Паскаль остановился, Клотильда передала ему все папки одну за другой, он раскрыл каждую, перелистал и снова поставил на место, на верхнюю полку шкафа. Он тяжело дышал, измученный неслыханным пробегом по страницам живой истории человечества; а девушка, безмолвная, неподвижная, растерявшаяся перед этим хлынувшим на нее потоком жизни, вышедшим из берегов, была не в силах вставить какое-нибудь замечание, решиться на то или иное суждение. Гроза не утихала, и ливень неумолчно поливал погруженные во мрак поля. Удар молнии, сопровождаемый страшным треском, расщепил дерево по соседству. Пламя свечи заметалось от ветра, ворвавшегося в распахнутое настежь окно.
— Взгляни, — промолвил наконец Паскаль, указывая на папки, — здесь целый мир, все наше общество, наша цивилизация, здесь вся жизнь с ее дурными и хорошими проявлениями, в ее горне переплавляется все… Да, наша семья представляет поучительный пример для современной науки, стремящейся с математической точностью установить законы физиологических и нервных отклонений, которые проявляются в каком-либо роду, вследствие изначального органического заболевания и, в зависимости от среды, определяют у каждого индивидуума чувства, желания, страсти, все сознательные и инстинктивные проявления человеческой натуры, которые мы называем добродетелями и пороками. Кроме того, наша семья — документ истории, повествующий о Второй империи от государственного переворота до Седана, ибо наши родичи, выйдя из народа, проникли во все слои современного общества: каких только постов они не занимали, подгоняемые своими непомерными аппетитами, этим чисто современным импульсом, этим ударом хлыста, который бросает в водоворот наслаждений низшие классы, сметающие на своем пути все социальные перегородки!.. Об истоках я тебе уже говорил: они находятся в Плассане, и вот, подойдя к концу пути, мы вернулись все в тот же Плассан.
Он умолк, а потом продолжал медленно, в раздумье:
— Какая стремительная лавина событий! Сколько сладостных и страшных происшествий, сколько восторгов и страданий заключено в этой огромной груде фактов!.. Чего здесь только нет! Страницы истории: Империя, возникшая на крови, вначале опьяненная наслаждениями, властная до жестокости, покоряющая мятежные города, затем неуклонно идущая к развалу и, наконец, утонувшая в крови, в море крови, в котором едва не захлебнулась вся нация… Тут и социальные исследования: мелкая и крупная торговля, проституция, преступность, земельный вопрос, деньги, буржуазия, народ, — тот, что ютится в гнилых трущобах предместий и восстает в крупных промышленных городах, — весь бурный натиск побеждающего социализма, несущего в себе зародыши новой эры… Тут и просто очерки человеческой жизни, задушевные страницы, любовные перипетии, тут борьба ума и сердца с несправедливой природой, гибель тех, кто стонет под бременем непосильной задачи, — это стон доброго начала, приносящего себя в жертву и все же торжествующего в своем страдании… Тут и фантазия, полет воображения за пределы реального, необозримые сады, цветущие во все времена года, соборы с тонкими шпилями искусной работы, волшебные сказки о райском блаженстве, идеальная любовь, возносящаяся к небу при первом поцелуе… Все, все, прекрасное и отвратительное, возвышенное и низменное, цветы, грязь, рыдания, смех, — словом, весь поток жизни, куда-то безостановочно уносящий человечество.
Он снова вернулся к родословному древу, оставленному на столе, расправил его и начал водить по нему пальцем, перечисляя здравствующих поныне членов семьи. Эжен Ругон, свергнутый властелин, свидетель и бесстрастный защитник прежнего режима, потерпевшего крах, теперь член палаты депутатов. Аристид Саккар, перекрасившись в республиканца, издает крупную газету и уже на пути к тому, чтобы нажить новые миллионы; а его сын, Максим, под влиянием страшной болезни стал воздержанным и осторожным; он живет в маленьком особняке на проспекте Буа-де-Булонь и проедает свое состояние; другой же его сын, Виктор, исчез; отверженный обществом, он избежал каторги, бродит где-то во мраке преступного мира, и его ждет неизвестное будущее, быть может, эшафот. Сидония Ругон давно утихомирилась, темные делишки набили ей оскомину, она впала в ханжество и удалилась под сень религии, став казначеем Общества св. Даров, которое помогает девушкам-матерям выйти замуж, оделяя их приданым. Владельцу огромного магазина «Дамское счастье», Октаву Муре, чье огромное состояние все растет, жена, Дениза Бодю, родила в конце зимы второго ребенка; он ее боготворит, хотя и начал немного пошаливать на стороне. Аббат Муре, настоятель церкви Сент-Этроп, живет как великий смиренник вместе со своей сестрой Дезире в глухом болотистом местечке, отказываясь принять от епископа всякое повышение в сане, и подобно святому ожидает своего смертного часа, отвергая все лекарства, хотя его и подтачивает начавшаяся чахотка. Элен Муре счастлива в своем уединении, на берегу моря, близ Марселя, в маленькой усадьбе ее нового мужа, г-на Рамо, который ее обожает; от второго брака у нее нет детей. Полина Кеню по-прежнему живет в Бонневиле, на другом конце Франции, у безбрежного океана; она осталась теперь одна с маленьким Полем и решила после смерти дядюшки Шанто не выходить замуж, а целиком посвятить себя сыну своего двоюродного брата Лазара, который, овдовев, уехал наживать состояние в Америку. Вернувшись в Париж после стачки в Монсу, Этьен Лантье позднее принял участие в Парижской коммуне, идеи которой пламенно защищал; приговоренный к смертной казни, затем помилованный и сосланный, он теперь находится в Нумеа, где даже, говорят, женился и обзавелся ребенком, но неизвестно точно, — мальчиком или девочкой. И, наконец, Жан Маккар; уволенный в отставку после кровавой недели, он перебрался на жительство в Валькейра, возле Плассана, где ему посчастливилось жениться на Мелани Виаль, крепкой, здоровой девушке, единственной дочери зажиточного крестьянина, земля которого приносит ему изрядный доход; забеременев в первую же брачную ночь, его жена в мае разрешилась мальчиком и вот уже опять ходит на третьем месяце, являя пример той безудержной плодовитости, которая не оставляет матерям времени вскармливать грудью своих младенцев.
