— Не спешите, друзья, — вмешался смуглый человек, присоединившийся к компании; он был устрашающе черен, а глаза его горели более красным светом, чем пылал костер. — Не надо падать духом, дорогие друзья, вы еще увидите счастливые деньки. Есть одна вещь, которую эти умники забыли предать огню, а без этого костер их ничего не стоит, хоть бы он сжег дотла всю землю.
— А что это за вещь? — жадно спросил убийца.
— Да что же, как не человеческое сердце! — ответил чужак с недоброй улыбкой. — Пока не отыщется способ очистить это вместилище скверны, из него снова явятся на свет и зло, и горе — такие же, как прежде, если не хуже, — а люди приложили столько стараний к их уничтожению! Я простоял всю ночь, давясь от смеха при виде этих хлопот. А мир — даю вам слово — будет прежним!
Сей короткий разговор дал мне пищу для длительных размышлений. Если это правда, то сколь прискорбен вывод, что извечное стремление человека к совершенствованию сделало его посмешищем для сил зла, потому что он допустил роковую ошибку в самой сути борьбы. Сердце — именно в этом пространстве, малом, но не знающем пределов, гнездится порок, а все преступления и все страдания мира всего лишь его проявления. Пусть очистится это пространство внутри нас, и многие из зол, терзающих людей и кажущихся им единственной реальностью, обратятся в туманные фантомы и исчезнут сами по себе. Но если мы, не погружаясь в глубины сердца, будем тщиться понять и исправить наши ошибки лишь немощными средствами разума, то все достигнутое нами окажется призрачным сном, и что тогда толку, был ли костер, столь верно мной описанный, так называемой действительностью, в которой огонь может ожечь палец, или только фосфорическим свечением и нравоучительной притчей, родившейся в моем мозгу.
Перевод В. Муравьева
Некий мечтатель устроил прием в одном из собственных воздушных замков и пригласил немногих избранных, достойнейших персон почтить его своим присутствием. Эти хоромы, пусть и не столь роскошные, как иные, воздвигнутые окрест, все же отличались сугубым великолепием, какое редко встретишь в земных пределах. Порода для крепкого фундамента и массивных стен была добыта из темной и тяжкой облачной гряды, угрюмо нависавшей над землею подобьем ее плотных, незыблемых гранитов, и провисевшей целый осенний день напролет. Предчувствуя общее мрачное впечатление — ведь его воздушный замок выглядел не то феодальной твердыней, не то средневековым монастырем, не то теперешним казенным домом, а вовсе не обителью услад и отдохновения, как он того хотел, — владелец, невзирая на расходы, решился вызолотить его сверху донизу. Спасибо, под рукой оказалось вдоволь закатного солнца, которым обильно окатили кровлю и стены, и здание стало торжественно-лучезарным; купола и шпили засверкали чистейшим золотым блеском, и во всех ста окнах зажглось радостное сияние, словно и самый замок от души возликовал. И теперь, если людям из низшей юдоли случалось, отрешаясь от мелочной суматохи, взглянуть вверх, они, вероятно, принимали воздушное строение за нагромождение заревых облаков, превращенных волшебной игрой света и тени в подобие причудливого дворца. Для таких зрителей он был нереален, ибо им недоставало доверия к вымыслу. А если б они удостоились войти в его портал, то постигли бы явственную истину, что владения, обретенные духом в нереальности, в тысячу раз реальнее, чем земля у них под ногами, о которой говорится: «Вот это надежно и основательно! — вот это, что называется, факт!»
В назначенный час хозяин встречал новоприбывших на пороге гостиного зала, огромного и величественного, стрельчатые своды которого поддерживали два ряда гигантских цельноизваянных колонн из разноцветных облаков. Они были так блистательно отполированы, так изумительно отделаны искусным резцом, что казались дивными образчиками изумруда, порфира, опала и хризолита и ласкали взор изящнейшим многообразием, которое ввиду их огромности вовсе не мешало общему великолепию. Каждая из колонн сияла своим метеором. Тысячи этих эфирных светил блуждают по небесам, сгорая без толку, а между тем всякий, кто сумеет приспособить метеоры к делу, может озарять свой дом их светом. А уж огромный гостиный зал освещать метеорами куда дешевле, чем обычными лампами. Правда, сияют они слишком ярко и нуждаются в плотных абажурах из вечернего тумана, чтоб затенить слепящий свет, сделать его мягче и уютнее. Подобный свет излучается сильным и сосредоточенным воображением; оно как бы скрадывает все недостойное внимания и выгодно являет глазу всякую черту красоты и изящества. Поэтому гости выглядели посреди зала лучше, чем когда-либо в жизни.
