Это может показаться странным, если вспомнить, как беспечно Уэнделл назвал сыщика «хорьком» и как решительно был настроен вчера в разговоре с Алджи. Однако все объясняется просто. Тогда он был под завязку нагружен домашним пивом из «Жука и Клена», под воздействием которого тишайшие обитатели Эшби Параден, бывало, лезли в драку со всеми подряд. К утру действие возбуждающего напитка выветрилось, и Уэнделл вновь стал робкой ланью, как в свои допивные дни.
По названным причинам разговор не очень клеился. Легко понять облегчение Генри, когда сзади раздался зычный окрик, и, обернувшись, он увидел своего друга Уэйд-Пиготта.
Клод Уэйд-Пиготт из фирмы Бейтс, Уэйд-Пиготт и Поллярд был дородный, краснолицый мужчина среднего роста, чье неизменно добродушие выливалось главным образом в поток анекдотов. Он всегда напоминал Генри третьеразрядных комиков его театральной поры, которые просили остановить их, если ты уже слышал эту историю, отлично зная, что еще никому на человеческой памяти не удавалось остановить их посреди анекдота.
— В Лондон, Генри? — спросил Клод Уэйд-Пиготт.
— Нет, провожаю своего друга Стикни. Мистер Стикни, мистер Уэйд-Пиготт.
— Очень приятно.
— Миссис Стикни. Мистер Уэйд-Пиготт.
— Очень приятно.
— На службу, Клод?
— Нет, сегодня я лодырничаю. Веду племянников в зоопарк. Встречаемся в «Савое». Вы не в те края, мистер Стикни?
— Я в свой банк в Олдвиче, — сказал мистер Стикни, непроизвольно озираясь — не долетело ли это опасное признание до ушей, приученных различать самый тихий шепот.
— Отлично. Замечательно. Превосходно, — сказал Клод. — Значит, нам по дороге.
Подъехал поезд, отзвучали последние прощания, пассажиры заняли свои места. Мистер Стикни судорожно сжимал пакет, его попутчик мысленно репетировал анекдот про епископа и заклинательницу змей.
С того самого обеда, на котором присутствовал Генри, Клод Уэйд-Пиготт искал, кому бы порассказывать анекдоты, и Уэнделл как нельзя лучше подходил под определение идеального слушателя. Что бы вы ни говорили про руководство английских железных дорог, обыкновение делить вагоны на маленькие купе — несомненный подарок для рассказчика. Скрыться от Ниагары анекдотов Уэнделл мог бы, только выскочив в дверь. Он натянуто улыбался всякий раз, как Уэйд-Пиготт, дойдя до финальной фразы, хлопал его по коленке. Поезд не проехал и двенадцати миль, а Уэнделл, как ему казалось, уже услышал все анекдоты мира, за исключением одного — про деверя миссис Аллилуйи Джонсон Эфраима, который рассказывала Келли.
Хотя Клод Уэйд-Пиготт специализировался на рискованных анекдотах, он мог при случае поговорить и о более серьезных материях. Он немало тревожился о финансах своего друга Генри и рад был побеседовать на эту тему с общим знакомым, который и поймет, и посочувствует.
— Вы хорошо знаете Парадена? — спросил он, меняя тему после того, как посвятил Уэнделла в историю про епископа и заклинательницу змей.
Уэнделл, любящий точность, сказал, что он, хоть и не вправе претендовать на близкое знакомство, за время пребывания в Эшби-холле успел проникнуться к хозяину самой искренней приязнью.
— Милейший человек, — сказал он.
— Один из лучших, — подтвердил Клод.
— Он очень нравится моей тетке, — сказал Уэнделл.
— Он чьей угодно тетке понравится, — согласился Клод.
Тут из коридора вошел Билл, сел в противоположном углу и снова закурил трубку.
Мы сказали «снова», потому что он уже закурил несколькими минутами раньше в другой части поезда и тут же услышал от человека, похожего на похоронного агента, что это купе для некурящих. Билл тут же встал и отправился искать более подходящее купе. В первом же, на которое он наткнулся, сидели Уэнделл и Клод Уэйд-Пиготт.
Усаживаясь, Билл все еще тяжело дышал, потому что проспал и вынужден был бежать до станции. Когда он заскочил в вагон, дверь за Клодом и Уэнделлом уже закрылась.
Клод, как истый британец, неприязненно оглядел непрошеного попутчика, и тут же перестал его замечать. Однако Уэнделл застыл на месте. Он загипнотизированно смотрел на Билла, как кролик — на змею, и отвел взгляд только тогда, когда Уэйд-Пиготт возобновил монолог.
