— Ты продаешь вещь, которая дорога мне, но откуда она у тебя? Твои друзья отняли ее у меня, когда я был у вас в гостях. Ограбили меня. Вот оно — гостеприимство Востока.
Незнакомец с ножом приблизился и сказал тихо:
— Нечего тебе тут разгуливать, — нож ударил в Вишванатана в живот, — да еще и таскать с собой наши священные символы, — еще удар, — касаться их своими грязными руками.
Тут Вишванатан мысленно отблагодарил Небеса, Железную руку, Старое Солнце, Всеотца и всех прочих богов Востока за славный обычай носить ватные халаты. Толстый слой войлока поглотил силу ударов короткого ножа, а оставшуюся приняла на себя кольчуга, которую он предусмотрительно надел. Кроме того войлок заглушил звон лезвия о металлические кольца, и убийцы не сразу заметили, что жертва и не думает умирать. А вот сама жертва, поняв, что жизнь ее еще не закончена, воодушевилась и перешла в контратаку.
Сильный удар головой назад удачно пришелся точно в нос. Злодей взвыл и выпустил руки Вишванатана, который только этого и ждал. Схватив руку с ножом, он перенаправил очередной удар в горло незнакомца, стоявшего левее. Тот упал, захлебываясь кровью; убийца выпустил нож и растерялся. Вишванатан лягнул его в промежность и помчался прочь, оттолкнув третьего негодяя, все еще зажимавшего разбитый нос.
Только запершись в своей комнате на постоялом дворе, Вишванатан пришел в себя и осмотрелся. Кольчуга была все-таки повреждена в нескольких местах — насколько же этот неизвестный убийца ненавидел всех чужаков, если бил так сильно? Раны были неглубокие, но требовали немедленной обработки, чем он и занялся, и лишь по завершении процедуры осознал, что сумка с драгоценным оленем осталась там, на месте схватки. А еще интересно, где все это время был несчастный Балакришнан. Боюсь, он уже мертв. Не везет мне с телохранителями. Точнее, им со мной.
Вишванатан покинул Симиус на рассвете, как только открыли ворота. Стражники долго смотрели ему вслед.
Ветер моря снова трепал ее волосы, солнце согревало ее. Она ехала домой.
«Летучая рыба» оказалась во главе небольшой флотилии. Двенадцать пузатых кораблей Ромулуса вместили в себя две тысячи воинов. Еще шесть тысяч отправилось пешком по Эвдоксовой дороге — древнему тракту, соединившему все прибрежные полисы Внутреннего моря в незапамятные времена, еще до Великого Мира.
Выступление в сенате дало результаты лучшие, чем она ожидала. Само собой, сенаторы уже все обдумали до ее приезда, и первоначально хотели выслать в помощь столице три тысячи воинов. Но ее упоминание о Юге наполнило их сомнением. А когда ромелиец в сомнениях — он перестраховывается. Поэтому их архитектура такая монументальная, корабли такие огромные, купцы такие богатые, а воины — такие смертоносные.
Сенаторы дали ей десять тысяч сразу, а понтифик Януарий из города Ульпилы обещал выслать еще минимум две тысячи оттуда.
Следующий день она провела в каком-то полузабытьи, просто гуляя по улицам Ромулуса. Дома, деревья, люди проходили мимо и исчезали в серой пелене. Она ничего не запоминала, и мыслей тоже не было никаких. Напряжение, в котором она пребывала во время выступления, схлынуло и опять, как несколько дней назад, лишило ее сил и способности к восприятию действительности. Лица, мосты, колонны слились в сплошное серое панно, хаотический барельеф, похожий на искусство мертвой Урукашты. Единственное, что отпечаталось в памяти более-менее отчетливо — это ромулусский Сементериум, куда она забрела совершенно случайно. Невысокое по местным меркам, унылое здание из кирпича пряталось в рощице каштанов на самом берегу Эриса. Его простая форма — гладкий цилиндр без окон, с плоской крышей и единственной дверью — настолько противоречила обычной пышности и изяществу города, что казалось, будто оно упало сюда с небес, подмяв собой целый квартал.
Это был мавзолей императора Корнелия, разграбленный во время мятежей, захлестнувших страну в правление Трибунала, и обращенный в тюрьму. После реставрации Империи Долгое время он пустовал и постепенно приходил в негодность, обрастая мхами, пока, наконец, городской совет не передал здание Церкви Сементериума.
