Такимъ образомъ Шмицъ узнала гораздо прежде совершавшейся катастрофы, почему драгоцѣнное спокойствіе мистера Томлинсона, жившаго какъ-разъ подъ квартирою Свена, нарушалось шагами по ковру надъ его головой по цѣлымъ ночамъ непрерывно взадъ и впередъ. Теперь и сомнѣнію не было мѣста. Мистеръ Дургамъ утонулъ во время катанья на лодкѣ; Свена, промокшаго насквозь, принесли безъ чувствъ въ квартиру; госпожа Шмицъ напрягала силы своего ума, чтобъ докопаться настоящей сути этой ужасной исторіи; на помощь къ ея проницательности подоспѣло случайное подслушиваніе у замочной скважины въ дверяхъ Свеновой комнаты, когда друзья вели такіе горячіе разговоры. Шмицъ расхаживала по таинственному убѣжищу своей гостиной, которая находилась въ нижнемъ этажѣ, направо отъ подъѣзда, напротивъ швейцарской, расхаживала и обдумывала, что предпринять въ такомъ затруднительномъ положеніи. Вѣдь это адская исторія — именно такая же, какъ четыре года тому назадъ, когда Бобъ Уэсли ухаживалъ за красавицей; только тогда исторія не принимала такой убійственный оборотъ, какъ теперь, когда Дургамъ холоденъ и мертвъ лежитъ въ могилѣ.
— Чего бы не далъ баронъ, чтобъ...
Тутъ госпожа Шмицъ съ испугомъ оглянулась, потому что послѣднія слова она произнесла вслухъ, по своей дурной привычкѣ. Никто ее не слышалъ, никто и слышать не могъ, однако она встала съ своего большого кресла, затворила на ключъ двери, повѣсила черный шелковый переднйкъ на замочную скважину, потомъ подошла къ старомодной конторкѣ, стоявшей въ углу комнаты, открыла ее, вынула изъ выдвижного ящика шкатулку чернаго дерева, поставила шкатулку на столъ около лампы и отперла ее серебрянымъ ключикомъ, воткнутымъ въ замокъ. Въ шкатулкѣ лежала книжка въ сафьянномъ переплетѣ, какія обыкновенно употребляются женщинами для записыванія стиховъ, особенно имъ нравящихся, или другихъ подобныхъ потребностей, и кромѣ того въ ней лежали, нѣкоторыя недорогія золотыя вещицы. Шмицъ разсматривала эти сокровища — что случалось съ нею не въ первый уже разъ, и кто посмотрѣлъ бы со стороны, какъ она, наклонивъ голову, зоркими, сверкающими глазами разсматривала все, что было въ шкатулкѣ, тому невольно пришла бы на память старая сова, которая поймала мышку и глубокомысленно разсматриваетъ ее въ своихъ когтяхъ. Наконецъ она отстегнула застежки у книги и стала перелистывать страницы.
— Кто могъ бы это прочесть? ворчала она: — вотъ онъ могъ бы прочитать, потому что онъ знаетъ по-англійски. И что онъ далъ бы, чтобъ только имѣть ее въ рукахъ своихъ! Съ-тѣхъ-поръ прошло уже четыре года, а все-же тутъ много должно быть такого, что было бы очень полезно, еслибъ онъ только могъ это знать. Ну, разумѣется, остального я не осмѣлюсь ему показать, развѣ что въ крайней надобности. И затѣмъ я вздохнула бы свободно, а ужъ какъ бы мнѣ хотѣлось вздохнуть свободно! Какъ тутъ быть? Гм! гм!
Госпожа Шмицъ не могла въ этотъ вечеръ ни на что рѣшиться, да и на другой день тоже. Наконецъ въ одинъ сумрачный и дождливый день она положила книжку на подносикъ изъ новаго серебра, на который поставила кофе, и собственноручно принесла въ комнату Свена.
При ея входѣ, Свенъ очнулся отъ оцѣпенѣнія, въ которое впадалъ по цѣлымъ часамъ, и тотчасъ схватился за книгу.
— Что это вы принесли мнѣ, милая госпожа Шмицъ? спросилъ онъ, не поднимая глазъ отъ книги.
— Кофе, господинъ баронъ, сказала хозяйка и поставила подносъ на столикъ у постели. .
— А это что такое? спросилъ онъ, указывая на книгу.
Рука госпожи Шмицъ дрожала, когда она торопливо устанавливала кофейный приборъ; ея голосъ тоже дрожалъ, когда она поспѣшно произносила слѣдующія слова, точно ее очень торопили:
— Одна англичанка жила у меня за много лѣтъ предъ этимъ и забыла у меня эту книгу. Мнѣ все хотѣлось показать ее господину барону, и вотъ я придумала, что именно теперь кстати, когда господинъ баронъ такъ скучаетъ... Но вотъ опять! слышите ли, какъ барабанитъ мистеръ Томсонъ? Вѣдь эдакъ онъ всѣ колокольчики оборветъ!
Только ленты отъ чепчика разлетались, когда она бросилась за дверь.
