— Не принуждайте меня применить к вам силу, прелестная гражданка, — сказал он с оскорбительной любезностью.
Поступок Перада привел к тому, что шкатулка перестала тлеть, так как приток воздуха прекратился.
— Эй, люди! Сюда! — крикнул он, не меняя своей странной позы.
— Вы обещаете вести себя паинькой? — дерзко спросил Корантен, обращаясь к Лорансе и поднимая с полу свой кинжал, причем у него хватило такта не угрожать им.
— Тайны, заключенные в этой шкатулке, не имеют никакого отношения к правительству, — ответила она с какой-то грустью в голосе и глазах. — Когда вы прочтете лежащие там письма, вам, несмотря на всю вашу низость, станет стыдно, что вы их прочли. Впрочем, разве у вас еще есть стыд? — добавила она, помолчав.
Кюре бросил Лорансе красноречивый взгляд, как бы говоря: «Ради бога успокойтесь!»
Перад встал. Дно шкатулки, прожженное углями, почти все сгорело и оставило на ковре бурый отпечаток. Крышка шкатулки обуглилась, стенки треснули. Этот шутовской Сцевола[25], принесший в жертву богу полиции — Страху — свои абрикосовые панталоны, раскрыл боковые стенки ларчика, словно книгу, и на сукно ломберного столика выпали три письма и две пряди волос. Он уже намеревался с улыбочкой взглянуть на Корантена, как заметил, что обе пряди седые, но разных оттенков. Корантен отпустил мадмуазель де Сен-Синь и подошел, чтобы прочесть письмо, из которого выскользнула прядь волос.
Лоранса тоже встала и, приблизившись к сыщикам, сказала:
— Что ж, читайте вслух, это послужит вам наказанием. Но так как они начали читать про себя, Лоранса сама прочла вслух следующее письмо:
«Любезная Лоранса,
Мы с мужем узнали о том, как благородно вы вели себя в горестный день нашего ареста. Мы знаем, что вы любите наших бесценных близнецов так же горячо, как и мы, и, как мы, любите обоих одинаково; поэтому именно вам вверяем мы наш дар, пусть это будет для них дорогим и печальным воспоминанием о нас. Сейчас господин палач остриг нам волосы, потому что через несколько минут нас казнят, но он обещал передать вам два единственных предмета, которые мы можем оставить на память нашим бесконечно любимым сиротам. Сберегите же то малое, что останется от нас, чтобы передать им, когда настанут лучшие времена. Посылаем с этими прядями наш последний поцелуй и родительское благословение. Последняя наша мысль будет обращена прежде всего к нашим сыновьям, затем к вам и наконец к господу богу. Любите их.
Берта де Сен-Синь Жан де Симез».
При чтении этих строк у всех на глаза навернулись слезы.
Лоранса бросила на сыщиков уничтожающий взгляд и твердым голосом сказала:
— Вы безжалостней, чем господин палач!
Корантен спокойно вложил волосы в письмо, а письмо оставил на столе, прижав его корзиночкой с фишками, чтобы оно не улетело. Среди всеобщего смятения эта невозмутимость казалась чудовищной. Перад развернул два других письма.
— А что касается этих, — продолжала Лоранса, — они почти одинаковы. Вы сейчас слышали завещание, а это его исполнение. Отныне у меня на сердце уже не будет тайн, вот и все.
«1794 год. Андернах, перед сражением.
Дорогая моя Лоранса, я люблю вас навеки, и мне хочется, чтобы вы знали об этом; но в случае, если мне суждено умереть, да будет вам известно, что мой брат Поль-Мари любит вас не меньше, чем я. Единственным моим утешением перед смертью будет сознание, что со временем мой брат может стать вашим мужем и что я не буду терзаться ревностью, как это случилось бы, если бы вы предпочли его, пока мы оба живы. Впрочем, такое предпочтение было бы вполне естественно, ибо, он, наверное, достойнее меня, — и т. д.
Мари-Поль».
— А вот и другое, — продолжала она, зардевшись прелестным румянцем.
«Андернах, перед сражением.
Добрая моя Лоранса, мне, по обыкновению, что-то взгрустнулось. А у Мари-Поля такой жизнерадостный характер, что он, конечно, должен нравиться вам гораздо больше, чем я. Настанет день, когда вам придется отдать одному из нас предпочтение, ну так что ж, хотя я и горячо люблю вас, все же...»
— Вы переписывались с эмигрантами! — сказал Перад, прерывая Лорансу, и посмотрел письма на свет, чтобы проверить, не написано ли там что-нибудь между строк симпатическими чернилами.
— Да, — ответила Лоранса, складывая драгоценные, слегка пожелтевшие листки. — Но по какому праву врываетесь вы в мой дом, посягаете на мою личную свободу и на святость домашнего очага?
— А, вот оно что! — молвил Перад. — По какому праву? Придется вам показать его, очаровательная аристократка, — продолжал он, вытаскивая из кармана ордер, выданный министром юстиции и скрепленный министром внутренних дел. — Это, гражданка, взбрело в голову самим министрам...
