Нет, появился! Погоди-ка, дай вспомню, как это было. Так вот, нынешним летом мальчик, истинный император то есть, тяжело заболел; три дня и три ночи без памяти был. А как очнулся, оказалось — он волшебное слово знает. Толком ничего не известно. Говорят, в середине восьмого месяца пошел он с людьми батат выкапывать. Лежит поперек борозды камень. Здоровенный такой! А мальчик возьми да и скажи камню: «Откатись!» Камень и вправду откатился. Вот, значит, какое оно было, «волшебное слово»!
Односельчане во все глаза глядели на Чжао А-да, потом невольно перевели взгляд на худенького Сяо-бао, прятавшегося за материнскую спину.
— Вообще-то давно ему пора явиться, истинному императору, — сказал кто-то тихо, будто выдохнул.
— А еще что-нибудь говорил мальчик «золотые уста»? — допытывался А-сы.
Чжао А-да выпучил глаза, открыл было рот, но не прибавил ни слова — лгать он не умел.
— В каждой деревне толкуют, будто это у них появился император, — взволнованно сообщил он. — Годов ему одиннадцать — двенадцать, а сопли точь-в-точь, как у Сяо-бао.
— Ай! Всего двенадцать? — воскликнула Сы данян. — Да пока он сядет на трон, мои кости давно в земле сгниют. — Сы зябко поежилась.
Хэ-хуа, конечно, не упустила случая с ней сцепиться.
— Вот еще! Это только кажется, что долго. А время быстро бежит! Помогут ему духи звезд, [69] которые военным да гражданским чинам покровительствуют, так он и в двенадцать лет императором станет. А покуда твои кости в земле сгниют, до тех пор никого в живых не останется.
— Может, и ты волшебное слово знаешь, бесстыжая! — огрызнулась Сы, хотя слова Хэ-хуа пришлись ей по душе; уж очень ей хотелось, чтобы император поскорее появился. Но уступать этой твари, да еще при народе!
Ссора, казалось, была неминуема, но тут вмешался в разговор все время молчавший Хуан.
— Не надо ругаться, мы все здесь свои, — стал успокаивать он женщин и обратился к А-да: — Цицзябан ведь недалеко отсюда? Не дальше одной девятки? Значит, и наша деревня попала в полосу «багряного света». Несколько дней назад в храме, у моста, Бодисатва лил слезы, и вода в реке покраснела. Да! Уже скоро! Через полгода-год! Запомните это хорошенько!
Последние слова старика прозвучали пророчески, будто совиный крик. Людей пробрала дрожь. Надежду сменил страх. Все невольно подумали о трех соломенных божках, увешанных бумажными полосками. И те, кто уже выложил пятьсот монет, почтительно взглянули на Хуана.
— Недавно еще три сосны срубили, — пробормотала Хэ-хуа, оглянувшись на кладбище.
Люди понимающе закивали. Кто-то с облегчением вздохнул.
Чжао А-да не ожидал, что его новость будет воспринята так серьезно, и не на шутку встревожился. Он еще не повесил на соломенных божков бумажку и даже с женой из-за этого поссорился, но сейчас был не прочь раскошелиться. Пятьсот монет сумма, конечно, не малая, но Чжао А-да нашел выход. Вот уже месяц, как он не платил налог на содержание «отряда самообороны» [70] (ему полагалось платить один цзяо). Может, еще месяц удастся не платить.
Так делали многие, чтобы сэкономить на покупку жертвенной бумаги для божков Даоса. На отряды каждый месяц платить один, а то и два цзяо, — рассуждали они, а тут отдашь пятьсот монет, и все. К тому же никто не верил в могущество трех винтовок, которыми располагал так называемый объединенный отряд, квартировавший в храме Бога земли, в трех ли от деревни. На весь отряд — три винтовки! Ясное дело, божества Хуана куда надежнее — вот уж кто убережет крестьян от всяких бед. Вообще неизвестно, кому нужны эти отряды. Ведь винтовки получены были в июле, когда из-за голода вспыхивали рисовые бунты. А какие ценности у голодных крестьян, чтобы их охранять?! Но у этого отряда было немало «дел», и три человека, из которых он состоял: командир, офицер и солдат, всегда находили себе работу. Из-за холода трое вояк целые дни сидели в храме, и вдруг они услыхали, что в Цицзябане появился «истинный император», что в хижине Хуана спрятаны какие-то соломенные человечки и что Чжан А-да рассказывал сельчанам, будто собственными глазами видел «истинного императора». Им было также известно, что крестьяне перестали платить налог на содержание отряда, а вместо этого ублажают соломенных божков Даоса.
И вот, спустя несколько дней, вояки из «объединенного отряда» схватили в Цицзябане мальчишку с соплями под носом и приволокли его в храм. Это было после полудня; небо почернело, моросил дождь, временами переходящий в мокрый снег. В храме стало темно. Вояки изрядно устали от трудов праведных. Командир велел привязать пленника к ноге глиняного божка, стоявшего на алтаре. Офицера назначил дежурным, а солдата поставил у дверей — в карауле. Завтра они обо всем доложат в штаб и получат дальнейшие указания. «Истинный император», сидя у ног божка, тихо всхлипывал, шмыгая носом.
Командир вытащил из кармана помятую сигарету, осторожно расправил ее, закурил и обратился к офицеру.
— Как по-твоему, сколько мы получим, если раскроем это дело?
— Говорят, еще нет указа о зимнем обмундировании, где уж: тут о награде мечтать… — уныло ответил офицер.
Командир нахмурил брови и с жадностью затянулся. Совсем стемнело. Офицер зажег керосиновую лампу и пошел сменить караульного, чтобы тот мог приготовить ужин. Вдруг командир резко поднялся. Осветив лицо «истинного императора», он несколько секунд сосредоточенно его разглядывал, потом крикнул зычным голосом:
— В императоры захотел? Да за такое дело тебе голову отрубят. Голову! Понял?
Мальчик молчал. От страха он даже перестал плакать.
— Кто был с тобой? Признавайся. Ну! — прикрикнул стоявший рядом офицер.
Мальчик покачал головой. Тут командир рассвирепел. Он поставил лампу, схватил пленника за волосы и, грозно глядя на поднятое кверху худенькое грязное личико, гаркнул:
— Ты что, оглох? Кто сообщник? Отвечай, не то прибью!
— Дяденька, я ничего не знаю! — пролепетал мальчуган. — Я хворост собирал. Люди про меня говорят, а что — я знать