Какъ только Свенъ остался одинъ, онъ снова погрузился въ оцѣпенѣніе, изъ котораго на минуту вырвало его появленіе хозяйки. Но вотъ взглядъ его случайно упалъ на книгу въ сафьянномъ переплетѣ; онъ сталъ обдумывать, какимъ образомъ она попала ему на столъ. Машинально взялъ онъ книгу въ руки и вдругъ содрогнулся, когда взглядъ его упалъ на прекрасный англійскій почеркъ, которымъ исписаны были страницы... «Не говорила ли она объ англичанкѣ, которая много лѣтъ назадъ оставила у нея эту книгу, или мнѣ только померещилось?» Поспѣшно пробѣжалъ онъ нѣсколько строкъ, которыя возбудили въ немъ интересъ; потомъ онъ сталъ все читать отъ начала до конца, не думая уже о томъ, что не имѣетъ никакого права читать чужія тайны, а съ тревожнымъ предчувствіемъ перелистывалъ страницу за страницей.
Фанни — такъ назову я героиню этой истинной исторіи — никогда не знала своего отца. Ея мать, будучи баядеркою, обладала благороднымъ характеромъ, который возмущался противъ недостойнаго обращенія, и предпочитала крайнюю нищету блеску позора. При такой обстановкѣ, гдѣ развратъ общее правило, гдѣ соблазны въ колосальныхъ размѣрахъ, она сохраняла чистоту. Она была любимая и, за свою красоту, прославленная танцовщица, но никто не имѣлъ права похвастаться ея благосклонностью. Но тутъ узнала Констанца моего отца, узнала къ своему несчастью. Онъ былъ блестящій, красивый господинъ, искусный во всѣхъ родахъ обольшенія, особенно въ искусствѣ съ помощью развращеннаго и себялюбиваго сердца притворяться честнѣйшимъ, прямодушнымъ человѣкомъ. Казалось, онъ былъ пораженъ красотою Констанцы, восхищенъ ея добродѣтелью, и съ такимъ искусствомъ облекся личиною восторженнаго, чистосердечнаго поклонника, что для довѣрчивыхъ глазъ благородной дѣвушки эта личина была непроницаема. Такъ какъ онъ не жилъ въ томъ городѣ, гдѣ Констанца занималась своимъ искусствомъ, но, по его словамъ, жилъ вмѣстѣ съ отцомъ въ помѣстьѣ, подъ строгимъ надзоромъ угрюмаго, суроваго старика, то могъ только изрѣдка, и то украдкой, видѣться съ своею возлюбленной; слѣдовательно, въ ихъ отношеніяхъ не было. недостатка въ волшебной таинственности, которая имѣетъ особенную прелесть для большинства характеровъ, особенно такихъ фантастическихъ, каковъ былъ у Констанцы. Но къ чему распространяться насчетъ развитія ежедневныхъ драмъ? Жестокая развязка слишкомъ скоро нагрянула. Несчастный соперникъ кавалера написалъ безыменное письмо Констанцѣ, въ которомъ предупреждалъ ее отъ сближенія съ человѣкомъ, который былъ извѣстный развратникъ, который не можетъ сдержать обѣщанія жениться на ней послѣ смерти отца, тѣмъ болѣе не можетъ, что отецъ его умеръ два мѣсяца назадъ, а самъ онъ лѣтъ восемь женатъ на прекраснѣйшей и достойнѣйшей женщинѣ, отъ которой имѣетъ уже троихъ дѣтей.
Ни одному слову не повѣрила Констанца. Письмо она показала прекрасному кавалеру и просила его посмѣяться вмѣстѣ съ нею надъ презрѣнными клеветами несчастнаго соперника. Но кавалеръ не смѣялся — напротивъ, сдѣлался очень серіозенъ и послѣ короткаго размышленія сказалъ:
— Хорошо, что дѣло во-время обнаружилось, потому что рано или поздно истина вышла бы наружу. Все правда, что сообщаетъ тебѣ безыменное письмо, которое непремѣнно прислано этимъ господиномъ, за что я пущу ему пулю въ лобъ. Но въ сущности что-жъ за бѣда? Въ нашихъ отношеніяхъ отъ этого перемены не будетъ, кромѣ только того, что ты знаешь теперь, что жениться на тебѣ я никакъ не могу. Ты остаешься тѣмъ же, чѣмъ была — моею дорогою любовницей, — а я буду давать тебѣ ежегодно по тысячѣ или по двѣ тысячи талеровъ, или даже больше, сколько ты хочешь... усиливалъ онъ свои предложенія по мѣрѣ того, какъ видѣлъ, что Констанца съ каждымъ его словомъ становилась блѣднѣе.
Констанца ничего не отвѣчала и молча указала ему на дверь. Въ ея лицѣ и движеніи было что-то, что требовало повиновенія. Кавалеръ удалился бормоча про-себя, что завтра придетъ, когда дама его сердца будетъ въ лучшемъ расположеніи духа. И точно онъ пришелъ на другой день, но нашелъ квартиру пустою. Констанца въ ту же ночь выѣхала, никто не зналъ куда, и такъ никто этого никогда не узналъ.
Чрезъ нѣсколько лѣтъ послѣ этого на маленькомъ театрѣ въ Лондонѣ выступила танцовщица, о которой мнѣніе публики было очень разнорѣчиво. Одни говорили, что она образецъ трогательной миловидности и увлекательной граціи; другіе увѣряли, что ея движенія томны, ея пируэты не довольно высоки; одни утверждали, что прекраснѣе ея не найти женщины въ цѣломъ мірѣ; другіе же полагали, что конечно она была когда-то красавицей, по что время, болѣзни и горе произвели сильныя опустошенія въ ея красотѣ. Но какъ бы тамъ ни было, вышло, что балерина имѣла очень сомнительный успѣхъ и директоръ безъ церемоніи объявилъ ей, что онъ предоставляетъ ей выборъ вступить въ число кордебалета или искать счастья на другомъ поприщѣ.
