— Да ну тебя! Что ты мелешь?
— Истинную правду, вот что.
— Джимми говорил так серьезно, что Томми смутился.
— Ты как будто не шутишь, Джимми? — сказал он. — Не шутишь, а?
— Даю слово, что нет.
— Ну и как же ты собираешься его вылечить?
— Ему надо съесть кусок спелого арбуза.
Этот неожиданный ответ показался Томми до того нелепым, что он не удержался и залился громким смехом. Но, заметив, что Джимми обиделся, он сразу притих. Не обращая внимания на сажу, он ласково потрепал друга по колену и сказал:
— Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть, Джимми. Больше не буду. Уж больно, понимаешь, смешно! Ведь возле каждого лагеря, где начинается дизентерия, лекари сразу же вывешивают объявление, что всякий, кого поймают с арбузом, будет бит плетьми до потери сознания.
— Я знаю. Идиоты они! — сказал Джимми, и в его голосе послышались слезы и гнев. — Арбузов такая пропасть, что все солдаты могли бы остаться в живых.
— Но как ты до этого додумался, Джимми?
— Ни до чего я не додумывался. Просто знал, и все. Помнишь старика зулуса? Так вот, он уже давно лечит этим средством и вылечил много наших знакомых; мать видела, как он это делает, и я тоже видел. Один-два ломтика арбуза — и болезнь как рукой снимает, все равно — запущена она или нет.
— Чудно что-то! Но, Джимми, раз так, то об этом надо сказать императору.
— Конечно. Мать уже кое — кому рассказала, думала, что они передадут ему, но это все бедняки, люди темные, — они понятия не имеют, как взяться за дело.
— Где уж им, болванам! — презрительно заметил Томми. — А я вот передам!
— Ты? Ах ты, бочка вонючая! — И тут уже Джимми расхохотался.
Но Томми решительно оборвал его:
— Смейся сколько хочешь, но я это сделаю!
Он говорил так убежденно и твердо, что Джимми перестал смеяться и спросил:
— Ты знаком с императором?
— Я? Что ты болтаешь? Конечно, нет.
— Как же ты до него доберешься?
— Очень просто. Угадай! Ты бы как поступил?
— Послал бы ему письмо. Я об этом еще не думал, но могу поспорить, у тебя на уме то же самое.
— Спорим, что нет! А скажи, как ты его пошлешь?
— По почте, конечно.
Томми осыпал его насмешками и сказал:
— По-твоему, мало у нас в королевстве чудаков, которые пишут ему письма? Скажешь, ты этого не знал?
— Н-нет… — смутился Джимми.
— А мог бы знать, если бы не был так молод и неопытен. Гляди — ка, ведь стоит заболеть самому обыкновенному генералу, или поэту, или актеру, или кому-нибудь там еще, кто хоть немного знаменит, как все эти полоумные заваливают почту рецептами «самых лучших» шарлатанских лекарств. А представляешь, что творится сейчас, когда болен сам император?
— Да… наверное, прямо дым коромыслом… — пробормотал Джимми.
— Вот то-то и оно! Сам посуди: каждую ночь мы выволакиваем из дворцовой помойки по шесть возов этих самых писем. Восемьдесят тысяч писем за ночь! Думаешь, их кто-нибудь читает? Как бы не так! Хоть бы одно! Вот что случится с твоим письмом, если ты его напишешь. Ну, я думаю, ты теперь не будешь писать?
— Нет, — вздохнул вконец уничтоженный Джимми.
— Ну вот и хорошо! Но ты нос не вешай, худа та мышь, которая одну только лазею знает. Я так устрою, что ему передадут твой совет.
— Ой, Томми, если тебе удастся, я этого вовек не забуду!
— Сказал, значит сделаю. Не беспокойся, положись во всем на меня.
— Я и не беспокоюсь, Томми. Ты ведь такой умный, не то, что другие ребята, те никогда ничего не знают. А как ты это устроишь?
Томми просиял от удовольствия. Усевшись поудобней для долгого разговора, он начал:
— Знаешь этого жалкого оборванца, который считает себя мясником, потому что повсюду таскается с корзиной и продает обрезки для кошек и тухлую печенку? Так вот, для начала я расскажу ему.
Джимми был обескуражен и с обидой в голосе сказал:
— Как тебе не стыдно, Томми? Ты же знаешь, как для меня это важно.
Томми наградил его дружеским шлепком и воскликнул:
— Будь спокоен, Джимми! Я знаю, что говорю. Сейчас ты все поймешь. Этот полукровка мясник расскажет о твоем средстве старухе, которая продает каштаны на углу нашего переулка — она его закадычный друг, и я попрошу его об этом; затем, по его просьбе, она псе расскажет своей богатой тетке, которая держит фруктовую лавочку в двух кварталах отсюда; а та расскажет своему лучшему другу, торговцу дичью, а торговец расскажет своему другу, сержанту полиции; а сержант расскажет капитану, капитан — мировому судье, мировой судья — своему шурину, окружному судье, окружной судья — шерифу, шериф — лорд-мэру, лорд-мэр — председателю государственного совета, а председатель…
— Клянусь богом, это великолепный план, Томми! Как ты только все это сообразил?..
