— На это я не способен, сэр, — сухо вставил Робертс.
— Знаете, мальчик — мальчик и есть…
Робертс так поднял бровь, что мистер Параден поспешил сказать:
— Нет, нет, я его не оправдываю. Что вы, что вы! Ни в коей мере. Но нельзя же, честное слово, бросать прекрасную службу из-за…
— Поверьте, сэр, мне очень жаль.
— Никуда вы не уйдете! Я без вас и дня не обойдусь.
— Спасибо, сэр.
— Я с ним поговорю. Он попросит прощения. Да, да! Мы все уладим. Хорошо?
— Э… хм, сэр…
— Только не уходите.
— Если вы желаете, сэр…
— Желаю? Конечно! Господи, мы с вами восемь лет! Идите к себе, выпейте вина.
— Спасибо, сэр.
— Да, Робертс! Я возмещу убытки. Каждый месяц будете получать на десять долларов больше. Уйти! Нет, что же это такое! Чепуха, полная чепуха.
Дворецкий, словно месяц март, явившийся львом, ушел агнцем, а хозяин его остался, в задумчивости грызя перо. Собственно говоря, он и сам удивлялся Горацию. Усыновление еще не закончилось, это дело долгое, но такой упрямый человек не мог отступить. Да и какой жест, какой афронт этим подхалимам! И все же, все же… Он пытался отвлечься от таких мыслей, вернуться к письму, но они не уходили, тем более что за окном появился герой событий с Шерманом Бастаблом, своим наставником.
Учитель и ученик пересекли лужайку и скрылись за углом. Гораций казался усталым и угрюмым, в отличие от бодрого Бастабла. Недавний студент, тот был поджарист и любил пешую ходьбу. Гораций, по всей видимости, не разделял его пристрастий.
Мистер Параден и раньше удивлялся, что его приемный сын, вроде бы вполне крепкий, вечно валяется по шезлонгам. Разве так создашь сверхчеловека? Нет, не создашь. Он рассердился.
Именно тогда за дверью раздался топот, и в комнату ворвался Бастабл.
— Мистер Параден! — кричал он. — Я больше не могу!
Хозяин совсем оторопел. До сей поры учитель поражал мягкостью манер и речи, но сейчас они удивили бы и команду грузового судна. Лицо у него горело, кулаком он стукнул по столу, заорав при этом:
— Хватит!
Мистер Параден воззрился на него, а воззрившись — понял, что так удивляет в его внешности. Здесь, в святилище своего хозяина, Шерман Бастабл не снял шляпу!
— Хва-атит! — кричал он.
— Снимите шляпу! — закричал и мистер Параден.
Казалось бы, одумайся, смутись — но он засмеялся, да еще каким-то особенно гнусным смехом.
— Интересно! — воскликнул он. — Ха-ха, снимите шляпу! Ну, знаете!
— Вы пьяны! — возмутился хозяин, багровея.
— Ничего подобного!
— Пьяны. Врываетесь сюда в шляпе…
— Вот именно! А почему, хотите узнать? Потому что этот гаденыш смазал ее клеем. И вот что я вам скажу…
То, что он сказал, отличалось такой силой, что мы это опустим, приведя лишь последние фразы.
— С меня довольно! Ухожу. За миллион долларов не останусь.
Звук, произведенный дверью, замер, но мистер Параден еще не очнулся. Он размышлял. Потом подошел к шкафу, вынул тонкую трость, со свистом рассек воздух — и вышел из комнаты.
2Тем временем в саду, за кустами рододендронов, под большим рожковым деревом отдыхал от прогулки виновник домашних смут. Развалившись в шезлонге, положив ноги на столик, да еще и смежив веки, он восстанавливал жизнеспособность тканей. Рядом, в траве, стоял стакан, лишь кусочком льда напоминающий о лимонаде, а внимательный наблюдатель различил бы на жилете Горация крошки от печенья.
Тепло весенних лучей располагало его ко сну, а потому легкий свист не сразу проник в истомленное сознание. Поначалу Гораций приписал его птичкам, но постепенно он так усилился, что исключил возможность ошибки. Открыв глаза, Гораций сонно вгляделся в кусты и увидел лицо.
Слово это мы употребляем в самом широком значении. Точнее было сказать «конгломерат кое-как сляпанных черт». Нос, к примеру, подошел бы человеку поменьше, тогда как подбородок привлек бы внимание, будь он у гиганта. Узкая полоска лба не гармонировала с ушами непомерной величины, да еще под прямым углом.
Такое сборное рагу удивило бы многих, но Гораций не дрогнул, только зевнул.
— Привет, Джо, — сказал он. — Ты, что ли?
— А то! — отозвался гость. — Пришел поглядеть, чего делаешь. Так я и знал, ни фига.
— Я раз-мы-ши-ляю, — сообщил Гораций.
