— А где же Мариоара, мама? Что-то я ее не приметил среди девок.
Смаранда рассказала сыну, что Мариоару ее тетка Профира, стряпуха, пристроила на барскую усадьбу. Жалованье там большое, а работа — легкая. Со стороны корчмы снова послышалась музыка, танцы, видно, возобновились, и Пантелимон тут же подумал, что из-за Петре он забыл о Домнике.
На лавочке возле калитки жандармского участка унтер Боянджиу беседовал со сборщиком податей Константином Бырзотеску, долговязым, костлявым и лысоватым. Петре снял шляпу и поздоровался коротко, по-военному:
— Здравия желаю, господин унтер!
— Вернулся, Петре? — дружелюбно отозвался Боянджиу.
Петре подошел ближе и уважительно доложил, что в награду за хорошее поведение и за то, что у него не было никаких взысканий, господин капитан отпустил его домой на несколько дней раньше. Унтер задал ему еще какие-то вопросы, повздыхал по Бухаресту, где кутил раза два, когда был холостяком, и прикрикнул на Пантелимона:
— Вот и ты, малый, веди себя, как Петре, да не смей бунтовать!
Усмехнувшись, он пригрозил парню пальцем и пожал Петре руку:
— В час добрый!
3
— Ну, сказывайте, люди добрые, какая у вас нужда! — обратился Мирон Юга к крестьянам, которые встретили его, почтительно сняв шапки и повторяя «целую руку».
Люди в нерешительности переглянулись, подталкивая друг друга. Потом Лука Талабэ громко сказал Лупу Кирицою:
— Начни ты, дед Лупу, ты самый старший да и говорить лучше нас умеешь.
— Только покороче, старик, а то прохладно и я легко одет! — через минуту нетерпеливо перебил Юга старого Лупу, который повел речь издалека, от Адама.
Осмелевший Лука вмешался в разговор, выпалив напрямик:
— Ваша правда, барин! Болтовня — одно разорение… Мы хотим купить поместье молодой барыни и обработать, кто сколько в силах будет поднять. Вот и пришли к вам просить помощи, вы уж смилуйтесь…
— Ведь вы наш отец и кормилец! — веско и спокойно добавил Матей Дулману, как бы в полной уверенности, что его слова окончательно убедят барина.
— Иначе ведь жить нам совсем невмоготу, барин, до того мы обнищали! — вставил и Василе Зидару неожиданно для себя кротким и мягким голосом.
Их было двенадцать, и каждый счел своим долгом бросить на чашу весов словечко или хотя бы вздох.
Мирон Юга смотрел на крестьян удивленно, словно увидел их впервые в жизни или услышал от них какие-то непонятные речи на чужом языке. Лишь спустя некоторое время, торопливо моргнув, он спросил:
— Какое поместье? — Но тут же спохватился и добавил: — То есть да… знаю… Понятно…
Говоря, что он понял, Мирон Юга почувствовал, как в душу проникает острая горечь. Его гордость глубоко уязвило то обстоятельство, что именно мужики, работающие на землях семьи Юги, набрались наглости и намереваются разодрать в клочья то самое поместье, которое кормило их дедов и прадедов. Будь его воля, он приказал бы слугам сдать этих наглецов в руки жандармов, чтобы те намяли им бока и выбили из головы дерзкие мысли. Но Юга сдержался и холодно процедил:
— Ко мне вы пришли напрасно — я никакого поместья не продаю.
Крестьяне растерялись, и только один Марин Стан нашелся:
— Так ведь молодая барыня без вашего дозволения и пальцем не шевельнет, из вашей воли нипочем не выйдет!
— Мы-то знаем, что вы наш хозяин, от вас милости ждем! поддержал его приободрившийся Лука Талабэ.
Мирон Юга презрительно улыбнулся:
— Так… так… Только на сей раз вам лучше с ней потолковать. Я даже не знал, что она хочет продать поместье… От вас сейчас только услышал!
Думая, что барин шутит, крестьяне заулыбались, но он продолжал так же сухо:
— Впрочем, она должна приехать с минуты на минуту. Вчера вечером сообщила нам телеграммой, что прибудет сегодня на автомобиле… Мы ее ждем.
— По всему видать, барин, — печально пробормотал Лупу Кирицою, — что вы не желаете продать нам землю и потому отсылаете к молодой барыне. А она-то нас совсем не знает, да и мы ее не знаем… Я говорил это мужикам еще до того, как сюда идти, да только они мне не поверили. Вот теперь поймут, что к чему.
Юга рассердился именно потому, что старик прочел его мысли, и накинулся на него:
— Голова у тебя седая, Лупу, а ум воробьиный!.. Как же вы хотите, чтобы я вам продал поместье, которое мне не принадлежит?
Пытаясь задобрить барина, Лука Талабэ смиренно зачастил:
— Вы уж на нас, барин, не гневайтесь и простите, мы люди темные, порядков не знаем. Пойдем мы и к молодой барыне, когда ее господь бог сюда приведет, ей тоже поклонимся и просить ее станем, а то не по справедливости будет, коли кто чужой заберет землю, на которой мы сами да наши деды и прадеды всегда трудились. Мы-то ведь вовсе обнищали, дышать нечем, земли не хватает…
— Земли никогда не хватает! — мрачно заметил Мирон Юга и, помолчав, спросил: — А как же вы до сих пор обходились?
