А случай в туннеле? Ведь в истории с лупой все же была одна невинная жертва — кот, а в истории с туннелем не было, да и могли оказаться жертвами только они сами, но тем не менее их опять били линейкой по рукам и заставляли часами стоять на коленях и держать над головой тяжеленную книгу. Это было бесчеловечно, это было явное злоупотребление властью — ведь если бы они попали под поезд, разве дон Моисес, Пешка, в конечном счете не почувствовал бы облегчения? А раз так, за что же он их наказывал? Может быть, именно за то, что они не попали под поезд? В таком случае, перед ними была суровая альтернатива: либо погибнуть под колесами поезда, либо три дня кряду стоять на коленях, держа над головой Священную историю, в которой больше ста цветных гравюр.
Роке-Навозник тоже не сумел бы сказать, в каком участке мозга зародилась у него странная мысль поджидать в туннеле скорый поезд, спустив штаны. Они и раньше иногда проверяли свою выдержку, встречая в туннеле товарно-пассажирский или почтовый поезд. Но эти поезда шли медленно, и, пропуская их мимо себя в темноте подземья, они почти не испытывали сильных ощущений. Нужно было придумать что-то новое. И Роке-Навозник предложил такой эксперимент: дождаться скорого поезда в туннеле и, когда он будет проходить мимо, всем троим одновременно облегчиться.
Даниэль-Совенок, прежде чем согласиться, высказал некоторые разумные возражения:
— А если кому не захочется?
Навозник ответил непререкаемым тоном:
— Захочется, когда загрохочет поезд.
Они не подумали только об одном: где оставить штаны. Если бы не это упущение, ничего не раскрылось бы. Как ничего не произошло бы в тот день, когда Паршивый принес в школу лупу, если бы не было солнца. Но в воздухе постоянно носятся какие-то дьявольские существа, которые находят удовольствие в том, чтобы вносить сумятицу в невинные поступки детей, усложняя самые обычные и простые ситуации.
Кто мог думать в этот момент о судьбе штанов, когда на карту ставилась собственная судьба? Разве тореро заботится о своем плаще, когда рога быка в какой-нибудь пяди от его паха? И если даже бык раздирает плащ, тореро не влетает от матери и ему не приходится иметь дело со взбешенным учителем, который лупил бы его линейкой по пальцам и заставлял бы стоять на коленях, держа над головой Священную историю. И кроме того, тореро платят немало денег. А они шли на риск без надежды на вознаграждение, на аплодисменты или хотя бы на трофей в виде трубы или колеса паровоза. Они хотели только убедиться в собственной храбрости. Неужели за это они заслуживали столь изощренной пытки?
Скорый поезд ворвался в туннель, свистя, пыша паром, разбрасывая искры, сотрясая горы и скалы. Трое мальчишек, бледные от волнения, сидели на корточках с голыми попками в полуметре от рельсов. Даниэль-Совенок почувствовал, что у него из-под ног уходит земля, что мир рушится, распадается, летит в тартарары, и мысленно перекрестился. Паровоз пронесся мимо него, и ему обдало зад клубом горячего пара. От оглушительного грохота задрожали стены туннеля. Перекрывая громыхание железа и свист воздуха, до него донесся крик сидевшего рядом Навозника:
— Обхватите руками колени!
И Совенок изо всех сил обхватил руками колени, потому что так приказывал вожак и потому что так легче было противиться почти непреодолимой тяге, засасывающей под колеса поезда. Обхватил руками колени, зажмурил глаза и натужился. Он был счастлив отметить, что добросовестно выполнил то, чего от них требовал Навозник.
Когда поезд прошел, трое друзей прыснули со смеху. Паршивый выпрямился и принялся кашлять: наглотался дыма. Потом закашлялся Совенок, а напоследок и Навозник. Навозник никогда не позволял себе закашлять первым, как бы ему ни хотелось. Тут тоже существовало негласное соревнование.
Они еще смеялись, когда Роке-Навозник поднял тревогу:
— А где же штаны?
— Должны быть здесь, — откликнулся Совенок, шаря в темноте вокруг себя.
Паршивый сказал:
— Осторожнее, не наступите…
Навозник на минуту забыл о штанах.
— А вы опорожнились? — спросил он.
Совенок и Паршивый в один голос с удовлетворением ответили:
— Да!
— Я тоже, — сказал Роке-Навозник и хохотнул по поводу редкого единодушия их кишечников.
Но штаны все не находились. Шаря по земле, мальчишки добрались до выхода из туннеля. Попки у них были в угольной ныли, а опасение, что они потеряли штаны, придавало их лицам комически ошеломленное выражение. Им уже было не до смеха. Мысль о разгневанных родителях и беспощадном учителе не очень-то располагала к веселью.