— …контр-адмиралу, а контр-адмирал — вице-адмиралу, а вице-адмирал — адмиралу Синей эскадры, а тот — адмиралу Красной эскадры, а тот — адмиралу Белой эскадры, а тот — первому лорду адмиралтейства, а тот — спикеру, а спикер…
— Нажимай, Томми! Скоро приедем!
— …расскажет старшему егермейстеру, а егермейстер — королевскому стремянному, стремянный — лорд-шталмейстеру, шталмейстер — флигель-адъютанту, флигель-адъютант — обер-гофмейстеру, а гофмейстер — министру двора, а министр двора расскажет императорскому любимцу — маленькому пажу, который отгоняет от него мух, а паж станет на колени, шепнет о нашем средстве его величеству — и дело в шляпе!
— Ой, Томми, я сейчас закричу ура! Молодчина! Как ты до этого додумался?
— Сядь и слушай, я тебе сейчас растолкую одну премудрость, запомни ее и не забывай никогда. Скажи мне, кто твой самый близкий друг — такой друг, которому ты никогда не сможешь и не захочешь отказать, о чем бы он тебя ни попросил?
— Конечно ты, Томми. Ты же знаешь.
— Теперь представь себе, что у тебя есть серьезная просьба к нашему кошачьему мяснику. Ты ведь с ним незнаком, и он пошлет тебя к чертовой матери, такой уж у него нрав, но мне он после тебя самый близкий друг, и о чем бы я его ни попросил, он в лепешку расшибется, а сделает. Так я тебя спрашиваю: в чем больше проку, самому тебе попросить его рассказать торговке каштанами о твоем способе лечения или сперва поручить это мне?
— Конечно, поручить тебе! Я бы никогда не додумался, Томми. Вот здорово!
— Это называется философия, понял? Хорошее слово, и что важнее всего — длинное. А суть его вот в чем: у всех людей на свете, у каждого от мала до велика, всегда найдется один-единственный друг, которому помогаешь с радостью, не с кислой рожей, а с радостью, от всей души. Значит, с кого бы ты ни начал, ты всегда доберешься до того, кто тебе нужен, как бы высоко он над тобой ни стоял. Это ведь так просто! Надо только найти первого друга, вот и все; на этом твои труды кончаются. Следующего найдет уже он сам; а тот найдет третьего, и так далее, друг за другом, звено за звеном, пошла цепочка; можешь перебираться по ней до самого верха или до самого низа, как тебе угодно.
— Вот это здорово, Томми!
— А ведь проще пареной репы. Ну, а ты слыхал, чтобы кто-нибудь пробовал так сделать? Никогда! Все ведут себя как дураки. Являются к незнакомым людям, не заручившись рекомендацией, или пишут им письма, — их окатывают ушатом холодной воды, и поделом. А вот я хоть и не знаком с императором, но это не помешает ему завтра же отведать арбуза. Вот увидишь… Эй, эй, погоди, друг… Это наш кошачий мясник пошел. Будь здоров, Джимми; сейчас я его догоню.
Догнав мясника, Томми крикнул:
— Послушай, хочешь мне помочь?
— Тебе? И ты еще спрашиваешь? Да я весь к твоим услугам. Говори, что нужно сделать, и я на крыльях полечу.
— Скажи торговке каштанами: пусть бросает все дела, бежит к своей лучшей подруге и сообщит ей то, что я тебе сейчас скажу, а та пусть передаст это дальше.
Растолковав мяснику, в чем дело, он сказал:
— А теперь беги.
Через минуту совет трубочиста императору был уже в пути.
III
На следующий вечер, уже около полуночи, в покоях больного императора, перешептываясь между собой, сидели доктора. Они находились в сильнейшем смятении, ибо император был очень плох. Доктора не могли не видеть, что каждый раз, когда они вливали в него новый аптекарский магазин, ему становилось хуже. Это огорчало их, тем более что именно таких последствий они и ожидали. Исхудавший император лежал неподвижно, закрыв глаза, а его любимец паж, потихоньку всхлипывая, отгонял от него мух. Внезапно мальчик услышал шелест шелковой портьеры и, оглянувшись, увидел в дверях взволнованного министра двора, который манил его к себе. Неслышно ступая, паж на цыпочках приблизился к своему высокочтимому старшему другу.
— Только ты можешь убедить его, дитя мое! — прошептал министр. — Во что бы то ни стало заставь его съесть это, и он спасен.
