Все это, казалось, не предвещало ничего плохого. И дядя повел инспектора в свою комнату, предложил ему вино, сигары и стал подробно излагать предысторию аварии. Инспектор внимательно слушал его, качал головой, сокрушаясь о нерадивости людской, вздыхал и аккуратно стряхивал пепел.
— Прискорбный случай, — подытожил он, — и все из-за небрежности. Убытки, думаю, немалые, а? Что-нибудь около?..
И он назвал сумму.
— Прибавьте к этому минимум полторы тысячи марок, — ответил дядя чуть веселее, — Вы не учли, что придется заново возделывать весь сад, а работы на террасах стоят дорого.
— Конечно, конечно! — вздохнул герр Кольреп. — Это придется учесть! Ущерб в самом деле очень большой.
— А как вы думаете урегулировать это? — спросил дядя, не желая дольше отсиживаться в засаде и переходя в открытую кавалерийскую атаку.
Инспектор весело сощурился на дядю:
— А как представляете себе это вы, господин подполковник? — спросил он, в свою очередь.
— Так, что всю сумму вы мне положите на стол, — решительно ответил дядя.
— Это было бы неплохо — для вас! — согласился инспектор Кольреп. — Но, к сожалению, так не выйдет…
— Должно выйти! — настаивал дядя.
— …Потому что прежде, чем выплатить страховое возмещение, нам необходимо определить размер причиненного ущерба!
— Вы только что видели его сами, господин инспектор!
— Я видел строительные работы, которые, должно быть, связаны с аварией!
— Ничего лишнего построено не будет!
— Вы, например, ставите железные балки вместо деревянных, — это уже более дорогая реконструкция, которая не имеет ничего общего с возникшим ущербом. Нет, любая выплата должна быть основана на точной таксации фактического ущерба, а ее, к сожалению, уже нельзя произвести. Вы говорите, угол дома осел, но я полчаса назад видел его прямехоньким. Что тут можно определить?
— Почему никто из вас не приехал вовремя? — воскликнул дядя разгневанно. — Я послал вам десятки писем и депеш!
— Мне известно лишь о трех телеграммах и двух письмах, а не о десятках, — сухо возразил Кольреп. — Наше страховое общество велико, приходится таксировать очень много страховых казусов. В какой очередности это делать, уж предоставьте решать нам, тем более что мы оплачиваем убытки, возникающие вследствие промедления.
— Но ведь дом мог обрушиться мне на голову! — воскликнул дядя.
— Это вам внушил подрядчик! — сказал инспектор, улыбнувшись. — Он, видимо, нуждался в заказе.
— Итак, сколько вы собираетесь платить? — спросил дядя с ожесточением.
— Вы же знаете, господин подполковник, — уклончиво проговорил инспектор, — что вы нарушили один важный пункт правил страхования. Поврежденное имущество нельзя приводить в порядок до того, как нами будет установлен факт повреждения и его размеры.
— Сколько вы намерены уплатить, хочу я знать! — вскричал дядя еще громче.
— Согласно договору, мы ни к чему не обязаны, — констатировал инспектор. — Посмотрю, может быть, удастся склонить нашу дирекцию к какому-нибудь соглашению, но сейчас, здесь, ничего не могу вам твердо обещать, господин подполковник.
— Не надо мне никакого соглашения, мне нужны деньги, — решительно заявил дядя. — И если я их не получу, то подам на вас в суд!
— Вы еще одумаетесь, — миролюбиво заметил герр Кольреп. — Посоветуйтесь с вашим адвокатом. Закон против вас, это ясно. Как уже говорилось, господин подполковник, вы совершили серьезную ошибку. Вполне сочувствую, чисто по-человечески мне вас чрезвычайно жаль. Но как специалист по страхованию должен сказать, что страховые общества существуют не для того, чтобы расплачиваться за ошибки застрахованных.
— Избавьте меня от этой болтовни! — сказал дядя с раздражением. — Встретимся в судебном присутствии!
— Вы еще одумаетесь! — второй раз заверил дядю герр Кольреп и шаг за шагом стал отступать от дома. — Но даже если дойдет до процесса, буду надеяться, что это не омрачит наших деловых отношений, которые до сих пор так приятно складывались. Ведь это чисто юридический вопрос, который можно уладить sine ira et studio. Без гнева и пристрастия, господин подполковник!..
Дядя задрожал от ярости.
— Уходите! — попросил он. — Пожалуйста, уходите быстрее с моего участка, или наши отношения сложатся для вас очень неприятно!
