барахло и пошел торговать по деревням. Он придет только через десять дней. Плюньте вы на этого негодяя!
— Эх, если бы мы смогли его увидеть!.. — с сожалением проговорил Мемед.
— Эх, если бы… — повторил Мустафа.
Они отправились на базар. Базар их ошеломил. Они остановились в толпе, растерянно озираясь по сторонам. Солнце пекло невыносимо. Такого скопления людей они еще никогда не видели. «Кишат, как муравьи», — подумал Мемед. Продавцы шербета [19] с желтыми латунными кувшинами, гремя латунными чашками, кричали:
— Шербет! Шербет! Медовый шербет! Солодковый корень. Пожалеет и тот, кто пил, и тот, кто не пил!
Сверкавшие на солнце кувшины привлекли внимание Мемеда, ему захотелось рассмотреть их поближе.
— Эй, дай-ка мне шербета! — сказал он продавцу. — И моему приятелю.
Продавец нагнулся и налил шербет в чашки, а Мемед в это время робко потрогал рукой блестящую латунь. Продавец протянул им чашки. Шербет был холодный как лед и пенился. Мемед и Мустафа с трудом отпили по пол- чашки. Шербет им не понравился.
В сторонке, на высоком пне, сидел человек и ковал подкову. Работая, он пел, и звон металла сливался с его песней. Эго был известный в касабе Слепой Хаджи. Кувшины и подковы, которые он изготовлял, изумили Мемеда.
До ребят долетел вкусный запах кебаба.
Они обернулись и увидели полуразвалившуюся лавку, из которой шел голубоватый дымок. Пахло подгорелым мясом и жиром. От этого запаха у них закружилась голова, и ноги сами понесли их в лавку.
Паренек из лавки радушно пригласил:
— Заходите, заходите!
Это еще больше удивило их. Они сели, ожидая, когда им подадут. И базар, и касаба, о которых он слышал раньше, и весь мир казались Мемеду сегодня совсем иными.
Сегодня словно развязался узел, связывавший его ноги и сердце. Он чувствовал себя свободным, легким. Ему казалось, что он вот-вот взлетит. В страшном смущении съели они кебаб; им казалось, что все, кто был в лавке, смотрят на них. Из лавки они вышли совсем одурманенные. Еще несколько раз обошли базар.
— Оказывается, здесь нет хозяина, — сказал Мемед.
— И правда? — согласился Мустафа.
— Деревня без хозяина! — удивленно воскликнул Мемед.
Затем они зашли в лавку, где продавались шелковые платки. Мемед выбрал желтый. Сжал его в руке и выпустил. Платок соскользнул на землю. Настоящий шелк! Они купили платок и вышли на улицу.
Мустафа подмигнул Мемеду:
— Для Хатче?
— Ты угадал, Мустафа. Ты умница! — шутливо ответил Мемед.
В той же лавке, где и вчера, они купили халвы, а в пекарне — теплого душистого хлеба. Халву и хлеб они завязали в платок. Потом оба сели на белый камень посреди базара и уставились на горы апельсинов в лавках фруктовщиков. Купили по апельсину, съели.
В обратный путь они тронулись, когда время подходило к обеду. Солнце стояло в зените, отбрасывая маленькую тень прямо под ноги. Ребята оглядывались на касабу до тех пор, пока она не скрылась из виду. Над ней стояли белые облака. В воздухе повисал медленно поднимавшийся из труб серебристый дым. Красные черепицы крыш словно прилипли к неподвижной голубизне неба.
Была уже полночь, когда они вошли в деревню. У дома Мемеда приятели расстались. Мустафа очень устал. Ему не понравилось путешествие. Мемед, наоборот, просто сиял от радости. Он направился к дому Хатче, но ноги тянули назад. Мемед прислонился к стене. Войти или не войти? Решил не входить; повернулся кругом и пошел вдоль изгороди. У какого-то дома он остановился и перевел дыхание. Здесь росло тутовое дерево, которое, как зонт, распустило свои ветви. Он постоял под деревом. Затем повернул налево, к изгороди, и лег на землю. Усталость понемногу проходила.
В этих краях водится красивая птица на длинных ногах, зеленоватого цвета, как цвет листвы в тумане. Шея и клюв у нее такие длинные, что кажется, будто они отделены от туловища. Она обитает около воды. У этой птицы необыкновенно изменчивый голос. Она издает свист и неожиданно обрывает его. Так она и свистит: начнет и оборвет. Вся прелесть ее свиста в этом неожиданном обрыве.
Мемед хорошо умел подражать свисту этой птицы. И теперь, лежа возле изгороди, он несколько раз свистнул, посматривая на калитку. Но она оставалась закрытой. Мемед забеспокоился. Он свистнул еще раз. Немного спустя калитка медленно отворилась. Сердце Мемеда колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Показался силуэт девушки. Тихо, стараясь не шуметь, девушка подошла к Мемеду и легла рядом. Они подползли к забору.
Мемед протянул руку и тихо позвал:
— Хатче…
— Дорогой… — ответила она. — Я тебя так долго ждала… все время смотрела на дорогу.
Они обнялись и ощутили дыхание и тепло друг друга. Прижались еще ближе. От волнения кружилась голова.
Так они лежали некоторое время, обнявшись, и молчали. Пахло свежей травой…
— Без тебя я умру, — начала Хатче. — Не смогу жить. Ты уходил всего на два дня… а свет мне был не мил.
— И я не выдержал.
— Что ты видел в касабе?
— Постой, — прервал ее Мемед. — Мне нужно тебе кое- что сказать. Я познакомился с Хасаном Онбаши. Это такой человек! Он бывал даже в Стамбуле… Это такой человек! Хасан Онбаши из Мараша. Из самого Мараша! Он мне обо всем рассказал… Это такой человек! Он мне сказал, чтобы я взял невесту и ехал на Чукурову… На Чукурове нет аги. Хасан Онбаши найдет мне землю, быков, дом… Хасан Онбаши живет на Чукурове. Он сказал: укради свою невесту и приходи.
— Хасан Онбаши… — повторила за ним Хатче.
— Он такой хороший человек, что душу ему отдашь. Он все сделает для нас, если мы убежим… — сказал Мемед.
— Если убежим… — снова повторила Хатче.
— Хасан Онбаши… — продолжал Мемед. — У него длинная борода. Пока он на Чукурове, нам нечего бояться. Да-а, Хасан Онбаши… Он сказал мне: «Укради свою возлюбленную и приходи сюда». Хорошо, говорю, через десять дней я с ней приду.
— Через десять дней?.. — спросила Хатче.
— Он даже лучше отца… Седая борода его блестит, как вода в ручье… — сказал Мемед.
— А если мы пойдем прямо сейчас?
— Нет, через десять дней…
— Мне страшно, — прошептала Хатче.
— Пока Хасан Онбаши на Чукурове, нечего опасаться. Я боюсь за мать… Абди не даст ей житья.
— И она пойдет с нами, раз есть Хасан Онбаши, — пыталась успокоить его Хатче.
— Я ее уговорю. Все расскажу. Скажу, что есть такой Хасан Онбаши. Может, пойдет.
— Я боюсь. Боюсь Абди, — шептала Хатче. — Племянник его торчит все время у нас. Все шушукается с матерью… Вчера…
— Через десять дней, на одиннадцатый, ты, я и мать… Ночью… Уйдем…
