ряд крошечные белые облачка, единственные облака на всем небе, словно балерины в белых пачках, выстроившись в ряд, готовые к танцу, ждали, когда взовьется занавес. Сердце ее исполнилось радости, и сейчас, вспоминая этот день, она посмотрела на мужа с благодарностью и спокойной лаской.
А как интересно было устраивать их столовую-гостиную! Это была очень большая комната. Когда Дорис приехала, пол здесь устилали рваные, грязные циновки; на некрашеных деревянных стенах висели (слишком высоко) гравюры с известных картин, даякские щиты и паранги. Столы были покрыты туземными тканями в темных тонах, на них стояли брунейские медные фигурки, давно не чищенные, жестянки из-под папирос и местные серебряные изделия. На грубо сколоченной деревянной полке — романы в дешевых изданиях и старые книги путешествий в потертых кожаных переплетах, другая полка забита пустыми бутылками. Холостяцкая комната, неопрятная, но казенная, — она и позабавила Дорис, и переполнила жалостью. Какой унылой, безрадостной жизнью жил он здесь без нее! Она, смеясь, обняла его и расцеловала.
— Бедненький мой!
У нее были ловкие руки, и комната быстро приняла живой вид. Она передвигала, переставляла, перевешивала, лишнее убирала с глаз долой. Помогли и ее свадебные подарки. Теперь комната выглядела приветливо и уютно. В стеклянных вазах стояли прелестные орхидеи, в больших кувшинах — огромные букеты цветущего кустарника.
Она гордилась тем, что у нее есть собственный дом (до сих пор она жила только в тесных квартирках) и что она сделала его таким восхитительным для своего мужа.
— Ты мною доволен? — спросила она его, когда все было готово.
— Вполне, — улыбнулся он.
Эта нарочито сдержанная похвала тоже пришлась ей по вкусу. До чего же хорошо они понимают друг друга! Оба они стыдились проявлять свои чувства и, кроме как в редкие минуты, скрывали их за иронией и шуткой.
Позавтракав, он бросился в шезлонг поспать. Она тоже двинулась в спальню. Ее удивило, что он перехватил ее, пригнул к себе и поцеловал в губы. Ласки в любое время суток не были у них в ходу.
— Расчувствовался на сытый желудок, бедненький, — поддразнила она его.
— Вон отсюда, и чтобы я два часа тебя не видел.
— Смотри не храпи.
Она ушла. Поднялись они, как всегда, на рассвете, так что через пять минут уже крепко спали.
Ее разбудил плеск воды — Гай опять мылся в ванной. Стены в доме пропускали каждый звук, что бы один из них ни делал, другому все было слышно. Двигаться было лень, но, услышав, что бой накрывает стол к чаю, она вскочила и тоже побежала умыться — у нее была своя ванная. Вода, не холодная, но прохладная, приятно ее освежила. В гостиной Гай вынимал из прессов ракетки, — когда спадала жара, они обычно играли в теннис. В шесть часов уже темнело.
До теннисного корта было двести-триста шагов, они пошли туда сразу после чая.
— Ой, посмотри, — сказала Дорис, — вон та женщина, которую я видела утром.
Гай быстро оглянулся. На мгновение взгляд его остановился на туземной женщине, но он ничего не сказал.
— Какой у нее красивый саронг, — сказала Дорис. — Интересно, где она такой купила.
Они прошли мимо нее. Она была миниатюрная, с большими темными, блестящими глазами своего племени и густыми иссиня-черными волосами. Когда они проходили, она не двинулась с места, только странно на них посмотрела. Дорис увидела, что она не так молода, как ей показалось сначала. Черты ее были тяжеловаты, и кожа темная. Но она была очень хороша. На руках она держала ребенка. Дорис, увидев его, чуть улыбнулась, но у женщины даже губы не дрогнули в ответ. Лицо ее осталось бесстрастным. На Гая она не смотрела, только на Дорис, и он прошел мимо, словно не видя ее.
— Крошка какой очаровательный, правда?
— Не обратил внимания.
Он выглядел как-то странно. Сразу побледнел, и прыщи, которые всегда ее огорчали, стали особенно видны.
— Ты заметил, какие у нее изящные руки и ноги? Прямо как у герцогини.
— Здесь у всех туземцев руки и ноги красивые, — отвечал он, но не с веселой готовностью, как ему было свойственно, а словно принуждая себя говорить.
Но Дорис не унималась.
— Кто она, ты знаешь?
— Здешняя, из деревни.
Они дошли до корта. Гай пошел к сетке проверить, туго ли натянута, и на ходу оглянулся. Женщина стояла все там же. Глаза их встретились.
— Мне подавать? — спросила Дорис.
— Да, ведь мячи у тебя.
Он играл очень плохо. Обычно он давал ей очко вперед и обыгрывал ее, сегодня же она выигрывала без труда. И молчал. Обычно от него было много шума — он все время что-то выкрикивал, ругал себя, когда мазал по мячу, подтрунивал над ней, когда она не успевала отбить его подачу.
— Распустились, молодой человек! — крикнула она.
— Ничего подобного.
Он стал бить сильнее, снова и снова посылая мяч в сетку. Никогда еще она не видела у него такого свирепого лица. Неужели он так злится на себя за то, что плохо играет? Стемнело, они пошли домой. Женщина стояла на том же месте и проводила их таким же непроницаемым взглядом.
Шторы на веранде были подняты, на столике между двумя шезлонгами стояли бутылки и содовая вода. В этот час они обычно выпивали — впервые за день, и Гай смешал два бокала джина с сахаром и содовой. Река широко раскинулась у их ног, на дальнем берегу джунгли уже окутывала таинственность близкой ночи. Туземец, стоя на носу своей лодки, греб двумя веслами против течения.
— Я играл бездарно, — сказал Гай, нарушая молчание. — Что-то я неважно себя чувствую.
— А может, у тебя температура поднялась?
— Нет, что ты. Завтра буду как огурчик.
Стало совсем темно. Громко квакали лягушки, время от времени коротко вскрикивала ночная птица. Светляки носились по веранде, поблескивали в деревьях, как крошечные свечи на рождественских елках. Дорис послышался легкий вздох. Это вызвало в ней смутную тревогу. Гай всегда был такой веселый.
— Что с тобой, милый? — спросила она мягко. — Расскажи мамочке.
— Ничего. Не допил немножко, — сказал он, встряхнувшись.
Утром он снова был самим собой, к тому же пришла почта. Каботажный катер заходил в устье реки дважды в месяц: один раз по дороге к угольным разработкам, другой раз — когда возвращался оттуда. На пути туда он привозил почту, за которой Гай высылал лодку. Прибытие почты было главным развлечением в их бедной событиями жизни. В первые два дня они бегло просматривали все подряд — письма, газеты из Англии, газеты из Сингапура, журналы и книги, с тем чтобы в последующие недели заняться ими более подробно. Иллюстрированные журналы они рвали друг у друга из рук. Не будь Дорис так поглощена почтой, она заметила бы в муже перемену. Ей нелегко было бы определить ее, а тем более объяснить. Глаза его глядели настороженно, губы беспокойно подергивались.
