Однако перед самым отправлением какой-то мужчина отворил дверь и довольно вежливо спросил по-английски, заняты ли места в купе.
– Как будто нет, – сухо ответил я.
– Милая, иди сюда, – крикнул он в коридор.
Вслед за этим в купе вошла сдобная блондинка, значительно моложе своего спутника, в леопардовой шубе и такой же шапке. Я сразу же пожалел об участи бедных животных, которым грозит уничтожение. В руках у нее была красивая, украшенная драгоценностями сумочка, и от нее сильно пахло мускусными духами. Большое бриллиантовое кольцо сверкало у нее на пальце рядом с обручальным. Если бы наш мир был получше организован, то один лишь вид ее должен был вызвать бунт носильщиков и всех других рабочих в прилегающих к станции кварталах. В Швейцарии, однако, это немыслимо.
У ее благоверного не было с собой ничего, кроме журналов и газет «Интернешнл геральд трибюн» под мышкой. Он бросил их на сиденье напротив меня и помог ей раздеться. Вешая шубу на плечики, он краем задел мое лицо, и меня обдало сильным запахом духов.
– Ох, извините, – сказала блондинка.
– Ничего, пожалуйста, – угрюмо улыбнулся я. Она вознаградила меня улыбкой. Ей было лет двадцать восемь, и пока еще у нее были основания считать свою улыбку наградой. Я был уверен, что она – не первая жена своего мужа, может быть, даже и не вторая. Мне она сразу не понравилась.
Муж тоже разделся, но фуляровый шарф не снял. Усевшись, он вытащил из кармана сигарочницу.
– Билл, – укоризненно воскликнула блондинка.
– Я на отдыхе, милая. Позволь мне покейфовать.
– Надеюсь, вы не возражаете, если муж закурит.
– Вовсе нет, – подтвердил я, довольный хотя бы тем, что это устранит одуряющий запах ее духов. Муж протянул мне сигарочницу.
– Благодарю, я не курю, – солгал я.
Маленькими ножницами он обрезал кончик сигары. У него было багровое мясистое лицо с тяжелой челюстью, холодные голубые глаза и толстые грубые пальцы с маникюром. Ему было далеко за сорок. Мне не хотелось бы работать у него или быть его сыном.
– Настоящая гавана, – похвастал он. – Дома у нас теперь такую не купишь. Но Швейцария, слава Богу, ладит с Кастро. – Вынув золотую зажигалку, он закурил сигару и откинулся назад, с удовольствием пуская клубы дыма.
Я уныло поглядел в окно на покрытую снегом сельскую местность. Еще недавно я тоже собирался легко и приятно провести здесь время. Мне вдруг захотелось выйти на первой же станции и вернуться домой. Но где теперь мой дом?
Поезд вошел в туннель, и в купе стало совершенно темно. Мне было приятно в темноте. Я вспомнил о своей ночной службе и решил, что темнота – существенная часть моей жизни.
Выйдя из туннеля, мы поднимались все выше в горы, выбираясь из серого тумана, висевшего над швейцарской равниной. Муж дремал, склонив набок голову, его потухшая сигара лежала на пепельнице. Жена с увлечением читала юмористические страницы «Геральд трибюн». Выглядела она глупо: губы поджаты, глаза по-детски блестят из-под леопардовой шапки. Неужели, подумал я, это то, что деньги могли бы дать мне?
Почувствовав, что я смотрю на нее, она подняла глаза, кокетливо хихикнув:
– Обожаю смешное.
Нелепо улыбнувшись, я бросил взгляд на ее бриллиант, заработанный, без сомнения, законным замужеством. Она присматривалась ко мне искоса – похоже, она никому не глядела прямо в глаза.
– Где-то я вас уже видела, верно?
– Вполне возможно.
– Вы в среду летели самолетом? С лыжным клубом?
– Да, летел.
– Вот видите. Но я убеждена, что видела вас и прежде. Быть может, в Солнечной Долине?
– Никогда не был там.
– О, это удивительное место для лыжников. Там каждый год встречаешь одних и тех же людей со всех концов света.
Засопел муж, разбуженный нашими голосами. Открыв глаза, он с нескрываемой враждебностью уставился на меня. Я почувствовал, что враждебность – это его естественное, укоренившееся состояние, которое временами вырывается наружу, прежде чем он успеет спрятать его под личиной вежливости.
– Ты знаешь, Билл, – сообщила ему блондинка, – этот господин летел с нами в самолете, – и сказала так, словно это было радостным событием для всех нас.
– Ну и что? – пробурчал муж.
– Мне всегда очень приятно встретить за границей американца. И общий язык, и все такое. А европейцы ведь ужасно фальшивые люди. Ну, по этому поводу можно и выпить немного. – Она открыла свою шикарную сумочку и вынула изящную серебряную фляжку с колпачком в виде трех хромированных стаканчиков, один внутри другого. – Надеюсь, вы пьете коньяк – улыбнулась она мне, осторожно наливая.