В последующие дни дядя ослабил надзор за строительными работами. Он опрашивал местного адвоката. Потом съездил в Галле и поговорил там с другим юристом. Затем поехал в Магдебург, где ему давал объяснения третий. Наконец дядя вспомнил о существовании своего судебно-палатного шурина и отправился в Берлин.
С истинно кавалерийским пылом он изложил моему отцу предысторию своего процесса. (Да, он уже стал «его процессом» еще до того, как была подана жалоба.) Дядю буквально трясло от возмущения, когда он вспоминал об этом притворно любезном страховом инспекторе Кольрепе. Дядя утверждал, что вполне официально обращается к отцу за советом. Но мой отец понимал, что независимо от совета дядя все равно будет судиться.
— Это вопрос юридический, — сказал отец задумчиво. — Все зависит от того, какую точку зрения займет суд.
— Но ведь случай совершенно ясен! — воскликнул дядя, возмущенный тем, что ему все время выдвигают одно и то же сомнение. — Мне причинен ущерб, и это бесспорно.
— Однако размер ущерба уже нельзя было установить. Ты нарушил одно из основных условий.
— Значит, пусть бы дом рухнул, и только потому, что эти господа не соизволили приехать? Да они наверняка умышленно опоздали, чтобы уклониться от своих обязанностей.
— Это несколько рискованное утверждение, и, очевидно, оно недоказуемо. Поэтому лучше его не выдвигать.
— Неужели я должен был допустить, чтобы дом обвалился? Ну скажи мне откровенно, шурин!
— Разумеется, нет! — согласился отец. — Но ты мог поручить оценку ущерба двум-трем беспристрастным экспертам. А твой подрядчик фактически не свидетель, он — заинтересованная сторона.
— Но кто же мог тогда предполагать, что эта братия так себя поведет? — гневно воскликнул дядя. — Я человек откровенный, честный. Я ненавижу махинации.
— Вот именно поэтому, — мягко сказал отец, — ты совершенно не годишься для подобной тяжбы. Слышишь, деверь, судебный процесс называют тяж-бой, это тяжело, для тебя, во всяком случае! Против кого же ты собираешься бороться? Против страхового общества, то есть против бесстрастной корпорации, против чиновников, синдиков, адвокатов, которые не станут спать хуже и чьи сердца не забьются сильнее из-за этого процесса. Хуже станешь спать ты, гораздо хуже, ты — с твоим бурным темпераментом, способностью принимать все близко к сердцу! Вот что, Альберт, если хочешь знать мое мнение, скажу тебе честно: иди на компромисс!
— Все-таки мне хочется знать, — сказал дядя с ожесточением, — является ли еще закон в Германии законом.
— Ах, господи, — почти с состраданием промолвил отец. — Конечно, закон всегда остается законом. Но ты сам должен признать, что законность твоей претензии чуточку сомнительна, не правда ли?.. Нет, Альберт, лучше не обрекай свою спокойную старость превратностям судебного процесса… Какова сумма ущерба?
Дядя назвал ее.
— Что ж, деньги немалые, но ты состоятельный человек. Заботиться о детях тебе не надо. Примирись с этим, считай, что вы с женой истратили их на какое-нибудь чудесное путешествие…
— Тебе же самому будет невыгодно, — сказал дядя. — Доля твоих детей в наследстве сократится на эту сумму.
— Ты просил у меня совета, и я даю его для твоей пользы, а не для пользы моих детей, обдумай все хорошенько, и не раз. Посоветуйся с женой…
Зять обещал сделать все, но что именно он сделал, мы не знаем. Во всяком случае, отец спустя некоторое время узнал, но не от зятя, а окольным путем, через родственников, что иск был предъявлен и тяжба началась. Отныне жизнь подполковника в корне переменилась. Не было ни прежнего покоя и уюта, ни радости, испытываемой от дома и сада, ни бесед со старыми однополчанами. Темперамент не позволил ему полностью доверить ведение процесса своим адвокатам. Дяде необходимо было вникать во все самому, читать все официальные бумаги, собственноручно составлять черновики ответов (адвокаты выбрасывали их в корзинку). Он, который, можно сказать, прирос к своей тихой стариковской обители, теперь беспрерывно находился в разъездах — то в Галле, то в Магдебурге, то в Берлине (правда, без захода к нам). Везде он советовался, со всеми говорил о своем процессе. Стоило ему хоть изредка появиться в компании старых друзей, как у них сразу вытягивались лица.
Поначалу они выслушивали его с сочувствием и даже говорили, что это безобразие и что он совершенно правильно сделал, подав жалобу. Но со временем постоянные разговоры о процессе им надоели, они предпочитали вспоминать о своей полковой жизни и былых сражениях. Дядя вскоре это понял и, обидевшись, уединился.
