До чего же все изменилось! Бедняжка Рагнхильд, она всю зиму радовалась приходу сына, которому несладко жилось у дедушки с бабушкой. Они были бедны, а бабушка к тому же не отличалась мягкостью и добротой, она то и дело набрасывалась на ребенка, прижитого дочерью в грехе, с бранью и кулаками и за малейшую провинность таскала его за волосы. Фрикк был ловкий и славный мальчик, но старуха не могла простить дочери, что та сошлась с женатым человеком, а мальчику — что он пережил все ее попытки уморить его еще в утробе матери.
Дом Рагнхильд стоял в лесу в семи часах ходьбы от завода, и потому она редко навещала родителей. Дортея обещала ей, что отныне Фрикк будет жить в Бруволде не только летом, но и зимой. Он будет работать в усадьбе, и у него еще останется время, чтобы посещать школу. У мальчика была светлая голова, ему следовало учиться, чтобы потом было легче пробиться в этом мире. Но кто знает, согласятся ли с таким порядком новые хозяева Бруволда?
Она отнесла ужин в комнату, Вильхельм стоял у печки и грел у огня руки.
— Я не взяла тарелок, Вилли, будем есть вместе из одной миски. Садись в кресло. Ты быстро управился в конюшне…
— Ханс проснулся, когда я пришел. — Мальчик выглядел особенно худым и беспомощным в большом кресле отца. Старший сын… Дортея вздохнула. Все дети со временем ощутят перемену в их жизни. Но первому это предстоит испытать Вильхельму — какая-то часть ответственности за семью неизбежно ляжет на его детские плечи.
Нос у него заострился и казался больше обычного — лицо осунулось. После поездки на влажном воздухе его рыжая шевелюра кудрявилась еще сильнее, даже маленькая косица на затылке прихотливо закрутилась. На Вильхельме был старый светло-синий сюртук с фалдами, в котором он ходил по будням. На рукавах и спереди сюртук так потерся, что стал почти серым, в груди он был тесен, рукава — коротки, и из обшлагов торчали худые, костлявые запястья.
— Ханс так горюет по Ревеилле… По батюшке он тоже горюет, но по Ревеилле все-таки больше.
Дортея кивнула:
— Ханс любит лошадей. Он ходит за ними, естественно, они ему ближе. Тебе следовало надеть коричневый сюртук, когда мы поехали в Вилберг, ты же знал, что увидишься там и с мадам и с барышнями…
— В такую-то погоду?.. Да ведь брызги летят так, что промокаешь даже сквозь плащ. К тому же я их не интересую, им безразлично, как я выгляжу!
— Как ты можешь так говорить, Вилли! Они всегда очень хорошо относились к вам, к тебе и Клаусу. Я думала, что вы с Матильдой добрые друзья.
Вильхельм сделал гримасу:
— Матильда считает меня сопливым мальчишкой. Ведь она старше меня…
— Да, разумеется. — Дортея подавила улыбку. Матильде Хаусс было шестнадцать.
— И еще они сказали, что она выходит замуж за своего кузена Нимуена из Оса.
— Что? Кто это сказал?
— Мадам сама намекнула на это. Ну, это ее дело, хотя я желал бы ей более привлекательного мужа, чем этот толстяк. Я понимаю, маменька, что в глазах людей я теперь стал другим человеком. У меня уже нет тех возможностей, что были… — голос его понизился до шепота, — при папеньке…
Бедный мальчик, подумала Дортея. Он, конечно, мечтал, что Матильда Хаусс дождется, пока он вырастет и получит образование. Смешно даже говорить о женитьбе — ведь девушка в шестнадцать лет гораздо старше пятнадцатилетнего подростка. Вильхельм столкнулся бы с этим в любом случае. Но именно сейчас, когда крушение планов на будущее он связал с тем, что остался без отца, это было для него особенно болезненно.
— Поделом мне, я это заслужил! — Его руки сжали подлокотники кресла, он поднял глаза на мать, и Дортея уловила в лице и в голосе сына горькое отчаяние. — Это моя вина, только моя! И не думайте, маменька, будто я этого не понимаю. Если папенька умер, если вы и мои братья и сестры остались сиротами, если мы разорены, виноват я один! Я должен был понимать, что не следовало уходить в тот день из дому… Сбежать, не подумав, с этим проклятым паяцем… И напиться до бесчувствия в его компании в Сандтангене… — Вильхельм упал головой на стол, спрятав лицо в ладонях.
Дортея тихонько встала и отодвинула в сторону миску с кашей, чтобы плачущий Вильхельм не столкнул ее со стола. Легко и нежно прикоснулась она к его затылку под вьющейся, закрученной косичкой.
