— В район надо, понимаешь. Вызывают, понимаешь…
— Всем надо. В прошлый раз ездили, коробку передач надорвали? Надорвали! Аккумулятор сел? Сел!
— Я тихонько, Семен.
— Ну, если тихонько, другое дело… Перегазовывайте поаккуратнее, а то без разгона и — сразу на вторую. Машина казенная, беречь надо.
К двадцати годам Семен успел поработать шофером, трактористом, механиком лесопункта, радистом. Перейдя на «Чудесный», он уже на второй день работы хмуро допрашивал бригадира Стрельникова:
— Почему нужно держать двух мотористов — катера и выборочной машины?
— Кто, парень, знает…
— Когда работает выборочная, катер стоит?
— Стоит…
— Почему нужны два человека? Один справлюсь!
Два мотора — катера и выборочной машины, — находящиеся в ведении Семена, работают образцово. Они не гудят, не воют, не гремят — неслышно, неощутимо вертят то, что им полагается вертеть. Семен не любит шума, тряски — это мешает ему читать книги, которые он умудряется читать и во время замета и во время выборки невода. Моторы у него всегда такие чистенькие, словно работают не на солярке, а на дистиллированной воде. Семен никогда не вытирает мотор ветошью, да и вытирать ему нечего: горючее и масло у него не капают, не проливаются. Заводит моторы Семен не ручками, не ломами, а беленькими кнопочками.
Удивительно то, что сам Семен всегда грязен, распущенная рубаха его промаслена. Где он мажется, уму непостижимо!
Вообще он довольно странный человек, этот Семен Кружилин.
Вот и сегодня ведет себя странно — рыбаки, отработав, собрались на катере, нетерпеливо ждут его, а он посиживает себе возле выборочной машины, смотрит на нее так, точно ни разу не видел. Лоб у него как гармошка, а взгляд удивленный до невозможности.
— Семен, на катер! — кричат рыбаки. — Иди же, Семен!
— Успеете, — бормочет он, похлопывая машину по теплому боку.
Семен Кружилин читает учебник по дифференциальному исчислению. Ноги Семена лежат на спинке кровати, под головой две подушки, сбоку приспособлена хитрая лампа с рефлектором. Над изголовьем висят часы, которые могут кричать сиреной, снятой с катера. Вместо сирены на катере установлен какой-то особый гудок.
Чего только Семен не натащил в свою комнату: тут у него среди всяких железок и деревяшек — мотки провода, разные гайки, винты, кусок свинцовой руды, колесо от автомобиля, отдельно покрышка, разобранный радиоприемник, гиря, у стены стоит таз с водой, в котором мокнут какие-то детали. На стене развешаны цепи, электрические лампочки с проводами, изоляторы, на деревянном верстаке жужжит моторчик. В комнате пахнет железом, мазутом, канифолью, кислотой, озоном и кожей. Если прислушаться, то почувствуешь, как дом Кружилиных чуть-чуть вздрагивает, а наверху что-то шуршит — это работает вмонтированный в крышу ветряк конструкции Семена, который снабжает его электроэнергией,
В комнате одна табуретка. На ней сидит тихий, грустный Степка Верхоланцев, мнет свою шикарную велюровую шляпу. Он уже сидит молча минут десять, с тех пор как зашел к Семену, и тот, показав на табурет, пробормотал: «Садись, молчи, я сейчас».
Степка размышляет о печальном. Дома ему не сиделось, по улицам не гулялось, а в клуб он боится показывать нос, чтобы не столкнуться с Викторией. Она может пройти мимо, сделав вид, что не замечает его.
Степка испытывает непреодолимое желание говорить о своем горе, рассказывать, как глупо они поссорились, но знает, что Семен — неподходящий для таких откровенных разговоров человек.
Степка поднимает с пола кусок железа, взвешивает «на руке, прицеливается и с силой бросает на лист жести. Раздается такой сильный удар, что ушам больно. Степка довольно поджимает губы.
— Сейчас, — говорит Семен, торопливо перелистывая страницу.
— Чучело! — печально, со вздохом произносит Степка. — Закатать бы тебе этой железякой в лоб. Было бы звону! Сходил бы в баню — вот что! Зарос грязью, как поросенок. Да что я говорю: поросята теперь в колхозе в сто раз чище тебя.
— Сейчас, — отзывается Семен, не отрываясь от книги.
— Я тебе покажу — сейчас! — говорит повеселевший Степка. Он встает, берет Семена за ноги и стаскивает на пол.
— Скотина! — со вкусом произносит Семен, цепляясь руками за сползающее с кровати когда-то белое, но давно уже серое пикейное одеяло. — Я таких субчиков еще не видал…
— Поругайся у меня, поругайся. Окуну в таз, узнаешь!
— В таз нельзя, — серьезно говорит Семен. — В нем большая концентрация соляной кислоты. — И, словно ужаленный, вскакивает, бросается к верстаку, кричит: — Перешлифуется!
