— Нельзя, Соняша… — попробовала убѣдить ее мать.
— Невозможно не ѣхать, Софія Николаевна. Рѣшительно невозможно! — вскидывалъ на нее умоляющій взоръ Іерихонскій. — Отъ нихъ зависитъ моя карьера.
— Ахъ, какіе вы китайцы! Какая въ васъ еще допетровская Русь сидитъ! — покачала головой Соняша.
— Современная Русь, Софія Николаевна, современная… — твердилъ Іерихонскій, сидя какъ на иголкахъ.
— Ну, хорошо, — сдалась Соняша. — Къ товарищу вашего министра я еще согласна, согласна и къ графинѣ, постарайтесь только поѣхать въ такое время, чтобы ихъ намъ не застать дома и можно карточки оставить.
— Къ его превосходительству тайному совѣтнику Захватову еще, надо…. Потомъ…
— Ни къ Захватову, ни къ Перехватову, ни къ кому больше! А завтра мы въ оперу поѣдемъ. Потрудитесь ложу достать! — скомандовала Соняша.
— Въ оперу вечеромъ-съ, а визиты днемъ, пробовалъ возразить Іерихонскій. — Барону Щмукъ, его превосходительству, также я обязанъ… Тоже тайный совѣтникъ…
— Никуда больше завтра… Все это можно потомъ… постепенно… Понимаете, потомъ! — стояла на своемъ Соняша, но вдругъ встрепенулась, что-то вспомнивъ, положила на столъ блюдце, которое прикладывала ко лбу, и спросила:- Что-жъ вы мнѣ обѣщанные-то выигрышные билеты не отдали?
— Билеты-то? Сейчасъ, сейчасъ, Софія Николаевна, — засуетился Іерихонскій. — Они у меня не въ банкѣ, а здѣсь. Выигрышные я не держу въ банкѣ. Они у меня въ конторкѣ, въ шкатулкѣ.
— Ну, такъ давайте-же ихъ.
Іерихонскій пошелъ въ кабинетъ, вынесъ оттуда три выигрышные билета и, передавая ихъ Соняшѣ, произнесъ:
— Будьте счастливы…
— Ну, мерси. Выиграю, такъ подарю вамъ ермолку. Очень ужъ у васъ голова гола, — сказала Соняша.
— Ахъ, Соняша, Соняша! Какая ты дерзкая! проговорила Манефа Мартыновма, подымаясь изъ-за стола.. — Не похоже даже, что сегодня ваша свадьба, не похоже, что вы новобрачные.
— Я и сама чувствую, что не похоже, — пробормотала Соняша, смотря въ сторону.
— Ну, прощайте, дѣтки дорогія. До радостнаго утра… — продолжала Манефа Мартыновна, цѣлуя дочь и перекрестила ее. — Завтра утречкомъ я забѣгу, — прибавила она, поцѣловалась съ Іерихонскимъ и опять обратилась къ дочери:- Вѣдь вотъ, по правиламъ-то и по обычаю, я должна-бы была переодѣтъ тебя въ капотъ, расчесать тебѣ косу…
— Уходите, уходите безъ правилъ и безъ обычаевъ! — замахала руками Соняша. — И такъ ужъ много было всякой китайщины.
Манефа Мартыновна тяжело вздохнула и отправилась къ себѣ домой.
На другое утро послѣ свадьбы Соняши Манефа Мартыновна проснулась раньше обыкновеннаго, взглянула на пустующее послѣ дочери въ спальнѣ мѣсто и сейчасъ-же мелькнуло у ней въ головѣ: «что она? какъ она? угомонилась-ли? примирилась-ли съ своемъ положеніемъ»?