Первым со старомодной пунктуальностью явился почтенный муж в костюме дней былых; его седые волосы ниспадали на плечи, окладистая борода украшала грудь. Выступал он чинно, подпираясь подрагивающим посохом, и дробное пристукивание в такт его шагам разносилось по залу. Тотчас узнав эту знаменитую персону, которой он великими трудами доискался, хозяин прошел навстречу гостю почти три четверти пространства меж колонн, дабы горячее приветствовать его.
— Досточтимый сэр, — промолвил Мечтатель, склоняясь до полу, — честь вашего посещения не забудется вовек, даже если моя жизнь продлится вышним соизволением подобно вашей.
Пожилой джентльмен принял этот комплимент добродушно-снисходительно; затем он поднял очки на лоб и окинул зал оценивающим взором.
— Никогда еще, сколько себя помню, — заметил он, — не бывал я в таком огромном и великолепном чертоге. Но уверены ли вы, что это здание — из надежных материалов, что оно воздвигнуто на прочном основании?
— О, не тревожьтесь, мой досточтимый друг, — ответствовал хозяин. — В сравнении с вашим жизненным сроком мой замок, разумеется, недолговечен. Но он простоит достаточно, чтобы целиком исполнить свое назначение.
Однако мы, кажется, забыли представить гостя читателю. Это был не кто иной, как тот заведомый знаток, на которого вечно ссылаются по случаю особого холода или жары, которому всегда памятно такое же знойное воскресенье и столь же холодная пятница, как выдались нынче, — свидетель века минувшего, чьи отрицательные воспоминания проникают в каждую газетенку; но обветшалое и невзрачное жилище его сокрыто в многослойном сумраке несчетных лет и так затерто новейшими зданиями, что лишь Мечтатель сумел его обнаружить, — словом, это был сверстник Времени, общечеловеческий прадед, сопричастный всем забытым людям и делам, — сам Исконный Старожил! Хозяин охотно завел бы с ним беседу, но удалось лишь вытянуть из него два-три замечания насчет нынешнего летнего вечера в сравненье с другим, памятным гостю лет уже восемьдесят. Вообще же пожилого джентльмена изрядно утомило странствие среди облаков, которое для отяготелой земной плоти, за много лет притерпевшейся к низшему уделу, было куда затруднительней, чем для тех, чей дух еще молод. Так что он был препровожден к уютнейшему креслу, пышно набитому мягкой мглой, и усажен отдыхать.
Между тем Мечтатель углядел другого гостя, который так тихо стоял в тени колонны, что его вполне можно было и не заметить.
— Дорогой сэр! — воскликнул хозяин, сердечно пожимая ему руку. — Позвольте приветствовать в вашем лице главного сегодняшнего гостя. Ради Бога, не примите это за пустой комплимент; ибо если бы в мой замок нынче никто больше не явился, то мне хватило бы и вас одного.
— Спасибо на добром слове, — отозвался скромный незнакомец, — только вы меня проглядели, я уже давно здесь. Явился я раньше всех и, с вашего позволения, останусь, когда прочие удалятся.
Кто же, как полагает читатель, был сей неприметный гость? Это был славный осуществитель замыслов, признанных невыполнимыми; муж сверхчеловеческих дарований и добродетелей и, если верить его врагам, обладатель столь же непомерных слабостей и изъянов. С великодушием, живой пример коего являет он сам, мы ограничимся его выигрышными чертами. Так вот он больше печется о чужом, нежели о своем, и смиренный удел ему милее высокого. Не заботясь о людях, обычаях, людской молве и газетных толках, он взял мерилом своей жизни идеальное прямодушие и стал таким образом единственным независимым гражданином нашей свободной страны. Что до способностей, то в глазах многих лишь он тот математик, который умеет исчислять квадратуру круга; механик, постигший принцип вечного движения; натуралист, обративший поток вспять, вверх по склону; из нынешних сочинителей он один наделен гением, достаточным для создания эпической поэмы; и наконец — вот сколь многообразны его таланты — он тот гимнаст-виртуоз, кому удалось прыгнуть выше собственной головы. Однако при всех своих дарованиях он отнюдь не принят в хорошем обществе — настолько, что можно жестоко опорочить любое изысканное собрание, если заявить, что там был этот замечательный индивид. Народные витии, просветители и театральные лицедеи — те и вовсе его не выносят. По известным причинам мы не вправе открыть его имя и лишь упомянем еще одно особое свойство — необычнейший естественнонаучный феномен: когда ему случается взглянуть в зеркало, там никто не отражается или, если угодно, отражается Никто!