— Мучились мы, барин, и терпели! — воскликнул Марин Стан. — Мучились и все пуще нищали из-за того, что нет у нас земли.
— Земли, земли! — проворчал Юга. — В старину мужики на барскую землю не зарились, а жили лучше.
— Другие тогда были времена, барин! — ввернул Василе Зидару.
— Мы тогда рабами были! — вновь воскликнул Марин Стан. — Верните нас снова в рабство, может, оно для нас лучше окажется!
— Да нет, просто привыкли вы попрошайничать! — повысил голос Юга, раздраженный настойчивостью крестьян.
— А что мы еще можем? Просить да просить, — униженно вздохнул Лупу Кирицою. — Только на то и надеемся, что снизойдете вы к нашим просьбам.
Заметив голодный блеск, пробившийся в обычно покорных взглядах крестьян, Юга впервые почувствовал, что эти люди, в преданности которых он всегда был уверен, в глубине души враждебны ему. Он пожалел, что принял их и позволил им так распуститься. Однако, сознавая, что резкостью ошибку уже не исправить, он хмуро пробормотал:
— Ну, хватит вам трепать языком, больно разговорились! Всякий стыд и приличие потеряли…
Холодным, медленным взглядом он окинул каждого в отдельности и ясно прочел на всех лицах одно и то же страстное желание. Их горящие взгляды жгли его. В напряженной тишине вдруг раздался резкий крик: «Да стой смирно, скотина, будь ты неладна!» Какой-то работник поил коров здесь же, на заднем дворе усадьбы; куры копошились в земле, выискивая зерна. Одна из них назойливо раскудахталась.
— Значит, вот оно как! — уже спокойнее сказал Мирон, словно окрик работника вывел его из оцепенения. — Потолкуйте с молодой барыней, коли не образумитесь, она хозяйка поместья. Впрочем, я теперь подумываю, не лучше ли мне самому купить это поместье.
— Ох, горе наше! Коли так, мы попусту стараемся! — испуганно воскликнул Лука Талабэ.
— Почему же? — возразил Юга. — Честная борьба. Вы хотите землю, и я тоже хочу! И будет справедливо, если поместье куплю я. Оно всегда наше было, его не оторвешь от моих земель. Ты, Лупу, должен помнить, ты ведь работал у нас в молодости, когда еще батюшка был жив… Так будет честнее, ребята! Чтобы барин у вас покупал, а не вы у барина!
Один из крестьян попытался еще что-то сказать, но Юга потерял терпение:
— Хватит, уходите. Я кончил! Все равно вы человеческого языка не понимаете!
Крестьяне пробормотали «целую руку» и поплелись к воротам. Уходя, Лупу Кирицою сказал громко, так, чтобы барин услышал:
— А ведь барин-то прав, раньше поместье одно было от Извору до Шербэнешти… Я хорошо помню, раньше…
Его перебил Матей Дулману, с глухой ненавистью выдохнув сквозь зубы:
— Никак не набьет себе брюхо, все ему мало, чтоб его черви поганые сожрали.
Мирон Юга окаменел и так и остался стоять столбом, глядя мужикам вслед, не слыша ничего — ни кудахтанья кур, ни мычанья коровы, жалобно зовущей теленка. В голове его стучала одна-единственная мысль: «Землю и еще раз землю, только это они и знают, мерзавцы!»
Повернувшись, Юга увидел в калитке усадьбы сына и Титу Херделю. Воспользовавшись хорошей погодой, они ходили прогуляться по полю.
— Что ты здесь делаешь, отец? — спросил Григоре. — Надина еще не приехала?
— Нет, Надина не приехала, но вот покупатели на ее поместье уже пожаловали!
— Как ты сказал? — удивился сын. — А кто именно?
Мирон Юга посмотрел на него и, отвернувшись, коротко пояснил:
— Мужики!
4
— Да слазь ты оттуда, чертов проказник, калитку порушишь! — сердито, как всегда, крикнула бабка Иоана сынишке Василе Зидару, который взобрался на калитку и раскачивался на ней, распевая что есть мочи.
Иоана задавала корм поросенку в глубине двора, где у нее был огород. «Ешь, сыночек, ешь, милый», — приговаривала она, поддерживая чугунок с пойлом. Но поросенок вдруг отвернул рыльце от варева из отрубей и принялся выискивать объедки во втором, почти пустом чугунке. Бабка рассердилась: «Ты что, с ума свихнулась аль заболела, глупая свинья?.. Жри отсюда, чтоб тебя собаки задрали!» Поросенок погрузил рыло почти до глаз в жирное варево, и этим воспользовался белый, с большими черными подпалинами пес. Он отважился подкрасться к пустому чугунку, чтобы посмотреть, не осталось ли там чего-нибудь и для него. Бабка Иоана прогнала пса: «Убирайся, проклятущий, не лезь мордой куда не положено!» Пес, послушно виляя хвостом, отошел в сторону, жадно посматривая то на свинью, то на хозяйку, то на шестимесячного щенка неизвестной породы, который, как игривый ребенок, весело прыгал и изредка тявкал за бабкиной спиной.