— Что говорить, — продолжал Паскаль вполголоса, — каждый род вырождается. И в нашей семье мы тоже видим несомненное истощение, быстрый упадок: наша родня в ненасытной жажде наслаждений, в бешеном стремлении удовлетворить свои аппетиты, сгорает слишком быстро. Луизэ, погибший в грудном возрасте, слабоумный Жак-Луи, умерший от нервной болезни. Виктор, вернувшийся в первобытное состояние и скитающийся неведомо где, и наш бедняжка Шарль, такой красивый и хрупкий! Все это последние ответвления древа, последние чахлые побеги, которых не смогли напитать живительные соки нижних ветвей. Червь подточил ствол, теперь он добрался до плодов и пожирает их… Но отчаиваться не надо, каждая семья — это вечное становление. Семьи уходят корнями в глубинные напластования отживших родов, к первому человеку на земле; они будут непрестанно расти, разветвляться, без конца давать новые побеги в грядущих веках… Взгляни на наше древо: оно насчитывает всего пять поколений и имеет не больше значения, чем былинка в огромном, густом лесу человечества, где народы кажутся столетними дубами. Но подумай о тех могучих корнях, которые пронизали всю почву, вспомни о том, что под извечно оплодотворяющим дыханием жизни на верхушках деревьев непрестанно обновляются листья, переплетаясь с листвой других крон. Здесь-то и таится надежда! Она в ежедневном обновлении рода благодаря свежей крови, привносимой извне. Каждый брак добавляет новые элементы: дурные ли, хорошие ли, но их влияние так или иначе препятствует закономерному и прогрессирующему вырождению. Ущерб восполняется, изъяны исчезают, через несколько поколений восстанавливается неизбежное равновесие, и в конце концов возникает средний человек, то безымянное человечество, которое упорно свершает свою таинственную работу на пути к неведомой нам цели.
Он на мгновенье умолк и тяжело вздохнул.
— Что-то станется с нашей семьей? Каков будет ее последний отпрыск?
И он продолжал рассказывать, перечисляя уже не тех оставшихся в живых взрослых членов семьи, чье место он определил, а лишь детей, находящихся еще в младенческом возрасте, которыми теперь интересовался. Он уже написал своему коллеге в Нумеа, желая получить точные сведения о жене Этьена и ребенке, которым она должна была разрешиться; не получая долго ответа, он опасался, что с этой стороны в древе окажется пробел. В отношении двух детей Октава Муре, с которым он поддерживал переписку, он был более осведомлен: девочка так и осталась хворой и внушала тревогу родителям, а мальчик, уродившийся в мать, развивался великолепно. Но больше всего надежд доктор возлагал на детей Жана; с его первенцем, здоровым малышом, в семью, видимо, вольются новые свежие соки, которые принесет с собой возрождающее соприкосновение с землей. Иногда он ездил в Валькейра и, побывав в этом плодородном уголке, возвращался счастливым: так нравились ему спокойствие и рассудительность отца, неизменно шагающего за плугом, простой и веселый нрав матери, способной выносить в своем могучем чреве целый мир. Кто знает, откуда возьмет начало здоровая ветвь? Может быть, долгожданный мудрец и преобразователь будет зачат именно здесь? К сожалению, для того чтобы работа Паскаля благополучно завершилась, ему недоставало кое-каких данных, потому что все эти мальчики и девочки были еще так малы, что он не решался отнести их к той или иной категории. Когда он заговорил об этой надежде будущего, об этих белокурых головках, в его голосе зазвучала нежность, проникнутая затаенной горечью, оттого что он остался холостяком.