Джо (ибо это был он) оглядел тихий садик и, убедившись, что он пуст, вылез из кустов. Тем самым прояснился его профессиональный статус: преступник, спора нет, но не из руководящих, а, скажем так, из исполняющих. Если вам нужны тонкие замыслы, он вам ни к чему. Если надо кого-то стукнуть — просим, кричите «Эврика!» Сам по себе он был невысок, коренаст, сутуловат, но с широкими плечами, словно набычился раз и навсегда. Ноги у него оказались большие и разлапые.
— Прям, счас! — усмехнулся он. — Ты у меня смотри! Не для того я перся. Как дела-то, а? Шеф беспокоится.
— Дэ-э? — сказал Гораций.
— Дэ. Торчишь тут, с жиру бесишься… Зажрался!
— Тут особо не зажрешься.
— Ну, прям! Лежит, а! Я б на твоем месте…
— Дэ?
— Дэ. Чего волынишь? Чего тянешь мочалу?
Гораций угнездился попрочнее в шезлонге и твердо посмотрел на собеседника.
— Я думаю, — ответил он.
— Время нету, — укоризненно сказал Джо. — Давай, работай.
— Я думаю, — продолжал Гораций, — может, не надо у него воровать?
— Чего? — задохнулся Джо. — Чегой-то ты?
— Вот ходил я тут в киношку, — поведал юный злоумышленник. — Так воры, это, исправляются. Сопрешь — сел, исправишься — порядок! Штаны хорошие, пиджак…
Джо нервно облизнул губы, явственно ощущая, что цензура в кино недостаточно строга.
— Вот, один, — рассказывал Гораций, — подговорил мальчишку, сопри, грит, у старичка. Ну, поселили его к старикану, живет чин-чинарем, а тут этот, первый явился, красть пора. Мальчишка-то и скажи: «Не буду! Хочу в люди выйти». А вор ему и ответь: «Слава Богу! Я тебя просто ис-пы-ты-вал». Здорово, а?
— Жуть какая, — пылко отвечал Джо.
— Да ладно, — хихикнул Гораций, — это я так, шутю.
Джо с облегчением вздохнул.
— Чего мне киношка? — пояснил Гораций. — Я сам красть не буду. Ты гришь, заигрался. Эт верно. Житуха тут — во! Прям счас, буду я книги брать! Сам бери. Мне и так хорошо.
Мы уже упоминали, что Джо не был особенно умен. Такую измену он осмыслить не мог. Когда он пытался угадать, как сообщить об этом шефу и как отреагирует шеф, не любивший проколов, из дома кто-то вышел. Пришлось нырнуть в кусты, что он и сделал, тяжко страдая.
2Спугнул его сам хозяин, с тростью в руке. Пока тот спускался по ступеням и шел по лужайке, гнев его возрастал, глаза сверкали, губы сжимались. Он вступил на тропу войны.
Гораций ждал его спокойно, не чуя опасности. Юная совесть, будучи толстокожей, ничего ему не подсказала.
— Привет, папаша! — воскликнул он. Мистер Параден был человеком действия.
— Я тебе покажу, — сказал он, — как кормить дворецкого мылом! Я тебе покажу, как клеить учителя клеем! — И после этой преамбулы приступил к самому уроку. Нелегко привить сладость и свет юноше типа Горация, но все, что можно сделать с помощью трости, мистер Параден сделал. Случайный прохожий, повстречавшись с ним на улице, мог бы счесть его слишком хилым, но Гораций бы внес исправления. Он знал, что к чему, из первых рук.
— Ну, все! — сказал наконец приемный отец, тяжко отдуваясь, и, повернувшись, направился к дому.
Пока он не скрылся, Джо из кустов не вылезал. Когда же скрылся, вылез, невольно ухмыляясь. Вопли юного друга усладили его слух. Жалел он только о том, что социальные условности не позволяют ему принять участие в столь добром деле.
— Что, съел? — заметил он, оглядывая страдальца. — Так тебе и надо. Будешь вилять!
Гораций еще не пришел в себя после нежданного побоища. Он и не знал, что в новоявленном отце таится такой пыл.
— Эт кто виляет? — осведомился он.
— Ты, кто ж еще! — ответил Джо. — Жаль, я руку не приложил. Дружков предавать, это надо же!
Гораций обиделся, особенно — потому, что упрек показался ему несправедливым. За последние минуты взгляды его резко изменились. Сдуру он принял этот дом за земной рай, теперь — осознал свою ошибку.
— Кто вас предает! — вскричал он. — Скажи шефу, стащу эти книги, тресну — а стащу.
— Вот это разговор! — одобрил Джо. — Это я понимаю!
Глава VII. Мистер Слинсби вызывает подозрения
Английская весна особенно пленяет тем, что некоторые, нет — практически все дни, особенно к вечеру, побуждают растопить камин. Огонь, освещавший гостиную одной из квартир в доходном доме Мармонт дней через десять после известного нам побега, пылал весело и ярко, бросая золотистые отсветы на собачку, которая спала на ковре; на Билла, который курил в кресле; на Флик, чья светлая головка склонилась над чьими-то носками. Трубка курилась хорошо, мысли были приятны.
