— Одну минуту, Сыр, — говорю я ему эдак вкрадчиво. — Прежде чем ты дашь волю своей дикой ярости, вспомни, что ты вытянул в клубе «Трутни» билет с моей фамилией в лотерее на первенство по «летучим дротикам».
Этого оказалось довольно. Он с ходу остановился, словно налетел на фонарный столб, и вытаращил на меня глаза, как кошка в поговорке. Кошки в поговорке, по словам Дживса, хотят, но опасаются,[41] и можно было видеть невооруженным глазом, что именно это происходит с Сыром.
Стряхнув пылинку с рукава, я нежно улыбнулся и еще развил эту тему.
— Ты оцениваешь ситуацию? — говорю. — Вытянув мое имя, ты выделил себя из ряда обыкновенных людей. Объясню на примере, чтобы это было понятно самым примитивным мозгам, — я имею в виду твои мозги, Чеддер… В то время как обыкновенный человек, завидев меня на Пиккадилли, скажет просто: «Вон идет Берти Вустер», — ты при виде меня скажешь: «Вон идут мои пятьдесят шесть фунтов десять шиллингов», да еще, наверное, побежишь за мной следом и будешь заклинать, чтобы я осторожнее переходил улицу, теперь такое страшное уличное движение.
Он поднял руку, потер подбородок. Мои слова явно не пропали даром. Я поправил манжеты и продолжал:
— Буду ли я в достаточно хорошей форме, чтобы выиграть турнир и положить без малого шестьдесят фунтов в твой карман, если ты осуществишь силовой прием, который у тебя сейчас на уме? Прикинь-ка своей башкой, мой милый Чеддер.
Борьба, конечно, была нешуточной, но краткой. Победил разум. Издав хриплый стон душевной муки, Сыр сделал шаг назад, а я весело пожелал ему спокойной ночи, снисходительно помахал ручкой и пошел к себе.
Когда я вошел, тетя Далия в шлафроке цвета бычьей крови поднялась мне навстречу из кресла, в котором просидела все это время, и охваченная волнением, устремила на меня убийственный взор.
— Ну? — выговорила она с трудом, словно маленький пекинес, не сумевший проглотить чересчур большую котлету. Больше она ничего не смогла сказать и перешла на хрип.
Должен признаться, это меня немного задело. Если кому и полагалось устремлять убийственный взор и испытывать затруднения с голосовыми связками, то это, по моим понятиям, мне. Судите сами. Из-за ошибки, допущенной моей родной теткой при составлении штабного приказа, я теперь должен буду пойти к алтарю с Флоренс Крэй, и к тому же еще я подвергся такой опасности, от которой, не исключено, что непоправимо пострадала моя тонкая нервная система. Я был твердо убежден, что не только не заслужил убийственного взора и горлового клокотания, но, наоборот, имею категорическое право потребовать объяснения и, более того, получить его.
Я только было набрал в грудь воздуху, чтобы все это ей выложить, но она в это время совладала с волнением и смогла заговорить.
— Ну? — произнесла тетя Далия с видом одной из малых пророчиц, собравшейся предать проклятию грехи своего народа. — Разреши занять на минуту твое драгоценное время, чтобы спросить, чем, черт подери, ты занимаешься, бессовестный молодой Берти? Сейчас двадцать минут после полуночи, а с твоей стороны — никаких действий. По-твоему, я должна сидеть всю ночь и дожидаться, пока ты соизволишь исполнить простое, элементарное поручение, с которым больной шестилетний ребенок за четверть часа справился бы и умыл ручки? Может быть, для вас, беспутных лондонцев, сейчас самое время для разгула, но мы, деревенские, любим ночью спать. В чем дело? Отчего такая задержка? Что, черт возьми, ты делал все это время, отвратительное ты молодое чудовище?
Я рассмеялся горьким, глухим смехом. А она оценила его совсем неправильно и попросила меня не изображать звуки скотного двора, будет еще время. Спокойствие, сказал я себе… полное спокойствие.
— Прежде чем ответить на ваши вопросы, почтенная родственница, — сказал я, сдерживаясь изо всех сил, — позвольте один вопрос задать вам. Не соблаговолите ли объяснить мне в нескольких доступных словах, почему вы заявили, что ваше окно — последнее слева?
— Оно и есть последнее слева.
— Ну уж извините.
— Если смотреть со стороны дома.
— Ах, со стороны дома'? — Меня вдруг осенила догадка. — А я думал, если смотреть на дом.
— Если смотреть на дом, то оно будет, конечно… — Не договорив, она испуганно вскрикнула и вытаращилась на меня тоже с безумной догадкой во взоре. — Ты хочешь сказать, что забрался не в ту комнату?
— Более, чем просто не в ту.
— В чью же?
— Флоренс Крэй.