Внезапно они заметили метрах в четырех впереди, на тропинке, тянувшейся вдоль путей, какой-то черноватый лоскут. Роке-Навозник поднял его, и все трое тщательно осмотрели. Наконец, Даниэль-Совенок еле слышно вымолвил:
— Это обрывок моих штанов.
Потом на тропинке стали попадаться и другие лохмотья. Воздушная волна подхватила штанишки ребят, и поезд разорвал их в клочья, как разъяренный зверь.
Если бы не эта неожиданная неприятность, никто не узнал бы о приключении в туннеле. Но зловредные существа, которые постоянно носятся в воздухе, опять испортили все дело. Однако, разумеется, даже их дьявольские происки не оправдывали наказания, которому подверг троих друзей дон Моисес, учитель. Пешка всегда и во всем перебарщивал. А кроме того, наказывать учеников, по-видимому, доставляло ему несказанное удовольствие — по крайней мере в таких случаях рот у него до того перекашивался, что чуть не кусал разбойничью черную бакенбарду.
Вы скажете, что войти в селение без штанов — скандальное дело? Конечно! Но как еще можно было поступить в подобном случае? Уж не следовало ли им из стыдливости вообще не возвращаться в селение, раз они потеряли штаны? Было просто ужасно; что Даниэль-Совенок, Роке-Навозник и Герман-Паршивый вечно оказывались перед лицом таких дилемм. И еще обиднее было то, что их поступки, которые ни прямо, ни косвенно не касались дона Моисеса, учителя, вызывали у него такое ожесточение.
Дон Моисес, учитель, часто говорил, что ему как хлеб нужна жена. Но прошло уже десять лет с тех пор, как он прибыл в селение, а все еще оставался без жены, которая была ему так нужна. Перечницы, Зайчихи и дон Хосе, настоящий святой, признавали, что Пешке нужна жена. Прежде всего по соображениям профессионального престижа. Учитель не может являться в школу в каком угодно виде — это вам не сыровар или, скажем, кузнец. Положение обязывает. Конечно, первое, к чему обязывает положение, это приличное жалованье, а дон Моисес, Пешка, такого жалованья не получал. Поэтому не было ничего удивительного, что дон Моисес, Пешка, всегда ходил в том самом костюме, в котором десять лет назад приехал в селение, теперь уже совсем истрепанном и чиненом-перечиненом, и что он даже не носил нижнего белья. Нижнее белье стоило столько, что глаза на лоб лезли, а учителю надо было не спускать глаз со своих сорванцов.
Что верно, то верно, Камила-Зайчиха плохо обошлась с ним. Дон Моисес, учитель, одно время увивался за ней, а она дала ему от ворот поворот, потому что, как она говорила, он был криворожий и беззубый. И глупо сделала. Пако-кузнец был прав, когда утверждал, что это не является серьезным препятствием, поскольку Зайчиха, если бы вышла за него, могла бы поцелуями поставить ему рот на место и выправить физиономию. Но Камила-Зайчиха заартачилась: мол, чтобы попасть в губы, учителя надо целовать в ухо, а ей это неприятно. Пако-кузнец не сказал ни «да», ни «нет», но про себя подумал, что целовать человека в ухо во всяком случае не так неприятно, как целовать заячью морду. Так из этого дела ничего и не вышло. Зайчиха по-прежнему висела на телефоне, а дон Моисес, учитель, изо дня в день ходил в школу без нижнего белья, с обтрепанными манжетами и с продранными локтями.
Однажды во время каникул, в солнечный летний день, когда трое друзей смотрели, как Паскуале с мельницы и Антонио-Брюхан играют в кегли, Роке-Навозник изложил Даниэлю-Совенку и Герману-Паршивому зародившийся у него план.
— Послушай, Совенок, — сказал он вдруг, — а почему бы Саре не выйти за Пешку?
Даниэль-Совенок разинул рот: это было колумбово яйцо. Как ему самому не пришла в голову такая простая в разумная мысль?
— Ясное дело! — откликнулся он. — Почему бы им не пожениться?
— По-моему, — прибавил вполголоса Навозник, — чтобы пожениться, нужно только одно: чтобы люди в чем-нибудь сходились. А Сара и Пешка сходятся в том, что оба меня терпеть не могут.
Даниэлю-Совенку Навозник начинал казаться гораздо умнее, чем он думал, и все, что тот сказал, представлялось ему таким правильным и многообещающим, что он смог только повторить:
— Ясное дело!
Навозник продолжал:
— Представляете, как было бы здорово, если бы мы с отцом остались в доме одни, без Сары. А в школе дон Моисес всегда делал бы мне поблажку как брату его жены, да и вам тоже как лучшим друзьям брата его жены. Кажется, я попятно говорю?
