Артур Норрис поил меня чаем с пирожными у себя на квартире и беседовал со мною о живописцах вроде Сезанна, Мане и Матисса, и у меня такое чувство, что именно там, за чаем и под мягкие негромкие речи мистера Норриса в его квартирке по воскресеньям, и зародилась моя страстная любовь к художникам и их искусству.
После школы я еще долго занимался фотографией и научился делать вполне приличные снимки. Сегодня любой, купив хороший фотоаппарат, может стать знающим и умелым фотографом, но пятьдесят лет назад все было не так просто. Вместо пленки тогда использовали стеклянные фотопластины, и каждую надо было перед съемкой заряжать в кассету в фотолаборатории, то есть в специальной темной комнате. Дня каждой пластины требовалась отдельная кассета, С собой я обычно носил шесть таких заряженных кассет, то есть сделать я мог не более шести снимков, так что, прежде чем щелкнуть затвором камеры, приходилось все взвесить и прикинуть — а стоит ли?
Вы, может, не поверите, но в восемнадцать лет я уже привык получать за свои снимки награды и медали, которыми меня удостаивало Королевское фотографическое общество в Лондоне, Фотографическое общество Голландии и т. д. А позже я даже получил большую бронзовую медаль из Каира, от Египетского фотографического общества, и все еще храню тот снимок, за который меня ею наградили. Это вид на одно из так называемых Семи Чудес Света, на Арку Ктесифона в Ираке: Это самая большая в мире арка без дополнительных опор, а сфотографировав я ее, когда в 1940 году учился там на летчика, чтобы служить потом в Королевских военно-воздушных силах. Я тогда в одиночку облетал всю пустыню на старинном биплане „Хокер-Харт“, и у меня на шее всегда висел фотоаппарат. Заприметив огромную арку, одиноко возвышающуюся над морем песка, я накренил одно крыло, отпустил штурвал и летел в неуправляемом самолете, пока не навел объектив и не Щелкнул затвором. Снимок вышел что надо.
Когда я уже учился в выпускном классе, мать спросила:
— Хочешь после школы в Оксфорд или Кембридж?
В те времена было не так уж сложно попасть в любой из этих знаменитых университетов, лишь бы деньги были.
— Нет уж, спасибо, — сказал я. — Мне бы хотелось сразу после школы устроиться на работу в такую компанию, которая отправит меня куда-нибудь в чудесный далекий край, вроде Африки или Китая.
Надо вам напомнить, что в начале 1930-х годов по воздуху практически не путешествовали. До Африки приходилось добираться по морю, и на дорогу уходило две недели, а путь до Китая занимал около пяти недель. Это были далекие волшебные страны, и никто туда просто так, чтобы провести там отпуск, не отправлялся, Если в такую даль и ехали, то на заработки.
Это в наше время можно добраться до любого места на планете за считанные часы, и ничего сказочного в таком путешествии не осталось. Но в 1933 году дела обстояли совсем по-другому.
Так что еще во время своей последней четверти в Рептоне я послал заявки на трудоустройство в такие фирмы, которые, как я точно знал, могли отправить меня за границу. Это были: нефтяная компания „Шелл“, химическая „Империал Кемикалз“ и еще одна финская лесоторговая компания, точное название которой я забыл.
Меня согласились принять и в „Империал Кемикалз“, и в компании финских лесоторговцев, но почему-то больше всего мне хотелось попасть в „Шелл“. Когда пришла пора ехать в Лондон на собеседование, мой наставник, то есть учитель вроде классного руководителя, сказал, что мне не на что надеяться, смешно даже пытаться попасть туда.
— Восточный отдел „Шелл“ — это же предел мечтаний, — сказал он. — Там окажется не меньше сотни заявок, а мест-то — и десяти не будет. Не на что надеяться, разве что кандидат — Староста Школы или хотя бы Главный Староста Дома, а вы — даже не боузер!
Насчет заявок он угадал. Когда я прибыл в Главное управление компании „Шелл“ в Лондоне, собеседования там дожидались сто семь юношей. А вакансий было семь.
Пожалуйста, не спрашивайте, как мне удалось занять одну из них. Сам не знаю. Но я получил-таки это место; а когда, вернувшись в родную школу, сообщил эту радостную новость своему наставнику, он не стал поздравлять меня. Даже руку не пожал. Он поспешил уйти от меня прочь — будто я колдун или заразный — и что-то бормотал себе под нос о том, что у него нет акций этой компании.
Но меня уже ничуть не волновало, что он думает по этому поводу. Я-то устроился. Все замечательно!
Мне предстояло навсегда расстаться со школой в июле 1933 года, а через два месяца, в сентябре, как только мне исполнится восемнадцать лет, я поступаю в компанию „Шелл“, Буду стажером Восточного отдела, и мне будут платить пять фунтов в неделю. Вот, смотрите, какое я получил от них письмо:
16 июля 1934 года
Г-ну Р.Далю,
Рептонская школа в г. Рептон, графство Дербишир
Дорогой сэр!