— Благодари меня, что стащил…
— Ладно, ладно, — ворчливо говорит Семен, Он часто охлаждает пыл Степки этими словами; «Ладно, ладно».
— Чего замолк?.. — ворчит сейчас Семен, — Стащил с кровати — разговаривай! Грустно Степке.
— Запутался я, Сенька… — вздыхает он. — Барахтаюсь, как карась в сети, а выбраться не могу… Раньше как-то ясно было. А теперь!
— Что теперь? Да не тяни ты за душу. Разговаривай!
— Запутался я… С тобой ведь… Не принимаешь ты таких разговоров. Знаю тебя…
— Говори! — выходит из себя Семен. — Бормочешь!
— Ты, если не можешь, отвернись, а я говорить буду… Мне одному не выпутаться…
— Ну, придется тебя по макушке бить!
— В чем цель жизни, Семен? — приглушенно спрашивает Степка. — В общем-то я знаю, читал в книгах, учителя говорили. А вот как к себе начну прикладывать, смешно получается. Эх, Семен, Семен!
— Что «Семен, Семен»? — ворчит Кружилин. — Двадцать два года Семен! Беда мне с тобой, Степка! Летаешь в облаках, а себя не видишь.
— Я думал об этом, Семен, но она говорит…
— Знаю, что твоя Виктория говорит! — зло перебивает Семен. — Будет врачом! Прекрасно! Дело в том, каким она будет врачом. А дядя Истигней и на песке оставит свой след в жизни. Кто создал конструкцию нашей выборочной машины, а? То-то же… В трех сосенках плутаешь, а выход вот он, под носом. Работай, читай, думай, и жизнь покажет, на что ты способен. Просто ведь…
— Понимаю, — говорит Степка. — Понимаю. Я так раньше и думал…
В комнату осторожно, точно опасаясь чего-то, не входит, а проникает дядя Истигней. Еще на пороге он торопливо срывает с головы старенькую кепчонку, кланяется:
— Великого здоровья! Простите за беспокойство. Незваный гость, конечно, хуже татарина, но, однако, зашел на огонек.
— Добрый вечер, дядя Истигней! Проходите, дядя Истигней! — приглашают они.
— Шел, вижу — огонек горит, дай, думаю, навещу приятеля, поговорю о том, о сем.
Друзья переглядываются. Дудки, брат, их не проведешь. Они-то уж знают, что дядя Истигней для пустого разговора не пришел бы. Хитрый старик!
— Присаживайтесь, дядя Истигней! — приглашает Семен.
Дядя Истигней одет нарядно. На нем синий шевиотовый костюм, вышитая украинская рубашка, на ногах отличные хромовые сапоги; рубашка не заправлена в брюки: перехваченная тонким витым ремнем, она высовывается из-под пиджака. Густые черные волосы расчесаны на пробор. Когда дядя Истигней так принарядится, он похож на купчика.
— Часом не помешал? — спрашивает дядя Истигней. — Может, что важное обсуждали?
— Не беспокойтесь, дядя Истигней! Беседовали просто. Сидели.
— Сидеть можно тоже с пользой. Другой сидит, сидит, да и высидит, парниши вы мои хорошие. Намедни Виталька Анисимов тоже сидел, а высидел.
— Как так?
— Обыкновенно! Пошел в воскресенье на Квистарь, па заводи сетчонку поставил, сел и высидел.
— Много?
— Много городские любители ловят… Пудика два стерляди взял — и хватит!
— Пудика два?!
— Мы чужую рыбу не вешаем!.. Может, и три.
Присев на краешек табуретки, дядя Истигней оглядывает комнату и, заинтересовавшись Семеновым тазом, в котором мокнут какие-то железки, говорит:
— Техничный ты человек, Семен! Башковитый, по всему видать. Это ведь надо догадаться — железяки вымачивать!
— Там, дядя Истигней, кислота.
— Память у тебя богатая… Ты Семен, железяку, наверное, нутром чувствуешь, а?
Парни снова переглядываются — шибко хитрит старик! Вензеля выписывает! Теперь уже нет сомнения, что пришел он по какому-то важному делу.
— Ветром, значит, пользуешься? — говорит дядя Истигней, глядя на электрический моторчик. — Так сказать, природу поставил на службу. Так, что ли, пишут в газетах, а? Чудеса! Ты, парень, никак энциклопедии читаешь?
Степка тихонечко похохатывает, Семен недовольно морщится.
— Интересно, написано в энциклопедии про стрежевые невода, а? Может, нету, а?
— Нету! — мрачно басит Семен.
— Жалкость! Недоглядели ученые! Я-то думал: приду, Семен мне энциклопедию представит, прочитаем на пару — и готово!
— Что готово? — настораживается Семен.
— Да к слову пришлось. Так себе. Сегодня, это, сел за стол, старые записи вынул, почитал, это, без очков — куда-то запропастились, не знаю, — почитал, это, без очков, вижу, что забавно. Мы ведь, парни, пять лет назад не девять притонений делали, а шесть. Дозвольте закурить?