«Ну, что такого особенно худого въ этомъ Іерихонскомъ, что Соняша такъ становится на дыбы? — разсуждала она, одѣваясь. — Только одно развѣ, что староватъ немножко. А остальное все такъ, что лучшаго и желать не надо. И въ большомъ чинѣ онъ, и со средствами, и знакомство у него хорошее. Самъ онъ ласковый, угодливый, предупредительный. Ужъ какихъ, какихъ капризовъ она ему не предъявляла, а онъ со всѣмъ соглашается. Иногда вѣдь прямо дерзничаетъ она передъ нимъ, а онъ и дерзости сноситъ. По моему, прекраснѣйшій, хорошій человѣкъ, а она закусила удила и фордыбачитъ».
Манефа Мартыновна вышла въ столовую пить кофе. Ей ужасно хотѣлось поскорѣй повидать дочь и узнать, какъ она провела ночь на новосельѣ, но было еще слишкомъ рано, и Манефа Мартыновна опасалась потревожить сонъ новобрачныхъ. Съ большимъ нетерпѣніемъ взглядывала она на часы и ей казалось, что часовыя стрѣлки двигаются очень медленно.
Іерихонскіе сегодня обѣщались обѣдать у Манефы Мартыновны. Она начала заказывать обѣдъ Ненилѣ и, дабы заполнить чѣмъ-нибудь то время, пока она можетъ идти къ дочери, заказывала этотъ обѣдъ ужасно медленно, обстоятельно разсказывая, что положить въ соусъ, какъ приперчить подливку, гдѣ припустить сахару.
Ненила стояла, слушала и поддакивала.
Покончивъ съ заказомъ обѣда, Манефа Мартыновна сказала Ненилѣ:
— А закупишь провизію, такъ ты все-таки сходи наверхъ. Можетъ быть тебѣ придется помочь Софьѣ Николаевнѣ одѣться, приколоть что-нибудь.
Ненила сдѣлала совсѣмъ серьезное лицо и отвѣчала:
— Да я, барыня, была ужъ тамъ. Забѣгала туда.
— Да чего-же ты спозаранку-то, дура! — огрызнулась Манефа Мартыновна. — Они еще спятъ. Вѣдь всего девять часовъ.
— Генералъ не спятъ уже, барыня. Они давно не спятъ, — сказала Ненила. — Давеча часъ назадъ уже не спали. Ходятъ по комнатѣ въ новомъ халатѣ и туфляхъ и ужъ требовали, чтобы Семенъ имъ самоваръ ставилъ.
— А генеральша? А Софья Николаевна? — спросила Манефа Мартыновна.
— А Софья Николаевна спятъ. У себя въ спальнѣ запершись спятъ.
— Какъ запершись?
Ненила наклонила голову на бокъ и сдѣлала свое лицо еще серьезнѣе.
— У нихъ, барыня, что-то неладное вышло, — сказала она. — Софья Николаевна спятъ у себя въ спальной однѣ, а генералъ изволили спать у себя въ кабинетѣ на диванѣ.
— Какъ однѣ? какъ въ кабинетѣ, на диванѣ?.. Да ты врешь, дурища! — вскричала Манефа Мартыновна и въ испугѣ вскочила со стула.
— Такъ мнѣ Дарья сказывала, такъ Семенъ говорилъ, — спокойно отвѣчала Ненила.
— Давай мнѣ скорѣе одѣваться! — снова закричала Манефа Мартыновна, тутъ-же поспѣшно сбрасывая съ себя блузу, — давай коричневое шелковое платье. Я сейчасъ побѣгу туда и узнаю, въ чемъ дѣло. А сама изъ квартиры: не выходи. Провизію потомъ купимъ, когда я вернусь:
Ненила засуетилась. Было принесено платье, сапоги. Манефа Мартыновна наскоро переодѣвалась, рвала крючки и петли у платья, пуговицы у полусапожекъ и, не причесавшись, не взглянувши даже на себя въ зеркало, побѣжала наверхъ къ Іерихонскимъ.
Дабы не звониться у парадныхъ дверей и не дѣлать переполоха, къ Іерихонскимъ она пошла по черной лѣстницѣ черезъ кухню, быстро пробѣжала мимо Дарьи, щепавшей косаремъ полѣно на лучины для растопки плиты, мимо Семена, начищавшаго хозяйскій сапогъ, и очутилась въ столовой.