В связи с нашим недавним собеседованием с Вами и потому, что мы уже получили отчет о хороших результатах пройденного Вами медицинского обследования, мы теперь готовы предложить Вам должность в составе штата Лондонского отделения с испытательным сроком три года и начальным окладом жалованья 230 фунтов стерлингов в год. Мы планируем, что в дальнейшем, по достижении Вами возраста в 21 год, Вы будете переведены на работу в один из наших зарубежных филиалов, если работа и Ваше поведение в Лондонском отделении будут сочтены удовлетворительными, и Вы, как мы рассчитываем, в течение испытательного срока проявите такие качества и способности к росту, которые будут сочтены подходящими для работы в наших зарубежных службах.
Этим летом, впервые в жизни, я не поехал вместе со всей нашей семьей в Норвегию. Меня тянуло на что-то другое, особенное, на этакий загул, что ли, прежде чем я стану деловым человеком, бизнесменом. Так что я еще весной записался в „Общество путешественников-первопроходцев из публичных школ“, — чтобы по-особенному провести август. Предводительствовал нашим обществом человек, который сопровождал капитана Скотта в его последней экспедиций к Южному полюсу; а теперь он набирал группу старшеклассников для исследования внутренних территорий острова Ньюфаундленд во время летних каникул. Звучало заманчиво.
И вот наконец я без малейших сожалений навсегда распрощался с Рептоном и покатил домой, в Кент, на своем мотоцикле. Это была великолепная машина „Ариэл“ с двигателем 500 кубических сантиметров, купленная мною годом раньше за восемнадцать фунтов, и пока я еще учился в Рептоне, я держал мотоцикл в гараже на Уиллинтон-роуд, примерно в трех километрах от школы. По воскресеньям я шел в гараж и уже там переодевался: шлем, очки, старый дождевик и высокие резиновые сапоги. Было так здорово с ревом мчаться по самому Рептону, оставаясь неузнанным, со свистом проносясь мимо учителей, прогуливающихся по улице, и нарочито огибая или подрезая фланирующих, по случаю воскресенья, боузеров из своей школы, выбирая самых вредных и самых заносчивых. Меня пробирала дрожь при мысли о том, что со мной сделают, если поймают. Но меня не поймали. Так что в последний день четверти я радостно газанул и укатил прочь, покидая школу на веки вечные. Мне еще и восемнадцати лет не исполнилось.
Дома я провел только двое суток, а потом отправился в Ньюфаундленд. Наш корабль вышел в море из Ливерпуля и через шесть суток прибыл в Сент-Джонз. В экспедиции участвовали около тридцати юношей моего возраста и четверо взрослых. Но Ньюфаундленд, как я вскоре понял, страна не очень-то, если вообще это страна. Три недели мы таскались по безлюдью, волоча на себе тяжеленную поклажу. Мы тащили в рюкзаках палатки, одежду, спальные мешки, кастрюли, еду, топоры и все прочее, что только может понадобиться в глубине необитаемой и негостеприимной страны. Я лично нес на себе, знаю точно, 114 фунтов, это-52 килограмма, и по утрам мне кто-то должен был помочь закинуть рюкзак на плечи. В дороге мы если и не голодали, то уж точно недоедали. Я даже помню, что мы пробовали обогащать наш рацион, отваривая лишайники и ягель — мох, который едят северные олени. Но все равно это было настоящее приключение, и я вернулся домой закаленным, возмужавшим и готовым ко всему.
Потом прошли два года трудной работы в „Шелл Компани“ в Англии. В том году в нашей группе было семеро стажеров, й каждый старательно готовился, чтобы поехать в ту или иную тропическую страну. Мы неделями пропадали на огромном прибрежном нефтеочистительном комбинате „Шелл“, где специальный инженер-преподаватель учил нас всему про мазут, дизельное топливо, машинное масло, солидол, керосин и бензин.
Немало месяцев мы провели в их главной штаб-квартире в Лондоне, изучая, как функционирует огромная компания изнутри. Я по-прежнему жил с матерью и тремя сестрами в Бексли, графство Кент, и каждое утро, шесть дней в неделю, включая субботы, вставал в семь, завтракал, надевал серый костюм, коричневую мягкую фетровую шляпу и со сложенным зонтиком в руке садился в восемь пятнадцать на лондонский поезд вместе с другими так же одетыми джентльменами. Все мы были серьезные и почтенные — как же, господа садятся на поезд до Лондона, держа путь в свои конторы в лондонском Сити, чтобы заниматься финансовыми и прочими важными деловыми вопросами. Большинство моих попутчиков и товарищей по работе носили на голове котелки, и лишь изредка на немногих попадались такие же мягкие фетровые шляпы, как у меня, но никто из нас не посмел бы сесть в тот поезд 1934 года с непокрытой головой. Не положено было такое. И никто из нас, даже в солнечные дни, не выходил из дому без сложенного зонтика. Зонт служил отличительным знаком джентльмена. Простоволосые и без зонтика — мы почувствовали бы себя голыми. Дорожные ремонтники и водопроводчики на работу с зонтами не ходили. А бизнесмены — наоборот.