Рука у меня задрожала, и немного коньяку пролилось на пол. Случилось это потому, что в этот момент ее муж снял шарф, окутывавший шею, и я увидел на нем темно-красный шерстяной галстук. Это был или тот галстук, что лежал в моем пропавшем чемодане, или точно такой же. Он закинул ногу на ногу, и я тут же заметил, что на нем ботинки уже не новые, совершенно такие же, как и мои, что остались в чемодане.
– Что ж, за того, кто первым сломает себе ногу в этом году, – поднял стаканчик муж, хрипло рассмеявшись. Уверен, что у него-то самого никогда не было никаких переломов. Он был из тех, кто не болел ни разу в жизни и не знал никаких лекарств, кроме, быть может, аспирина.
Я одним глотком выпил коньяк. Мне необходимо было прийти в себя, и я был рад, что она тотчас налила мне второй стаканчик. Подняв его, я галантно поклонился ей, широко и фальшиво улыбаясь, а в душе желая, чтобы поезд потерпел крушение, чтобы их обоих задавило, и я мог бы обыскать как их самих, так и их багаж.
– Вы, видно, люди бывалые в путешествиях, – льстиво сказал я. – Будь начеку за границей, – отозвался муж. – Вот наше правило. – Он протянул мне руку. – Меня зовут Билл Слоун. А это моя маленькая жена Флора.
Я пожал ему руку и назвался. Рука у него была жесткая и холодная. А его маленькая Флора (килограммов, должно быть, на семьдесят) обаятельно улыбнулась и налила мне еще коньяку.
К тому времени, когда поезд прибыл в Сан-Мориц, мы совсем подружились. Я узнал, что они из Гринвича в штате Коннектикут, что Слоун строительный подрядчик, самостоятельно выбившийся в люди, что Флора, как я и предполагал, не первая жена, что у него взрослый сын, который, слава Богу, не из длинноволосых, что сам Слоун голосовал за Никсона и дважды был в Белом доме, что суматоха, поднятая вокруг Уотергейтского дела, уляжется через месяц и сами демократы будут сожалеть о ней, что это третья поездка супругов в Сан-Мориц, что в Цюрихе они задержались на два дня, чтобы Флора сделала покупки, и что, наконец, они собираются остановиться в отеле «Палас».
– А вы где остановитесь, Дуг? – спросил Слоун.
– Тоже в «Паласе», – без колебаний ответил я. Мне, конечно, нельзя было позволить себе такую роскошь, но я решил, что ни в коем случае, чего бы это ни стоило, не должен терять их из виду.
В Сан-Морице я настоял, что подожду вместе с ними, пока они получат свои вещи из багажного вагона. На их лицах, однако, ничего не отразилось, когда я снял с полки свой большой темно-синий чемодан с красной окантовкой.
– Чемодан-то у вас не заперт, – заметил Слоун.
– Сломан замок, – объяснил я.
– Надо срочно починить. В Сан-Морице полно итальянцев, – наставительно произнес Слоун.
Его интерес к моему чемодану мог иметь какое-то значение, а мог быть и совершенно случайным.
У них было восемь чемоданов, все новенькие, и ни один из них не походил на мой, что тоже еще ничего не значило.
Для перевозки багажа наняли второе такси, которое следовало за нами по оживленным, покрытым снегом улицам курортного городка.
В отеле «Палас» от стен, казалось, исходило какое-то слабое дразнящее дуновение. То было дуновение денег. И в самом деле, вестибюль здесь походил на продолжение банковского хранилища в Нью-Йорке. С гостями обращались благоговейно, словно с ценными старинными иконами. У меня было такое ощущение, что даже маленький, изысканно одетый ребенок, который со своей английской няней чинно прохаживался по пушистому ковру, и тот понимал, что я не из их круга.
И швейцар, и все в конторке, почтительно изгибаясь, пожимали руку Слоуну и кланялись его жене. Его чаевые в предыдущие годы были, очевидно, по-царски щедрыми. Я спросил себя, мог ли этот человек, которому по карману жить в таких отелях, как «Палас», иметь такую жену, как Флора, мог ли он присвоить семьдесят тысяч долларов. И ответил, что несомненно мог. В конце концов, Слоун сам признался, что любыми путями самостоятельно выбивался в люди.
Когда я сказал портье, что не заказывал номер предварительно, он тут же понял, с кем имеет дело.
– К сожалению, сэр… – начал он.
– Это мой друг, – перебил его Слоун. – Устройте его, пожалуйста.
Портье полистал лежавшие перед ним графики и сказал:
– Разве что двойной.
– Прекрасно, – подхватил я.
– Как долго пробудете, мистер Граймс?