— А мы могли бы спросить у вас, — сказал ей Корантен шепотом, — по какому праву вы даете у себя убежище убийцам первого консула? Вы хлестнули меня по рукам, и это могло бы дать мне основание приложить руку к тому, чтобы ваших братцев отправили на тот свет, а я ведь явился с намерением спасти их.
По движению губ наглого сыщика и по взгляду, брошенному на него Лорансой, кюре догадался о том, что говорит этот непризнанный великий артист, и сделал Лорансе знак не доверять ему, причем никто, кроме Гулара, этого знака не заметил. Перад постукивал по крышке шкатулки, проверяя, не состоит ли она из полых дощечек.
— Ах, боже мой, да не ломайте вы ее! Вот смотрите, — сказала девушка Пераду, выхватив у него крышку.
Она взяла булавку, нажала на головку одной из фигур, вырезанных на крышке, пружинка раздвинула дощечки, и в одной из них, с углублением, оказались две миниатюры на слоновой кости, сделанные в Германии и изображавшие господ де Симезов в форме офицеров армии Конде. Корантен, находившийся лицом к лицу с противником, которого он имел основание ненавидеть всей душой, отозвал Перада в сторону и стал с ним совещаться вполголоса.
— И вы хотели это сжечь! — сказал Лорансе аббат Гуже, указывая взглядом на письмо маркизы и на пряди волос.
Вместо ответа девушка многозначительно пожала плечами. Кюре понял, что она готова была бы пожертвовать всем, лишь бы отвлечь сыщиков и выиграть время, и он поднял взор к небу, выражая этим свое восхищение.
— Где это поймали Готара? Кажется, он плачет? — спросила она громко, чтобы ее слышали.
— Не знаю, — ответил кюре.
— Он съездил на ферму?
— Да, ферма! — сказал Перад Корантену. — Пошлите туда людей.
— Незачем, — возразил Корантен. — Эта девушка не доверила бы спасение своих братьев простому фермеру. Она дурачит нас. Делайте, как я вам говорю. Мы уже совершили непростительную ошибку, явившись сюда; так вернемся, по крайней мере, хоть с какими-нибудь сведениями.
Корантен перешел к камину и поднял длинные заостренные фалды сюртука, чтобы погреться; он принял вид, тон и манеры человека, находящегося в гостях.
— Сударыни, вы можете ложиться спать, и ваши люди тоже. Господин мэр, ваши услуги теперь излишни. Строгость полученных нами предписаний не позволяет нам действовать иначе, чем мы действовали; нам остается только обследовать все стены, — а они, кажется, довольно толстые, — и тогда мы уедем.
Мэр раскланялся с присутствующими и вышел. Ни кюре, ни мадмуазель Гуже не тронулись с места. Слуги так боялись за судьбу своей молодой хозяйки, что не хотели оставлять ее. Г-жа д'Отсэр, с самого появления Лорансы следившая за ней с напряженной тревогой матери, доведенной до отчаяния, теперь встала, взяла Лорансу за руку, отошла с ней в угол и шепотом спросила:
— Вы виделись с ними?
— Неужели я допустила бы, чтобы ваши сыновья ночевали под нашим кровом, а вы об этом не знали бы? — отозвалась Лоранса. — Дюрие, — сказала она, — посмотрите, нельзя ли спасти мою бедную Стеллу, она еще дышит.
— Она проскакала порядочное расстояние, — вставил Корантен.
— Пятнадцать лье в три часа, — ответила Лоранса, обращаясь к кюре, который с изумлением и восторгом смотрел на нее. — Я выехала в половине десятого, а вернулась во втором.
Она взглянула на часы, был третий час.
— Итак, — продолжал Корантен, — вы не отрицаете, что ездили за пятнадцать лье?
— Нет, не отрицаю, — ответила она. — Я признаю, что мои братья и господа де Симезы по простодушию своему намеревались ходатайствовать, чтобы амнистию распространили и на них, и возвращались в Сен-Синь. Поэтому, когда я узнала, что какой-то Мален намерен приплести их к некоему заговору, я поехала им навстречу, чтобы предупредить об этом и посоветовать вернуться в Германию — они окажутся там еще прежде, чем телеграф успеет передать приказ, чтобы их задержали на границе. Если я совершила этим преступление, пусть меня накажут.
Ответ Лорансы, тщательно ею обдуманный и правдоподобный во всех мелочах, пошатнул уверенность Корантена, за которым Лоранса украдкой наблюдала. В эту столь решительную минуту, когда все сердца были как бы прикованы к этим двум лицам, когда все взоры переходили от Лорансы к Корантену и от Корантена к Лорансе, со стороны леса донесся топот лошади, скакавшей галопом по дороге, а затем по мощеной аллее, которая вела от ворот к дому. На всех лицах отразилась мучительная тревога.