— Благослови тебя Бог, мой милый… Ты не должен так думать!.. Вильхельм, любимый мой мальчик!.. — Она все гладила и гладила его вздрагивающие плечи и худую спину. — Вильхельм, послушай меня… Я должна признаться тебе… Ведь это я настояла, чтобы Даббелстеен остался у нас еще на один год… Папенька хотел, чтобы он осенью уехал от нас, но я была против… Скорее, это моя вина… Даббелстеен поступил некрасиво, сбежав таким образом, и вам, разумеется, не следовало ехать с ним, но ведь никто не мог знать, к чему это приведет…
Она понимала, что нужно поговорить с ним о неисповедимых путях Провидения или о чем-нибудь подобном, но не могла — в последнее время она избегала даже встреч с Шарлахом, опасаясь, что он посоветует ей самой искать в этом утешения, что было бы так естественно для кроткого старика. Вместо этого она сказала:
— Чему быть, того не миновать, Вилли. Ты знаешь, так говорят крестьяне, когда время человека прошло… Это… — Она продолжала осторожно гладить его волосы и спину, мало-помалу Вильхельм успокоился.
— Проклятый Даббелстеен! — пошептал он сквозь зубы.
— Тише, тише, от наших проклятий ничего не изменится.
Вильхельм поднял голову:
— Лучше бы он уехал от нас осенью! Раз уж все так случилось. Мне уже не понадобится вся эта латынь и греческий — ведь я понимаю, что теперь у нас не будет средств на мое образование. Когда вы поедете в Христианию, маменька, я поеду вместе с вами, хочу попытаться найти там себе какое-нибудь занятие… Попробую начать в какой-нибудь конторе или пойду в ученье к купцу… Вам, маменька, хватит забот и с малышами. Незачем вам заботиться еще и обо мне…
— Но, дорогой мой… — Дортея смотрела в худое лицо сына, заплаканное и пылающее от волнения. Глаза, оттененные светлыми, потемневшими от слез и слипшимися ресницами, лихорадочно блестели. — Мы еще не знаем, может, этого и не понадобится. Но папенька был бы рад, увидев, что ты стал таким заботливым… Мы еще не знаем, как все устроится… Папенька так хотел, чтобы ты получил образование…
— Пусть Клаус получает образование… Если у нас будут на это средства.
— Ты более способный, нежели Клаус.
— У Клауса хватит способностей, чтобы стать пастором или адвокатом…
— Но ты так хотел изучать естественные науки!.. Или стать доктором…
— Ну и что с того?.. А теперь мне хочется поскорее начать зарабатывать деньги. Чтобы освободить вас от заботы обо мне…
— Пожалуйста, выпей чаю! — Дортея налила чай и протянула ему чашку. — И поешь сухариков.
Слава Богу, он перестал плакать, подумала она. Ему стало легче на сердце, когда он доверил ей свое раскаяние и свои планы на будущее. Дортея снова села и сделала несколько глотков горячего ароматного напитка.
— Послушай, Вилли, что я надумала. Если нам придется уехать отсюда… Я должна буду что-то начать, чтобы прокормить столько ртов. Может, открою школу — я прекрасно смогу учить маленьких мальчиков, ты знаешь… А девочек постарше я смогу учить вышивать и писать акварелью… Я уже думала об этом. Но если ты окончишь гимназию, мы сможем, как говорится, объединить свои усилия и держать школу уже для детей постарше…
— Конечно, сможем, — сказал он без всякого восторга. Должно быть, ему уже успела понравиться мысль, что он уедет из дому и попробует жить самостоятельно. — Маменька, но вы не съели ни одного сухарика? — Вильхельм огорченно смотрел на два последних сухаря, одиноко лежавших в вазе.
— Мне не хочется… Пожалуйста, съешь их. А потом будет лучше, если ты пойдешь наверх и ляжешь спать.
Вильхельм поблагодарил за ужин и собрался уходить.
— Между прочим, к нам пришел Фрикк, — сказала Дортея.
— Я знаю, он пришел еще до обеда. Он переночевал в Мидтскугене, а потом его подвез один из сыновей хозяина, который утром приехал в селение.
— Жаль, если надежды Рагнхильд не оправдаются. На заводе будет новый управляющий… может быть, из крестьян… Даже если Рагнхильд останется в Бруволде или получит место в какой-нибудь усадьбе, где ей позволят оставить сына при себе, очень сомнительно, чтобы ее новые хозяева разрешили ему посещать школу. К несчастью, крестьяне часто не понимают, что и дети бедняков тоже должны получать образование.
— То же самое говорит и Шарлах. Он сказал Рагнхильд, что ей следует отдать Фрикка на завод. Тогда он будет получать в месяц по три риксдалера и сможет учиться в заводской школе. Тут многим будет не хватать управляющего Теструпа и мадам Дортеи, сказал Шарлах. — При этих словах Вильхельм снова заплакал.
