— Не сразу, надо признать. Интересы дела требовали поездок больше, чем на один день в неделю. Когда же он не был в отъезде, он хотел, чтобы с ним считались, и контролировал ее расходы. Они ссорились. Говорят, однажды Ферраласко застал ее в объятиях какого-то архитектора, который должен был построить беседку у них в саду, в Пьян дей Джуллари.
— Это случилось в субботу? — спросил лысый молодой человек. — Ну и деспот! У такой женщины такой муж! Я, конечно, его не знаю, но…
— Кажется, была пятница, — сказал человек в панаме. — В любом случае, это чудовище не терпело возражений. Судьбе было угодно, чтобы через несколько дней Ферраласко умер, не оставив завещания…
— Значит, по-вашему, она вышла замуж за Пинцаути потом? — спросил тот, что ел рыбный суп. — И ей уже было под тридцать?
— Как она распорядилась своей жизнью потом, мне не известно. Несколько лет я был в Африке.
— Он был архитектором, этот Пинцаути? — съехидничал второй полицейский.
С грохотом поднялась дверная ставня, вошли разносчик газет и человек с брусом облепленного опилками льда. Официант поставил на столы тарелки с фасолью, бережливо заправил ее оливковым маслом и налил полицейским еще понемногу вина. В подвале кто-то хриплым голосом пел «funiculi funiculà».
— Каким архитектором? — удивился господин в берете. — Архитектор был эпизодом. Чтобы такая женщина вышла за человека из мира искусства, за нищего! Одилия (я знал ее под этим именем) вышла замуж за доктора Пинцаути совсем молоденькой. При чем тут двадцать восемь лет, про которые вы говорите? Он был гомеопатом, много работал с англичанами. Состоятельный человек. Когда его отправили в ссылку за политику, она, естественно испугалась за себя. И вместо того чтобы поспешить за ним на остров Лампедуза, через некоторое время оформила в Венгрии развод. Муж без отговорок взял на себя изрядные расходы по процедуре расторжения брака. Скупой, мелочный, он с утра до вечера принимал больных.
— А, так этот тип работал с англичанами? — подал голос толстяк, поглаживая партийный значок в петлице. Наверно, мистер Бедфорд ходил в друзьях дома и теперь взял на себя роль утешителя. Жалко, что его не сослали заодно с архитектором. Женившись на ней, он перевез ее в Аскону, где намеревался написать труд об итальянских корпорациях. Он был в восторге от достижений нашей страны. У них родился сын, хотя она не хотела детей, — если не ошибаюсь, сын живет теперь в Англии. Чтобы жениться на ней, мистер Бедфорд развелся с первой супругой, но новый брак не сделал его счастливым. Мистер Бедфорд не понимал живописи жены, ему не нравилось, что она водит дружбу с местными нудистами и не желает мириться с жизнью, слишком пресной для такой художницы, как она. Когда синьора спросила, не будет ли он против ее поездки за границу с одним шотландским натуристом, кажется, этот изверг посмел дать ей пощечину. Короче говоря, они развелись, и расходы по расторжению брака разделили между собой мистер Бедфорд и его преемник.
— Дон Клементе Капонсакки, — уточнил лысый молодой человек в очках, дождавшийся, наконец, своей очереди. Но его перебили продавец устриц, громко предлагавший свой мокрый товар, и два гитариста, которые бренчали и для них и, кончив бренчать, обошли столики с подносом для вознаграждения. Дверная ставня поднялась и опустилась, и в коридоре снова стало тихо.
— Дон Клементе, — продолжил лысый молодой человек, протирая окуляры, был в делах по горло и жил, можно сказать, в самолете между Римом и Константинополем, вынуждая ее вести светский образ жизни. Донна Одилия предпочла бы одиночество, ей не нравился Рим с его суматохой, она ненавидела каждого, кто имел отношение к искусству. Она хотела иметь детей, много детей, но он был против. Вы говорите, она занималась живописью? Странно. И вот еще что: среди тех, с кем якшался муж, было слишком много политиков, слишком много партийных начальников. А она в то время, когда я с ней познакомился, — надеюсь, вы меня понимаете, как раз… как раз…
— Что как раз? — насторожились оба полицейских в штатском и ободряюще подмигнули очкастому.
— О, ничего предосудительного. Это я так, к слову пришлось. Короче говоря, дон Клементе был неподходящей парой для такой тонкой женщины. Последовало официальное прекращение сожительства, но супруги продолжали жить под одной крышей. Вскоре решение о прекращении сожительства было отменено, хотя к тому времени они разъехались. Одилия перенесла сильный нервный шок. Думаю, доктор Пинцаути очень помог ей тогда.
— Может, хотел получить ее назад? — спросил господин в панаме, макая фасолевые стручки в соль.
— Надеюсь, нет. Скорее, им двигало желание вырвать ее из лап деспота Капонсакки, который еще при ней путался с одной машинисткой. Снова сойтись с Пинцаути означало бы угодить из огня да в полымя.