Наклонный коридор довольно круто уходил вниз, в центральную камеру, которая, впрочем, была больше похожа на колодец. Далеко вверху виднелся кружок неба, но здесь царил глубокий полумрак. Кирпичные стены совсем почернели от лишайников, а от саркофага Корнелия, некогда стоявшего в середине двора, осталась только куча обломков. Унылую картину усугубили еще и могильщики, обосновавшиеся тут. У дальней стены они соорудили что-то вроде алтаря с черепом наверху, а вдоль левой — уложили двух не очень свежих покойников. Угрюмый жрец как раз закончил копошиться в углу; увидев Алов, он поклонился и молча проследовал на выход. Шаги стихли, и тишина стала полной.
Она что-то поняла там, в этой тишине. Сейчас, при ярком солнце, под морским ветром, это постоянно ускользало, но она знала, что стоит ей опять оказаться в сумраке и тишине церкви, как она сразу снова поймет это. Поймет, чем ее так манит к себе Сементериум. Почему ей так спокойно в их церквях — пусть среди черепов и мертвецов, почему приятно беседовать с их жрецами — пусть глуповатыми или грубоватыми. Какая-то особая простота и естественность заложена в их учении, которой нет ни у нас, ни у ромелийцев, ни тем более на Востоке.
Ох, боги. Я совсем запуталась.
Столько событий произошло за последнюю неделю. Столько всего она узнала и столько сделала. А ведь сколько еще впереди — кто знает? Мы считаем, что Тидд, владыка времен. Ромелийцы спрашивают будущее у Хрона. Озхан сказал бы, что на все воля Небес. А Ярелл бы заявил, что будущего нет, и мы сами его создаем, живя.
Вот оно.
Сементериум вывернул мир наизнанку. Все верования отдают власть над миром сверхсильным богам и демонам, делая человека игрушкой в их руках. А неграмотные могильщики с далекого севера, где солнце, говорят, не заходит летом и не встает зимой, уравняли человека и богов. Их учение дало ему власть над своей судьбой — над тем единственным в мире, что действительно принадлежит человеку и только ему.
Алов улыбнулась. Она — хозяйка своей судьбы. Ей сразу стало легче, и даже бездонные пучины внизу уже не так страшили. Она опять летела навстречу ветру, готовая ко всему. Должно быть, так чувствовала себя Парфения Безжалостная, знаменитая женщина-пират древности, наводившая ужас на все Внутреннее море тысячу лет назад. Но у Парфении было всего три корабля да сотня головорезов. А Алов Птица Гнева вела за собою две тысячи! Трепещите, свободные полисы!
Из-за горизонта как раз показалась вершина вулкана на острове Ликея, куда держала путь армада Птицы Гнева.
Хлестало так, что улицы превратились в бурные реки. Кромешную тьму за окном иногда взрывали вспышки молний, позволявшие различить сквозь пелену дождя разве что крышу таможни. Все остальное было погружено в серую муть.
Ставрос закрыл ставень и вернулся к столу. Единственное, что было хорошо в Южном Волоке, так это то, что здесь всегда тепло. Даже сейчас, когда снаружи разверзся настоящий водяной ад. Все остальное здесь было ужасно. Вот эти обложные дожди, полностью перекрывающие навигацию весной и осенью. Постоянно ошивающиеся тут толпы дикарей с юга или того хуже — из Неджда. Жутко дорогая еда, причем не самая лучшая (за исключением лета, когда с юга везут диковинные фрукты). Такой уж он, самый южный форпост цивилизации.
Ставрос служил старшиной таможни уже восемь лет. До этого он, как и многие жители Мраморных островов, много лет ходил по двум морям, торгуя овощами и хлопком. Но годы взяли свое, и он ослаб зрением настолько, что не видел дальше своих рук. Ликейские глазные стекла немного исправили положение, но море пришлось оставить. Ставрос устроился на таможню, и довольно быстро дослужился до старшины. Помог его купеческий опыт и природная хитрость.
Теперь он был правой рукой гюмрюк-бея Муаддиба ибн-Ассаса, практически вторым человеком во всем Южном Волоке. От него зависело, кто сможет проехать внутрь и выехать наружу, и сколько товаров провезет с собой. Он часто представлял себя неприступной крепостью, защищающей рубежи ханства от бесформенного хаоса, пиратов и контрабандистов, царящих во внешних водах.
Дверь с треском распахнулась, и бесформенный хаос ворвался в комнату. Ставрос чуть не подавился и вскочил, опрокинув стол. Кровожадные дикари с Юга, они все входили и входили, откуда их столько, что им надо?
— Западный ворота открывать! — крикнул кто-то из них.
— Угу, — Ставрос кивнул и выпал в окно.
Мутный поток подхватил его и понес. В переулках, не залитых дождем, он замечал толпы дикарей. Не такие уж они дикари, раз смогли подобраться незамеченными. Зачем им западные ворота? Неужели они хотят прорваться к Западному Волоку?
