Иврард, который знал, что, кроме коктейля, ничего не получит, ответил, что не станет ее обременять и поедет дальше.
– Тогда доброй ночи, мой милый, и спасибо за чудесный, чудесный вечер.
Он обнял ее за плечи, когда она хотела поцеловать его на прощание.
– Да благословит тебя Господь, душенька, – произнес он, отпуская ее.
Легко выпрыгнув из такси, Хлоя протараторила его адрес шоферу и была такова.
«И это ничегошеньки для нее не значило», – подумал сэр Иврард, стирая губную помаду.
Когда Клодия Лэнсинг будет писать мемуары, то, вероятно, опустит тот факт, что к сценической карьере ее подтолкнул отец, сэр Генри Лэнсинг, чьи анекдоты из жизни на государственной службе вынудили ее убраться из дома как можно дальше и заняться… хотя бы чем-нибудь. В каком-то смысле любое искусство есть бегство от жизни, но в ее случае это было бегство исключительно от жизни сэра Генри. И вообще Клод собирался в Лондон – он-то явно хотел «чем-то заняться». Из страха остаться одной с отцом Клодия принялась искать собственную стезю и решила, что это будет театр. Она тоже поедет в Лондон, где поступит в Королевскую академию драматического искусства. Они с Клодом станут жить вместе на деньги матери: их немного, но хватить должно. Пока в сложившемся положении дел брат видел одни только преимущества, поскольку получал экономку и модель разом.
– Идет, – без раздумья согласился он.
Зато сэр Генри проявил больше основательности.
– Не могу оспаривать твое решение, Клодия, – начал он. – Помню, сэр Лоренс как-то сказал мне, что когда он был на распутье…
– Да, да, отец, ты нам рассказывал… – перебила Клодия.
Другого отца это, возможно, сбило бы с толку, но не сэра Генри.
– Вот именно, – продолжал он, – тогда ты, наверное, помнишь, как его отец сказал ему…
И так далее.
И Клод, и Клодия прекрасно это помнили. Над кроватью у Клодии висела крайне яркая и крайне своеобразная картина Клода, подписанная «Сэр Лоренс на распутье». Кисти Милле по мотивам Теннисона, как объяснял сам Клод.
Брат с сестрой поселились в студии на Фулем-роуд; Клоду досталась кровать за ширмой, Клодии – каморка без окон. Это было очень неудобно, но это была студия и почти в Челси. Из них двоих Клодия от этого факта получала наибольшее удовлетворение.
– Хорошо, – сказал Клод, – можешь перестать пока корчить гримасу. Я скажу, когда она мне снова понадобится. Просто твоя гримаса… Ну, ты меня поняла, она… помогает передать тело как надо.
Сколь многие достижения мужчин в искусстве были вдохновлены женщиной! Только после знакомства с Хлоей Клод испытал потребность искать самовыражения в юмористических рисунках и в конце месяца принимать чеки от печатавших их газет. Дополнительный заработок, которому можно посвящать вечера, говорил он себе, – однако необходимый для любого, кто хочет повести девушку в «Савой».
Улыбнувшись несколько натянуто, Клодия перестала кривить лицо. А еще опустила теннисную ракетку.
– Ничего, если буду говорить? – спросила она.
– Нет, если ничего, что не буду слушать, – отозвался занятый своим рисунком Клод.
– Сам понимаешь, для меня это взаправду хорошая практика. Я хочу сказать, долго удерживать одно и то же выражение на лице, а потом быстро его менять. Давай посмотрим, как быстро мне удастся? Так, пренебрежение с толикой веселья – нет, не слишком хорошо. Пренебрежение с толикой веселья… так лучше. Теперь быстрая смена: пренебрежение с толикой веселья… удивление… невинность…
Она скривила хорошенькое, исполненное благих намерений личико, изображая общепринятые маски упомянутых чувств.
– Я бы думал, – не глядя на нее, сказал Клод, – что для тебя это очень неудачное упражнение.
– Почему? – спросила Клодия, все еще экспериментируя с «невинностью», которая никак ей не давалась, – возможно, потому, что тут обязательными считались широко распахнутые наивные глаза, а ее глубоко посаженные, старательные черные глазки никак не хотели открыться как надо. – Невинность, – снова пробормотала она себе под нос и решила, что лучше будет ее изобразить, скрестив на груди руки.
– Чтобы верно показать какое-то чувство, его нужно сначала испытать.
– На сцене такое не всегда удается, – возразила Клодия, которая теперь стала знатоком сцены. – Предположим, я слушаю главную героиню, которая рассказывает про то, как из темноты возникла рука и ее схватила. Значит, мне по логике полагается изобразить ужас, верно?
– Я бы изобразил, – согласился Клод.