— Вот это баба! — вырвалось у одного из полицейских.
— Поднимаются, — объявил его коллега, показываясь над поверхностью пола после того, как спустился почти до середины винтовой лестницы. — Они идут на концерт в «Комунале». Я слышал их разговор перед афишей, которая висит внизу.
— Дирижирует маэстро Остенвальд, — уточнил тот, что был знаком с миссис Бедфорд. — Хороший концерт.
— Для тех, кто разбирается в музыке, для таких, как…
— Подтверждаю, — согласился лысый молодой человек. — Значит, для таких, как я. Ой, простите, вы имели в виду донну Одилию. Но скажите, почему женщины вроде нее вечно достаются мерзавцам, не способным их понять? А мы… я…
— Вот она, — объявил из глубины коридора господин, осмелившийся назвать ее Бертой. — Интересно, кто это с ней в сером костюме? Может, дон Клементе?
— Дон Клементе существует сам по себе, дорогой синьор. К тому же я думаю, что уговор насчет субботы относился только к первому мужу. Спокойной ночи всем. Видеть ее в обществе другого мерзавца было бы выше моих сил.
Я решил вступить в Slow Club[115], отделение которого открылось и в нашем городе, и подал заявление о приеме в его члены. Сообщая данные о себе, я указываю, что хожу пешком, что у меня нет машины и водительских прав. Дело в том, что «изнурительной современной жизни» Клуб противопоставляет не таблетки, не порошки, не успокоительные капли, а исключительно анахронистический образ жизни. Штаб местного отделения занимает небольшую виллу, отдаленно напоминающую виллы Палладио; телефона нет, диапазон стиля, в котором обставлены помещения, простирается от Тюдора[116] до Бидермайера[117]. Отопление дровяное, газеты приходят с опозданием в несколько лет, чего удалось добиться в результате долгих переговоров с руководством разных учреждений и значительного увеличения стоимости доставки. Секретарь, показывающий мне здание, обращает мое внимание на то, что самый свежий из портретов на стенах — портрет прекрасной Отеро[118], а самый молодой поэт, допущенный в библиотечное собрание — бессмертный Баффо[119]. В читальном зале поражают старинные эльзасские часы с кукушкой. В баре можно получить только отвар ромашки, цветочный чай, мандариновый пунш. Из игр разрешаются шашки, лото и гусек; никаких шахмат, поскольку они требуют чрезмерной умственной активности. В «Тихоход» не принимаются женщины; в приеме отказывается также тем, кто много разговаривает и усиленно поучает других — например, офицерам и священникам.
Пока я любуюсь переплетом подшивки «Иллюстрированной сцены», до моего слуха долетает негромкий разговор нескольких членов клуба. Часть его мне удалось запомнить.
Первый участник разговора:
— Коллега Уиккерс из Чикагского отделения, который изучает жизненный ритм улиток, рассказывал мне, что его нельзя сравнить с нашим. Если бы улитка могла увидеть нас целиком, она все равно заметила бы только след, похожий на шлейф реактивного самолета, но не сумела бы разложить этот след на движение и звук. Уиккерс отправил нам свои труды отсроченной экспресс-почтой: не пройдет, полагаю, и двух лет, как они пополнят нашу библиотеку.
Второй участник разговора:
— Вчера вышла замуж одна моя родственница. Извещение о бракосочетании вы получите через несколько месяцев. Она обручилась со своим нынешним мужем в четырнадцатом году, но, узнав о тяжелом ранении отца на фронте, дала обет Богородице не выходить замуж раньше, чем не разошьет триста или четыреста, точно не знаю, риз. Отец вылечился, жених вернулся с войны живым и невредимым, но она все равно отказалась снять с себя обет. Месяц назад последняя риза была закончена, и верный жених, не подозревая, что он повторяет историю Исаака[120], получил возможность повести суженую к алтарю после тридцати трех лет терпеливого ожидания.
Третий участник разговора:
— Кто-нибудь из вас помнит Карло Маринелли, моего университетского товарища? Он пал на подступах к Гориции в 1916 году, через несколько дней после того, как получил от молодой жены радостную весть: у них будет ребенок. Карло тотчас ей ответил, но письмо, кто знает почему, пришло только позавчера, а до этого где-то гуляло тридцать с лишним лет. Жена за это время успела поседеть, и нетрудно представить себе ее состояние, когда она узнала его почерк. Карло рассказывал о себе, писал, что очень скучает, что рад известию о будущем первенце и просил жену дать сыну при крещении имя Глауко, а если родится дочка, назвать ее Маргаритой. Но было поздно: девочку, которая с тех пор успела выйти замуж и стать матерью, крестили Анной. Но волею судьбы, на этот раз Анна сама ждет ребенка, и пожелание отца будет выполнено, пусть и через поколение.