— Таких, как Генри, поискать, — объявил он, и Уэнделл с усилием поддакнул. Мысли его были в смятении, сердце грозило выскочить из груди. Никогда он не был так близок к припадку истерии, которыми, по уверению Келли, страдал. Сквозь мерцающий туман он видел двух Клодов Уэйд-Пиготтов, хотя и одного было более чем достаточно.
— Мне жаль Генри, — сказал Клод.
— Неужели? — сказал Уэнделл.
— Да, Стикни, мне его жаль.
— Неужели?
— Вы наверное заметили по состоянию его дома, — продолжал Клод, набирая обороты, — что он крепко сидит на мели. Началось с одного его предка в девятнадцатом веке, который швырялся деньгами, как пьяный матрос — напомните, чтобы я рассказ про жену викария и пьяного матроса — потом другие пускались в неудачные биржевые спекуляции, короче, Генри унаследовал только этот кошмарный дом и кучу фамильных ценностей. Я все время говорю: «Да продай ты их».
Уэнделл тяжело сглотнул.
— Я думал, это незаконно.
— Но провернуть можно.
— Однако за это сажают в тюрьму.
— Не сажают, если все правильно обстряпать. Я знаю одного человека, которому это удалось. Само собой, я не буду называть имен, но у этого типа — назовем его Смит — старый дом в Шропшире, который ломится от фамильных ценностей. Историческое место. Люди со всего мира съезжаются на него посмотреть, особенно американцы. Так вот, один американец, миллионер, приехал погостить на выходные, а после его отъезда Смита осенило. Он продал эти ценности за приличную сумму надежному посреднику, который точно не проболтается, а когда попечители обнаружили пропажу, сказал: «Да, я сам заметил, что их нет. Куда же они могли подеваться? Не иначе, как их свистнул тот американский миллионер». Разумеется, он доподлинно знал, что американец уже в Штатах и ему ничего не грозит. Не думаю, что попечители ему поверили, но поделать они ничего не могли. Теперь Смит живет и радуется. Резкую перемену в своих финансах он объяснил тем, что в последнее время несколько раз выигрывал на бегах. Отлично придумано, верно?
Уэнделл не отвечал. Он поглядел в противоположный угол и с интересом заметил, что сыщик, вытащив записную книжку, принялся в ней строчить. Писатель остается писателем, даже если жизнь беспросветна. Билл торопился записать на табличках многообещающий сюжет, пока услышанное еще свежо в памяти. Он не сомневался, что из этого можно состряпать книгу, которую Бринсли Меривезер без труда сумеет продать кому-нибудь из своих дружков в американском издательском мире.
— Но я обещал про жену викария и пьяного матроса, — сказал Клод Уэйд-Пиготт, возвращаясь к более важной теме.
Пока на линии фронта происходили все эти волнующие события, в тылу царило умиротворение. Генри и Келли, хоть и были без сил после всех попыток унять страхи Уэнделла и вдохнуть в него боевой дух, чувствовали теперь то блаженное облегчение, которые испытывает большое начальство, без накладок спустив на воду линкор. Или, возможно, правильнее сравнить их с родителями, которые, подавив все попытки чада вырваться на волю, благополучно доставили его на эстраду сельского праздника — продекламировать «Сегодня вечернего звона не будет». На перроне им по временам казалось, что Уэнделл вот-вот на крыльях голубки умчится в «Жука и Клен» за новой порцией подкрепляющего пива. Теперь, думали они, все хорошо. Уэнделл в поезде. Самое трудное — взять первый барьер.
Только Алджи вносил диссонанс в общую радость. Не желая огорчать Келли выпадами в адрес ее родственника по мужу, он излил свои сомнения Генри. Алджи сказал, что совсем недолго знаком с Уэнделлом Стикни, но уже успел составить о нем определенное мнение. Нелепо ждать, что человек в таком состоянии рассудка сумеет довезти до банка французское пресс-папье восемнадцатого века. Генри, который не любил, когда развенчивают его мечты, велел Алджи не болтать чепухи. В ответ Алджи посоветовал ему подождать. Вот подожди, сказал он, и в подтверждение своих слов привел историю про Уэнделла и авторучку. На человека, который не в силах отличить авторучку от сигары, заметил Алджи, нельзя полагаться безоговорочно.
Долго ждать Генри не пришлось. День еще не начал клониться к вечеру, когда к дверям Эшби-холла подъехало такси, и вышел Уэнделл Стикни в более плачевном состоянии, чем несколько часов назад. Глаза у него были стеклянные, дыхание — затрудненное, и выглядел он так, будто его пропустили через какую-то машину. Так верно, именно пришел гонец, сказать Приаму о пожаре Трои, так, бледен был, растерян и убит, думал, надо полагать, таксист.
— Алджи, — сказал Генри чуть позже, подходя к гамаку, в котором лежал племянник, и тычком в бок пробуждая его от целебного сна. — Ты был прав.