Въ столовой у стола, около никелированнаго кофейника, сидѣлъ Іерихонскій и мѣшалъ ложечкой въ стаканѣ налитый кофе со сливками. Тутъ-же лежалъ на подносѣ большой, початый уже, поднесенный вчера крендель. Іерихонскій, былъ въ подаренномъ ему свадебномъ халатѣ, синемъ атласномъ съ желтой отдѣлкой и въ красныхъ туфляхъ. Завидя Манефу Мартыновну, онъ вскочилъ со стула и, схватившись руками за грудь, какъ-бы закрывая что-то, заговорилъ:
— Прошу извиненія, мамаша, что застаете въ такомъ костюмѣ. Не ожидалъ такъ рано.
— Полноте, полноте…Что за церемоніи, Антіохъ Захарычъ… Сидите, пожалуйста, — сказала Манефа Мартыновна. — Я знаю, что еще рано, но я пришла узнать, что съ Соняшей. Нездорова она, что-ли? Моя Ненила была сейчасъ у васъ и разсказываетъ ужасныя вещи.
Но Іерихонскій уже юркнулъ въ кабинетъ и оттуда говорилъ:
— Подождите, добрѣйшая, минуточку. Сейчасъ. я надѣну на себя подобающій костюмъ и разскажу. вамъ все по порядку. Въ туфляхъ позволите мнѣ быть? Я потому прошу, что Семенъ проспалъ, что-ли, сегодня и не усифлъ еще вычистить мнѣ сапоговъ.
— Ахъ, пожалуйста, не безпокойтесь. Напрасно вы и переодѣваетесь. Сидите въ халатѣ. Халатъ у васъ новый прелестный и такъ онъ вамъ къ лицу… — уговаривала его Манефа Мартыновна.
Но Іерихонскій уже выходилъ изъ кабинета переодѣтымъ. На немъ былъ вицмундиръ, сѣрыя брюки, черная. форменная жилетка, при ночной сорочкѣ, причемъ на шею онъ повязалъ красный фуляръ.
— Добраго здоровья, мамаша, — сказалъ онъ, протягивая руку. — Кофейку не прикажете-ли?
— Пила я, Антіохъ Захарычъ. Не мучьте меня, скажите, что такое приключилось съ Соняшей? — перебила его Манефа Мартыновна. — Можно къ ней? — сдѣлала она движеніе.
— Спитъ, запершись въ спальной, — тихо произнесъ Іерихонскій. — Постучитесь къ ней. Можетъ быть, проснется и вамъ-то отворитъ.
— Но она нездорова? нездорова она? — допытывалась Манефа Мартыновна.
Іерихонскій развелъ руками и произнесъ:
— Полагаю, что нездорова, иначе чѣмъ-же объяснить ея поведеніе!
— Какое поведеніе? что такое? Не мучьте, голубчикъ, разскажите поскорѣе.
— Прошу покорно присѣсть. Успокойтесь, пожалуйста. Я самъ горячился, но успокоился.
— Ахъ, да разсказывайте скорѣй!
Манефа Мартыновна сѣла. Лицо ея все подергивалось отъ ожиданія. Іерихонскій началъ:
— Вчера, послѣ ухода вашего, я подсѣлъ къ Софіи Николаевнѣ. Дѣло было въ спальной… Ничего ей худого не сказалъ. Заговорилъ о предстоящемъ наймѣ дачи. Софія Николаевна отвѣчала урывками. Я обнялъ ее за талью… Какъ мужъ обнялъ, Манефа Мартыновна… Хотѣлъ ласку оказать, приласкаться. «Чего, я говорю, другъ мой, вы такъ непріязненны со мной? Отчего не могу я, дорогая моя, ничѣмъ передъ вами выслужиться»? Только и сказалъ. Вдругъ она меня оттолкнула. Оттолкнула и пересѣла въ кресло. Я опять къ ней… Согласитесь сами, вѣдь я мужъ. Мужъ я?