– Ну так вот… что, если автор плохо написал сцену или актриса плохо ее сыграла и прозвучало у нее не слишком пугающе? Но я могла бы помочь зрителю, своей игрой показав, как это было ужасно. Это у нас называется «подыгрывать». То есть помогает создать ощущение ужаса.
Добавив «ужаса», она показала брату, что имела в виду.
Бросив единственный взгляд, Клод сказал, что ему это нисколько не помогает.
– Но разумеется, освещение совершенно неправильное. Я хочу сказать, тут все должно работать. В ансамбле, так сказать.
– В чем?
– В том, что слышал, – отрезала чуть раздраженно Клодия. – Учитывая, что я два дня в неделю репетирую никчемные сцены из французской классики на тот маловероятный случай, что автор знает пару слов по-французски и захочет вставить в следующую пьесу…
– Кстати о классике, я когда-нибудь рассказывал тебе, что однажды сказал мне сэр Лоренс про Катулла? – начал Клод. Это был надежный способ восстановить мир.
– Никогда, милый, – со смехом отозвалась Клодия, – но я часто хотела знать. Это было на распутье?
Клод хмыкнул, подумав, что Клодия всегда чуточку перегибает палку. А вот Хлоя – нет. Хлоя никогда бы не спросила: «Это было на распутье?»
– Думаю, теперь пришел черед ракетки, если ты не против. Перед собой, обеими руками. Нет, не так. Сейчас как раз твой выход в музыкальной комедии, где у тебя одна-единственная реплика: «Ну, девушки, кто хочет поиграть?», и единственная девушка, которая не выдыхается на третьей ноте, отвечает: «Ах, опять играть в любовную игру с Гарри в Трувилле», звучит песня «Игра любви», и пока она поет, ты стоишь, держа обеими руками ракетку… Да, да, вот так, я как раз это имел в виду. Отлично.
Помолчав какое-то время, Клодия сказала:
– Я про… взять хотя бы смех. Нам и его среди прочего приходится разучивать.
Клод, которому было не интересно, спросил зачем.
– На случай если какой-нибудь персонаж скажет что-нибудь смешное. Ну сам подумай, милый.
– Прости, я пытаюсь рисовать, знаешь ли. – Расслабившись на минутку, он спросил: – У тебя хорошо получается?
– Неплохо. Скажи что-нибудь, и я тебе покажу.
– Когда дверь не является дверью?
Клодия, у которой взаправду хорошо получалось и которой сказали это не далее как сегодня утром, выдала трель восхищенного смеха.
– Вот это неплохо вышло, – заметил Клод, задумчиво глядя на рисунок. – Нужно серьезно подумать, не заделаться ли мне драматургом.
– А теперь я покажу тебе Дору. Только дай мне снова, ладно?
– Что мне сделать?
– Повтори шутку.
На сей раз Клодия издала протяжное нервозное хихиканье и объяснила, что это Дора.
– Кто такая Дора?
– Одна девчонка в Академии.
– Похоже на нее вышло?
– Очень. Правда-правда.
Держа перед собой на вытянутой руке рисунок, Клод сказал:
– Оптимистическая девушка эта ваша Дора.
– Ее отец производит велосипеды или что-то вроде того. Я хочу сказать, она ничего. Я про деньги.
– Жаль, что сэр Генри велосипеды не производит. Сэр Генри производил бы отличные велосипеды. Они все катились бы… и катились бы, и катились бы, круг за кругом, круг за кругом… и никогда бы не останавливались.
– Правда? – спросила Клодия. – А по-моему, и так довольно весело. У нас как раз хватает на жизнь, но недостаточно, чтобы испортить твои картины.
– Потребовалось бы чертовски много, чтобы испортить мои картины, – отозвался Клод, размышляя, с кем именно Хлоя обедает в этот воскресный вечер.
– Вот так все плохо, милый? – спросила Клодия.
– Не верь глупостям про то, что художника портит финансовая независимость. Будь у меня средства, я бы карикатурами не занимался.
– А что в них дурного? И учиться рисовать тебе ведь не повредит, верно? И актрисе не зазорно выступать в музыкальных комедиях. Она всегда хотя бы чему-то может научиться: приобрести чувство сцены или умение взаимодействовать с остальными… или еще что-нибудь. Вредно бывает, только если позволишь причинить тебе вред.
– Молодец. Ясные глазки. Боже, а девочка-то умна! Вся в брата пошла. Ладно, теперь можешь снова изобразить свою коронную гримасу: эдакое веселье с толикой пренебрежительности. Вот так… Где эта чертова штука? – Он приподнял левую руку над столом и опустил ее на лист бумаги. – Она, то есть ты, говорит очередному нуворишу: «Неужели вам не нравится Боротра?» А он в ответ: «Да, я всегда останавливаюсь у губернатора».