Тетя Далия присвистнула. Было ясно, что она поняла всю трагичность положения.
— Флоренс уже лежала в постели?
— В розовом ночном чепце.
— И проснувшись, увидела тебя?
— Почти сразу же. Я там опрокинул пару столиков. Моя тетя присвистнула еще раз.
— Тебе придется жениться.
— Вот именно.
— Хотя, я думаю, она не согласится.
— А я имею надежную информацию в противоположном смысле.
— Ты что же, все уладил?
— Она все уладила. Мы помолвлены.
— Несмотря на усы?
— Усы ей нравятся.
— Вот как? Странный вкус. А как же Чеддер? Мне казалось, что она обручена с ним?
— Уже нет. Та помолвка расторгнута.
— Они расстались?
— Бесповоротно.
— И теперь она взялась за тебя?
— Да.
Теткино лицо выразило озабоченность. Хотя она по временам довольно грубо со мной обращается и обзывает меня разными смачными именами, но вообще-то она меня любит и принимает мое благополучие близко к сердцу.
— Флоренс, мне кажется, для тебя слишком ученая. Насколько я ее знаю, ты и охнуть не успеешь, как она засадит тебя читать У.Х. Одена.
— Она на что-то в этом духе уже намекала, правда, помнится, имя было, кажется, Т.С. Элиот.
— Хочет тебя перевоспитать?
— Похоже, что так.
— Тебе это не понравится.
— Да уж.
Она сочувственно кивнула.
— Мужчины этого не любят. Я объясняю свой счастливый брак с Томом тем, что ни разу даже пальцем на него не надавила. Агата все время старается перевоспитать Уорплесдона, и муки, которые он испытывает, должно быть, ужасны. Недавно она заставила его бросить курить, в результате он повел себя как рыжий гризли, угодивший лапой в капкан. Тебе Флоренс уже велела бросить курить?
— Нет еще.
— Скоро велит. А дальше придет очередь коктейлей. — Тетя Далия покосилась на меня с глубоким состраданием. Видно было, что ее терзает раскаяние. — Кажется, из-за меня ты попал в переделку, мой карапуз.
— Да ладно, не думайте об этом, престарелая родственница, — сказал я ей. — Мало ли что в жизни случается. Меня гораздо больше беспокоит, что будет с вами. Мы должны непременно спасти вас из моря бед,[42] как выражается Дживс. Все прочее не так уж важно. А о себе в сравнении с этим я забочусь лишь в той пропорции, в какой соотносится вермут с джином в крепком сухом мартини.
Было видно, что она растрогана. Глаза ее, если я не обознался, наполнились непролитыми слезами.
— Как это самоотверженно с твоей стороны, милый Берти.
— Пустяки, уверяю вас.
— Кто бы подумал, глядя на тебя, что в тебе столько благородства. И такое твое отношение делает тебе честь, вот все, что я могу сказать. А теперь за деЛо. Ступай и перенеси лестницу к правому окну.
— То есть к левому окну.
— Назовем его правильным окном.
Я собрался с духом, чтобы сообщить ей худую весть.
— Но вы упускаете из виду, — говорю, — наверное, потому, что я забыл вам сказать, что имеется одно препятствие, которое грозит свести на нет наши усилия и начинания. Дело в том, что лестницы там нет.
— Где нет?
— Под правым окном, или, лучше сказать, под неправильным окном. Когда я выглянул, ее там не было.
— Вздор. Лестницы не тают в воздухе.
— В Бринкли-Корте, что в Бринкли-Кум-Снодсфида-ин-де-Марш, еще как тают, уверяю вас. Про другие места не скажу, не знаю, но в Бринкли-Корте они исчезают, стоит отвести от них взгляд на одно мгновение.
— То есть, ты хочешь мне сказать, что лестница пропала?
— Именно это я стараюсь довести до вашего сведения. Она сложила шатры, как арабы, и беззвучно ушла с прежних мест.[43]
Тетя Далия залилась фиолетовым румянцем и, я думаю, собралась сгоряча издать какой-то клич из своих охотничьих запасов, поскольку, если ее раззадорить, она за словом в карман не лезет, но в этот момент дверь открылась, и вошел дядя Том. Я был слишком взволнован и не мог точно определить степень его возбуждения, но было видно простым глазом, что он охвачен негодованием.
— Далия! — воскликнул он. — Мне показалось, что я слышу ваш голос, и я не ошибся. Почему вы не спите в такой поздний час?
— У Берти разболелась голова, — с ходу сочинила моя почтенная родственница. — Я дала ему выпить аспирина. Как голова, уже лучше, Берти?
— Заметно некоторое улучшение, — успокоил я ее, я ведь и сам здорово быстро соображаю, — А вы что так поздно на ногах, дядя Том?
